Милях в 60 от Сан-Франциско впадает в Тихий океан небольшая речка, протекающая среди весьма живописной природы. Речку эту американцы называют Рошан-Ривер, то есть Русская река. Такое название эта река получила потому, что когда-то, около ста тридцати лет тому назад, возле устья ее было построено русскими небольшое деревянное укрепление, получившее в Америке название форт Росс.
Это произошло тогда, когда русские еще владели в Северной Америке Аляской. Отсюда в 1811 или в 1812 году был послан русскими отряд в несколько сот человек на юг, вдоль тихоокеанского побережья. Этот отряд достиг Калифорнии и, высадившись у устья Русской реки, построил здесь форт. В то время на названном побережье господствовали испанские миссионеры, которые косо посмотрели на русских пришельцев, но удалить с форта Росс русский флаг не смогли.
Форт этот дорог русским как памятник былой русской предприимчивости; американцы же приложили усилия к сохранению и реставрированию форта Росс как интересного памятника старины. В форте сохраняется теперь в полном порядке русская церковь, реставрированная американцами, без всяких изменений, в прежнем виде. В церкви находятся иконы, которые были завезены сюда еще самими основателями форта. Около церкви сохранились и другие русские бревенчатые строения, из коих некоторые нуждаются еще в реставрации или, по крайней мере, в ремонте. Усадьба форта была обнесена тесовым стоячим тыном. Этот тын приведен в настоящее время в полную исправность. Для охраны форта Росс американские власти поставили сторожа, которому платят жалованье.
Каждый год в Ильин день, 20 июля по старому стилю, в форт Росс приезжает из Сан-Франциско русский священник, с причтом и певчими, и совершает здесь, в старой русской церкви, богослужение. На это церковное торжество съезжаются русские как из Сан-Франциско, так и с курорта Русской реки.
Я посещал это торжество три года подряд и, скажу откровенно, испытывал каждый раз какой-то особенный радостный подъем духа от пребывания в церкви — памятнике и русской и американской истории вместе…
От летнего курорта, расположенного на Русской реке, до устья этой реки, где находится форт Росс, расстояние не превышает 15 миль. Прогулка по берегу реки, по хорошей дороге, среди весьма живописной природы, каковую украшают стройные великаны-деревья, доставляет большое удовольствие. Кстати сказать, дождей здесь бояться нечего. За все шесть летних месяцев не бывает ни одного дождя, светит каждый день яркое солнце, но такой знойной и мучительной жары, как в Китае, совсем не бывает.
От Сан-Франциско на курорт Русской реки ходят автомобили, омнибусы; имеется и специальная железнодорожная ветка, по которой поезда ходят два раза в сутки.
После описанного мной выше боксерского восстания 1900 года дела мои, материальные и финансовые, постепенно совершенно поправились, а с переселением моим с семьей в Харбин и открытием нашего мукомольного дела пошли так блестяще, что большего и желать было нельзя. За годы 1902–1917, то есть ровно за пятнадцать лет нормальной, спокойной, энергичной и усиленной работы в Китае и Сибири, организованное мной мукомольное предприятие выросло, по своему производству, в миллионное дело.
Я лично уделял этому делу немало забот и внимания, стараясь, чтобы оно шло своим нормальным руслом, прогрессивно развивалось в экономическом и техническом отношениях и не отставало от современной техники производства.
Многие из моих мельниц остались в Советском Союзе и, значит, потеряны мной. Кроме мельниц, осталось еще по городам Сибири много другого моего имущества, например: в Иркутске большой пивоваренный завод на берегу реки Ангары, стоивший мне 300 тысяч золотых рублей; в Чите — три дома на Базарной площади, стоившие 400 тысяч рублей (один дом — бывший пассаж Второва и бывшие дома Короткова); в Сретенске — большое имущество; в Никольск-Уссурийске и Владивостоке — четыре дома; один из них до революции занимал американский Союз христианской молодежи и платил мне годовую аренду в сумме 6 тысяч американских долларов. Кроме сего, в Забайкалье я оставил богатые Дарасунские золотые прииска.
Сожаления обо всех этих потерях в моем сознании не осталось: никакого впечатления на меня эти потери не произвели. Как будто я все это во сне видел.
А вот то, что происходило в юношеские и молодые мои годы, запечатлелось и сохранилось ясно в моей памяти до старости.
Вспоминаются мне часто те тяжелые для меня годы, когда я после смерти моего отца остался семнадцатилетним хозяином, один, без всякой поддержки. Памятны мне и неудачные опыты моей ранней золотопромышленной деятельности.
Впечатления моей молодости очень часто тревожат меня во сне. Снится мне — нахожусь я на каком-то прииске; по смете недополучено столько-то пудов золота. Намытого металла не хватает для расчета с приисковыми рабочими и служащими, а тут еще предстоят платежи за товары и продукты, взятые в кредит у купцов. Платить нечем. Стыдно — люди скажут: сынок размотал отцовское состояние. Деться от этого стыда некуда… Просыпаешься — и сразу еще не можешь себе уяснить, что все это происходило во сне. Через одну-две минуты прихожу в полное сознание, крещусь, благодарю Бога за то, что это был только сон, и испытываю невольное чувство радости…
Да, со времени революции я многое потерял на своей родине, в России, но, повторяю, потерянного мне ничуть не жалко, и я был бы даже очень рад, если бы все это потерянное мной имущество пошло действительно на пользу трудящегося русского народа. Если бы это было так, я благословил бы свою судьбу за то, что я недаром прожил свою жизнь, а что-то и полезное сделал для других.
Разумеется, на это мне скажут: экий благодетель нашелся — отобрали у него имущество, так он и бравирует своей добротою.
В ограждение себя от этого возможного упрека скажу, что я распоряжаюсь щедро не только насильно отобранным у меня имуществом, но и настоящими свободными моими сбережениями, благодаря Богу оставшимися у меня в Китае. Это не простое хвастовство с моей стороны. Хвастовства я не люблю и всеми мерами его избегаю, это знает и вся русская эмиграция в Китае; но сейчас, по причине старческих моих восьмидесяти лет, я разрешу себе излишнюю болтливость, в чем и попрошу моих читателей извинить меня.
За те тридцать шесть лет, что я живу в Китае, я никогда и нигде, по силам моим и личному разумению, жертвовать на дела благотворительности не отказывался, а шел всегда первым в этом отношении. Взять хотя бы мои харбинские дела: я от прибылей по этим делам ежегодно отчислял на дела благотворительности от 15 до 20 процентов. За последние пятнадцать лет только по моей харбинской конторе было отчислено более 150 тысяч золотых рублей или иен на благотворительные нужды, чего не сделала ни одна харбинская фирма, даже и с большими оборотами, чем это было у меня. Я уж не считаю моих личных единовременных затрат, в сумме десятков тысяч рублей, на русские общественные начинания в Китае: церкви, школы, больницы.
Кроме этого мной основан в Америке капитал в сумме 250 тысяч американских долларов, предназначенный мной специально для обслуживания учебных заведений в родном мне сибирском городе Красноярске. В данное время с этою капитала получается процентов до 8 тысяч долларов в год. Эти процентные деньги все идут на благотворительность. В одну Францию, где имеется так много русских учебных заведений, ежегодно посылается мной пособие школам в сумме до 60 тысяч франков; посылаются также пособия и в другие страны.
Я — один из тех очень немногих русских эмигрантов, которые оказались за границей в таких исключительных условиях, что имеют возможность помогать другим, и я весьма счастлив и рад, что не уклоняюсь от этой возможности и что основанный мной в Америке капитал поможет делу обучения и образования русской молодежи за границей. На старости моих лет меня удовлетворяет сознание того, что и я в жизни своей сделал кое-что полезное и нужное для других.
Позволю себе сказать несколько слов о русских, в рассеянии сущих.
Русские эмигранты, потерявшие свое отечество, основу нормальной человеческой жизни, или разочаровавшись в родине, могли ожидать найти за границей лишь тяжелое, суровое существование. Но на деле это оказалось совсем не так.
Живя долгие годы за границей, стоя близко к эмиграции и наблюдая за ее деятельностью в разных странах и за долгий период времени, я могу сказать теперь, что вовсе уж не так печально сложилась жизнь русских эмигрантов на чужбине, как это могло казаться с первого раза.
Конечно, приходилось на первых порах переживать жуткие моменты, и многих охватывало полное отчаяние, когда казалось, что нет никаких надежд на сносное существование. Но потом осмотрелись, приспособились и стали благословлять судьбу за то, что в это смутное время они не застряли в России и не испытали там мук голода и холода и, самое главное, ежечасного страха за свою жизнь — того страха, который испытали и все еще продолжают испытывать русские интеллигенты, оставшиеся в России. Все скорбные заботы и помыслы русских эмигрантов сосредоточились на тех близких и родных людях, что остались на родине, где они, голодные, оборванные, бездомные, постоянно дрожат за свою жизнь и влачат самое жалкое существование.
Конечно, эмигранты часто жалуются на свою участь, но надо помнить, что людям вообще свойственно жаловаться на судьбу и сетовать на то, что их жизнь сложилась не так, как они хотели. Это так было, есть и неизбежно будет.
За последние полтора десятка лет я жил год в Китае и год в Америке. В 1935 году я объехал все крупные города Европы и имел возможность познакомиться с условиями жизни русских эмигрантов в разных европейских странах. Я встречался с руководителями русской эмиграции в Европе: с В. А. Маклаковым и М. М. Федоровым, живущими в Париже, со многими русскими профессорами, представителями разных эмигрантских организаций. И из всех моих наблюдений я вывел заключение, что жизнь русской эмиграции сложилась не так плохо, как можно было этого ожидать.