– Ты теперь женщина, – объявляет А-ма, и невестки кивают, подтверждая торжественность момента.
И тут с улицы меня зовет Цытэ.
– Можно мне пойти? – спрашиваю я у А-ма.
Церемония резко закончилась, но что еще она мне может сказать? Когда я выскальзываю за дверь, А-ма кричит мне вслед:
– Это важный день для вас обеих!
Цытэ ждет меня у подножия лестницы. Мне бы хотелось сказать подруге, какая она красивая в ее головном уборе и праздничном одеянии, но мы, акха, никогда не говорим «красивый» применительно к другому человеку.
– Все мальчишки захотят увести тебя в Цветочную комнату, как только тебя увидят! – говорю я вместо приветствия.
– В Цветочную комнату? Я там уже была! – она хихикает. – Я бы предпочла пойти в лес «за любовью». Вопрос остается открытым – когда ты собираешься в Цветочную комнату?
Я краснею. Сама идея встретиться с мальчиком один на один без присмотра родителей…
– Разумеется, – продолжает подруга как ни в чем не бывало, понимая, какой эффект возымеют на меня ее слова. – Если он придет, ты можешь смело вести его прямо в лес. Тут нет ничего такого, ты же знаешь. Хватит вести себя будто слепой котенок. Давай уже взрослей. А не то никогда не выйдешь замуж.
Некоторые парни и девушки – в том числе и моя подруга – ходят в лес «за любовью» с двенадцати. Но только не я. В свободное время я занята домашними делами и учебой. За эти годы меня постепенно пересаживали в школе все ближе и ближе, пока я не оказалась в первом ряду. Саньпа тоже продвинулся, и теперь он в середине класса. Еще через два года мы примем участие в гаокао, едином национальном экзамене, проверим, сможем ли мы поступить в университет. Если провалимся, второго шанса не будет. А вот если сдадим успешно, станем первыми представителями нашего горного племени, кто получил высшее образование. Потом мы поженимся, заведем столько детей, сколько захотим, и станем активными участниками всех перемен, если они вообще ждут нашу префектуру…
Я точно не знаю, когда влюбилась в Саньпа. Неделю назад, когда он шутил, что ждет не дождется, когда же увидит меня во взрослом головном уборе? Или год назад, когда я по нескольку часов помогала ему с домашкой по алгебре? А может, шесть лет назад, когда он дал мне откусить от украденной лепешки? Последние годы мы, единственные акха в классе, проводили очень много времени вместе. Вместе изучали историю других стран, помимо тех, что примыкают к нашим границам, но по мировоззрению все еще похожи на Китай: Россия, Северная Корея и Куба. Вместе с трудом продирались через дебри текста великого классического романа «Сон в красном тереме» и повести «Рикша», а еще знакомились с романами, написанными нашими русскими друзьями – Толстым и Достоевским. Мы говорили и говорили, долгие часы проводя вместе, пока шли в школу, а потом из школы. Ему всегда были интересны мои рассказы, а мне нравилось слушать про их охотничьи вылазки с а-ба и другими мужчинами его деревни. Я помогала Саньпа писать сочинения, а он всегда проявлял заботу, принося что-то из джунглей, то красивый цветок, то ожерелье из лозы, то яйцо из гнезда дикой птицы.
– Если Саньпа позовет меня в Цветочную комнату или в лес, я пойду, – признаюсь я Цытэ шепотом.
Ее смех слышен, наверное, и в соседней деревне.
Хотя мы с ней и не проводим столько времени вместе, как это было в начальной школе, все равно близки настолько, насколько вообще могут быть близки девочки.
– Если тебе не понравится с ним, сходи «за любовью» с каким-нибудь другим парнем из тех, что придут на праздник, – говорит Цытэ, когда ей удается перевести дух. – С любым, если только он не из твоего клана.
– Ну, для меня сходить «за любовью» с Саньпа не то же самое, что для тебя и…
– Парни испытывают девушек. И наоборот, – перебивает меня Цытэ. – Если им нравится быть вместе, то парень берет девушку замуж. Если девушка беременеет по ошибке, то либо они женятся, либо девушка бежит к твоей а-ма за особым отваром. Но если никому из них не понравилось, зачем проводить остаток жизни вместе? У всех есть право поискать кого-то еще.
– Я не собираюсь пробовать все тыквы на рынке. Я хочу только Саньпа. Пока мы вместе не состаримся. Пока не умрем. И на том свете тоже хочу быть только с ним.
Мое признание вызывает у подруги новый приступ хохота.
Мы вместе поднимаемся по тропинке к небольшой лужайке, откуда открывается вид на деревню. Мужчины уже установили старые качели, а другие следят за ямой, где готовится бык, принесенный в жертву. Я ищу Саньпа в толпе, но здесь слишком многолюдно… Женщины выменивают метлы, вышивку и сушеные грибы на серебряные бусины и прочие подвески на свои головные уборы. Мужчины же меняют выделанные шкуры на железо, с которым потом пойдут к деревенскому кузнецу, который выкует им лезвия для мачете или топоры. Мы с Цытэ единственные девушки в нашей деревне, которые впервые надели взрослый головной убор, и парни рассматривают нас с головы до ног, словно коз на рынке.
Цытэ тянет меня за рукав.
– Когда придет время, пусть он сначала пробьет себе путь. Будет больно, но не настолько. Скорее всего, он уже ходил «за любовью». Он знает, что делать.
Я не успеваю спросить ее, что она имеет в виду, как раздаются радостные крики, и из леса появляется толпа молодых людей с четырьмя тонкими стволами деревьев, очищенными от коры.
Один из них несет через руку петли из волшебной лозы.
Саньпа! Я привыкла видеть его в школе в простых штанах и рубахе, но сегодня он разоделся, как и положено парню, на весь свет заявляющему, из какой он хорошей семьи. Его мать много раз замачивала одежду сына в красителе индиго, чтобы получился глубокий цвет. Даже издалека я вижу, что его куртка многослойная. Мать и сестры Саньпа расшили его пояс пятью кругами замысловатых узоров.
Вместо головной повязки на нем шапка, украшенная каплями серебра, выплавленными в форме листьев аканта.
– Только глянь на него! – нарочито громко ахает Цытэ. – Он определенно пришел сюда в поисках жены. Явился за тобой! А иначе зачем тащиться в такую даль! Зачем присоединяться к парням из нашей деревни и идти в лес за лозой и деревьями. Несколько часов по горным перевалам, а он все равно выглядит…
– Таким мужественным и красивым, – заканчиваю я за нее.
– Красивым? – Цытэ прикрывает рот рукой и хихикает.
Саньпа замечает меня. Он не притворяется равнодушным. Губы его растягиваются в широкой улыбке, и Саньпа начинает пробираться в нашу сторону. Подруга прикрывает рот, но я чувствую ее радостное возбуждение. Он останавливается в метре от нас, и его глаза сияют, словно черные камни, омытые дождем.
– У вас симпатичная деревня, – говорит Саньпа, – но я жду, что в один прекрасный день ты придешь в мою. Она больше, и мы на гребне горы, а не внизу.
Его слова яснее ясного. Саньпа сообщает, что он хорошая партия, потому что его деревня лучше моей, более зажиточная и ее легче оборонять. Я становлюсь красной, как сок шелковицы, дико стесняюсь этого, и лицо горит огнем. К счастью, в этот момент появляется рума, чтобы совершить обряд очищения.
Качели не запустят до следующего дня, так что эта церемония будет короткой. Рума начинает ритуальные песнопения, и мы не совсем понимаем, что за слова вырываются из его рта. Наша культура зиждется на многовековом фундаменте, заложенном предками, что жили на этой земле до нас. То, как они разговаривали, известно только жрецу. Но когда он заканчивает, я уже готова нормально вести разговор.
– Показать тебе деревню? – спрашиваю я.
Это так естественно – идти бок о бок с Саньпа, показывать, кто где живет, рассказывать истории про соседей. Он внимательно слушает и задает вопросы, которые мы за годы знакомства никогда не обсуждали.
– Сколько у тебя братьев? А сестер? А сколько двоюродных братьев и сестер живут в главном доме?
Я задаю те же вопросы, а заодно спрашиваю, сколько у его семьи домов для молодоженов, на что он отвечает, что он единственный сын, а три его сестры уже вышли замуж.
Значит, его а-ма и а-ба обрадуются невестке, с радостью построят дом для молодоженов и станут ждать, когда раздадутся крики внуков и внучек.
– Я навещу сестер по дороге домой, – продолжает он, пока я увлеклась своими фантазиями.
– Ты же не уйдешь прямо сегодня? – заикаясь спрашиваю я.
– Если хочешь, я мог бы остаться до конца праздника.
– Я бы очень этого хотела. – Краска снова заливает мое лицо.
Мы обошли по кругу деревню и возвращаемся на лужайку, где все собрались на праздничную трапезу. Саньпа садится с другими холостыми парнями, я сажусь с семьей. Но мы постоянно встречаемся взглядами. Этот молчаливый диалог звучит так явственно, словно кроме нас тут никого и нет.
После ужина раздается музыка, начинаются песни и танцы. Кто-то сует Саньпа в руки барабан, и он вместе с остальными мужчинами отплясывает в отблесках костра. С каждым ударом барабана он приподнимается и опускается. Теперь я чувствую тепло не от костра и не от своих полыхающих щек, а откуда-то ниже талии. Впервые мое тело понимает, почему парни и девушки хотят сбежать в лес «за любовью».
На следующее утро все снова собираются на лужайке, где под присмотром рума мужчины устанавливают четыре столба для новых качелей и наклоняют их, пока концы не соединятся в верхней точке. Невысокий парень забирается на один из столбов и скрепляет эти концы вместе. Затем он привязывает длинную лозу, чтобы ее петля свисала вниз в центр получившейся пирамиды. И наконец, рума делает подношения, умиротворяя духов земли и защищая нас от любых несчастных случаев.
– Я а-ма и а-ба деревни Родниковая Вода, – нараспев произносит он. – Как мать-наседка, я защищаю тех, кто находится под моим крылом. Как отец – водяной буйвол, я защищаю их своими рогами…
Он берет лозу, поднимается на холм и ставит левую ногу в петлю. Затем под одобрительные возгласы взлетает в воздух над уступом, с которого открывается вид на деревню. Затем все мужчины – от стариков до мальчишек – следуют его примеру