— Погоди!
В это время откуда-то совсем издалека донёсся раскат русского «ура!».
— Что там? — тревожно спросила девушка. — Опять бой?
— Нет... Великий князь объезжает Горний Дубняк! — ответил на ходу Николай. — Пожалуй, и здесь он будет...
— Великий князь! — послышался голос с носилок. — Ура! Ура!
Катя взглянула на раненого, находившегося в полузабытьи и лишь на мгновение пришедшего в себя.
— Кто это? — тихо спросила она у брата.
— Полковник Эбелинг! — так же тихо ответил брат.
— Что с ним?
— Умирает... всю ночь пролежал на холме... Гангрена...
Кате живо вспомнился умиравший стрелок, в последнюю свою минуту спрашивавший о батальонном командире...
Она остановилась и закрыла лицо ладонями.
«Сколько жизней! Сколько лучших жизней погибло! — промелькнула у неё мысль. — И за что! За что!.. За чужую свободу, за народ, который думает, что свобода — это возможность грабить беззащитных».
К этому времени русские уже близко познакомились с «братушками». Грабежи в тылу русских войск, где осмелевшие болгары собирались в шайки и грабили не хуже башибузуков, открыли глаза на них, и теперь этот народ, за который пролилось уже столько крови, не казался таким симпатичным, каким представлялся в начале войны.
— Новости, сестрёнка! — услышала она голос брата, сдавшего раненого командира стрелков и вернувшегося к ней. — Герцог Лейхтенбергский убит.
— Как? Что? — в ужасе отступила девушка от брата.
— Да, наповал... Под Иован-Чафтликом во время рекогносцировки...
Он торопливо рассказал все подробности смерти князя Сергея Максимилиановича[62].
— Николай! Да ведь это же ужас! — воскликнула Катя. — Столько крови! Столько жизней!
— Теперь ничего не поделаешь, сестра! Войну должно закончить непременно, и сколько ещё жертв потребуется для этого — одному Богу известно... Вон, к туркам всё так и прибывают подкрепления, явились войска египетского хедива... У нас уже ополчение[63] потребовано... А Плевна всё стоит!
Он ещё хотел что-то прибавить, но в это время Катю потребовали к раненым. Брат и сестра наскоро простились.
— Возьмём Телиш, — крикнул вслед Кате Николай, — и тогда за Балканы пойдём, в Софию!..
Девушка даже не обернулась на эти слова, она спешила опять в царство мук и смерти...
Флигель-адъютант полковник Эбелинг[64], командир лейб-гвардейского 1-го стрелкового батальона упал одним из первых. Он подбежал почти к самому редуту, и пуля, ударив в ногу повыше колена, раздробила ему кость. Скорая ампутация ноги спасла бы его, но упал Эбелинг очень близко от редута, так что подобрать его не было никакой возможности, и пролежал он на холме без всякой помощи до 10 часов утра; гангрена развилась с опасной быстротой, и он умер вскоре после того, как попал на перевязочный пункт.
На поле у Горнего Дубняка так и гремело «ура!». Там никто не думал о смерти. Ужасы, пережитые накануне, были уже забыты. О бое, который предстоял под Телишем, пока тоже никто не думал. Тысячи людей жили одной только наступившей минутой, а эта минута была торжественная. Великий князь главнокомандующий объезжал ряды победителей и благодарил героев. Низко склонилось перед братом любимого царя турецкое знамя, взятое в Горнем Дубняке в самый жаркий момент рукопашного боя рядовым Павловского полка Овчинниковым. Громко вспыхивало «ура!», гордо смотрели победители на своего вождя и с большей ещё гордостью взглядывали на стоявшую несколько поодаль конную группу улан, среди которых виден был также на коне среднего роста тепло одетый пожилой турок с приятным лицом, обрамленным красивой русой бородой; это был ферик Ахмет-Хивзи-паша, комендант Горнего и Дольнего Дубняков и Телиша. Конвой из улан должен был доставить его в подплевненское селение Багот, куда перенесли уже главную квартиру Балканской армии.
Как ни высок был, однако, подъём духа гвардейцев после этой победы, а всё-таки не одно сердце трепетно забилось, когда спустя два дня победители под Горним Дубняком вместе с егерями, гвардейскими лейб-уланами и киевскими гусарами отправлены были под Телиш и с каким чувством величайшего облегчения узнали победители, что штурм будет произведён только в случае крайней необходимости. Генерал Гурко решил ограничиться на этот раз одним только артиллерийским огнём. Особенной быстроты, которая так требовалась при Горнем Дубняке, под Телишем не нужно было. Теперь если бы Осман кинулся из Плевны, дорогу ему преградил бы Дубняк, ставший поистине неприступным в русских руках, и благодаря этому честь победы над Телишем можно было предоставить уже одной русской артиллерии.
В десятом часу утра 16 октября семьдесят два русских орудия полукругом стояли в грозном молчании против Телишских высот. Перед ними залегли Московский и Гренадерский полки. На одном фланге пехоты стояли гвардейские гусары и лейб-уланы, на другом — к Дольнему Дубняку лейб-гусарский, драгунский и конногренадерский полки, которым было поручено вместе с гусарами-киевцами и отрядом генерал-майора Арнольди, с которым была и румынская пехота, отвлечь на себя внимание плевненских турок и не допустить их к Телишу, если бы они сделали вылазку. С самого рассвета гвардейские сапёры копались в земле, возводя насыпи и окопы для батарей. Башибузуки и черкесы пробовали было помешать им, но с ними схватились уланы и заставили их убраться в укрепления. Несколько отдельных стычек произошли в течение этого утра до прибытия Гурко к Телишу. Ровно в 11 часов генерал снял фуражку, перекрестился и подал знак начать бой. Грянул первый выстрел. Со свистом полетела к туркам первая граната. За первым выстрелом можно ещё было различить второй, третий, но затем голоса орудий и русских, и отвечавших им из Телиша турецких слились в один не смолкавший ни на мгновение рёв. Русские батареи окутались густым пороховым дымом. Артиллеристы пристрелялись по обоим телишским редутам с замечательной быстротой. Снаряды ложились в неприятельские укрепления именно туда, куда наводилось русское орудие. Генерал Гурко, молчаливый, серьёзный, сидел на высоком холме немного далее линии русских батарей. Турецкие снаряды со свистом и шипением лопались вокруг, многие из них рвались тут же около холма и только по счастливой случайности никто не был ранен около генерала. Гурко будто не замечал грозившей ему опасности. Он глаз не отрывал от бинокля, следя за каждым снарядом своих батарей. Временами по лицу генерала пробегала нервная судорога; вероятно, при мысли, что Телиш придётся также штурмовать, припоминались ему более четырёх тысяч жертв Горнего Дубняка, весь ужас этого несчастного боя, и ему становилось неловко.
— Не завидую я туркам! — раздался за спиной у генерала чей-то голос.
Гурко встрепенулся, отвёл в сторону бинокль и приказал остановить обстрел.
Мгновенно всё смолкло. Вместо оглушительного грохота настала мёртвая тишина. На насыпях телишских редутов вдруг нарисовалась совершенно ясно какая-то красная кайма. Это турецкие солдаты — удивлённые и испуганные внезапным прекращением канонады, — не понимая, в чём дело, повысовывались из-за бруствера.
— Послать к телишскому паше парламентёра! — приказал Гурко. — Пусть скажут, что наши пушки снесут все их укрепления; во избежание напрасного кровопролития паша должен сдать Телиш... Князь Цертелев!.. Возьмите пятерых турок из пленных и отправляйтесь...
Хорунжий из дипломатов отдал честь генералу и через несколько минут вместе с пятью турками, взятыми в Горнем Дубняке, был на пути к Телишу.
Пушки молчали. Теперь молчали и люди. Томительно долго тянулись минуты ожидания. Решался вопрос жизни и смерти для сотен людей. Если командовавший в Телише Измаил-Хаки-паша откажется сдать укрепление — штурм неизбежен, а с ним неизбежны и все ужасы кровопролития. Не одна душа в эти мгновения обращалась с горячей молитвой к Небу, прося, как величайшей милости, появления белого флага над турецкими укреплениями. Вдруг с той стороны, где впереди батарей залегли москвичи и гренадеры, крикнули «ура», но не грозное боевое, а радостное, ликующее... Из редута по направлению к ожидавшему ответа князю Цертелеву вышел турок, размахивавший белым флагом. Это Измаил-Хаки-паша послал своего полковника к русскому полководцу. Турецкий генерал вообразил, что ему удастся что-нибудь выгадать, но Гурко даже и слушать его посланца не стал.
— Я требую, — загремел его голос, когда Цертелев предоставил ему полковника-турка, — чтобы ваши солдаты вышли из редута, бросили оружие и без него шли за нашу цепь. Иначе я опять открываю огонь и прикажу всем своим полкам штурмовать Телиш. На размышления — полчаса!
Опять потекли томительные, бесконечно долгие минуты напряжённого ожидания... Опять то учащённо бились, то замирали многие сердца. Мучительный вопрос решался: сдастся Телиш или придётся штурмовать эту твердыню?.. Всякий, кто мог, ежеминутно взглядывал на часы. Но Телиш молчал, по-прежнему грозный, таинственный...
В этом молчании так близко стоявших друг к другу врагов чуялось нечто неизбежно роковое. Что Телиш должен был пасть перед русской силой — это было неизбежно. Но что, если на помощь Измаилу-паше подоспеет со стороны Балкан, черневших на горизонте бездушной массой, Шефкет-паша?.. Ведь он совсем близко. Разведчики донесли, что софийская турецкая армия стоит частью в Радомирцах и Яблонице у подошвы Балкан, частью в Орхание и Этрополе — горных городках. Если только успеет Шефкет-паша бросить к Телишу свои таборы редифов, низамов и мустахфизов[65], упорная и кровопролитная битва тоже будет неизбежна.
Затихли все, кто был на кургане около генерала. Сам Гурко хотя с виду сохранял спокойствие, но всё-таки на лице у него было волнение. Затихли и гренадеры с московцами, лежавшие под батареями. Со стороны Телиша тоже не доносилось ни звука.
К лежавшим под прикрытием полкам уже подобрались со своими носилками санитары, эти грозные предвестники наступающей мясорубки. Солдатики только косились на их повязки, и не хватало у бедняков силы воли отделаться от мысли о том, что кому-то из них придётся в этот день лежать на этом пропитанном кровью, затвердевшем от неё холсте носилок...