– Есть ли новости от сына? – Не знаю, готова ли эта женщина видеть меня в роли своей невестки, но я понимаю, что она беспокоится о Саньпа не меньше меня. – Прислал тебе весточку? Хоть бы узнали, где он живет.
В ее глазах стоят слезы. Щеки чуть вздрагивают, когда она слышит мой ответ.
– Так далеко. Таиланд… – Ее голос прерывается. – Ты лучше других знаешь, что он может попасть в беду…
Я плачу всю дорогу домой. Мне плохо от осознания, что Саньпа вне досягаемости. Мысль о том, что с ним могло случиться что-то ужасное, убивает. В любом случае я одна и беременна человеческим отбросом, а значит, вдвойне проклята. Я хотела бы поделиться своей болью с Цытэ, но подруга может случайно проболтаться. Обратиться за советом к невесткам тоже не получится, потому что они обязаны рассказывать все своим мужьям, а те откроют мою тайну А-ба.
Когда девушки оказываются в моем положении, они обращаются за помощью к одному-единственному человеку. Но этот путь закрыт для меня. Я слишком напугана и унижена, чтобы довериться А-ма, чтобы пережить ее гнев. Мне остается только изо всех сил скрывать признаки беременности под просторной одеждой, благо она специально так и задумана. Я не знаю, что произойдет дальше, и боюсь об этом размышлять.
В течение следующих трех циклов жители нашей деревни занимаются повседневными делами: готовят поля к посадке, пропалывают сорняки на грядках, а женщины еще и прядут и ткут, чтобы к началу сезона дождей подготовить материал для шитья и украшений. У нас появились и новые обязанности: ухаживать за чайными деревьями, чтобы к возвращению господина Хуана те стали лучше. А-ма показывает Третьему брату, как проводить обрезку, выпрямляя ветви и обрезая больные или засохшие сучья и листья. Два старших брата, забыв про свои чайные плантации, боронят и подкармливают землю под старыми чайными деревьями, которых полно на их участках. Я посещаю свою тайную рощу, иногда с А-ма, иногда одна, выполняя обязанности, которые унаследовала от многих поколений моих прародительниц. Иногда сижу под материнским деревом и смотрю на горы. Саньпа где-то там. Он должен скоро вернуться.
Настает день, когда невестки остаются дома ткать, а мы с А-ма красим ткань в чанах. Мать тычет палкой в ткань, даже не глядя на меня, и вдруг говорит:
– Вижу, ты в положении…
– А-ма…
– Не пытайся отрицать. Да, я твоя а-ма, но я не дура. Три духа, живущие во всех женщинах, выпустили твою воду из озера детей. В тебе зародилась новая жизнь!
Все переживания, которые я держала в себе, выплескиваются наружу вместе со слезами.
А-ма похлопывает меня по плечу.
– Не волнуйся, Девочка. У меня есть снадобье, которое тебе поможет.
Я качаю головой.
– Уже слишком поздно.
А-ма вздыхает.
– Какой срок?
– Тринадцать циклов.
Она кивает. Избавляться от ребенка следовало куда раньше.
– Ты не первая девушка, с которой такое случается. Выйдешь замуж за этого парня. Все будет хорошо.
Но когда я сообщаю, что отец – Саньпа, ее глаза становятся черными и непроницаемыми, как смоль.
– Я же говорила тебе… Запретила тебе… – Она поджимает губы. – А он даже не пришел, чтобы все уладить…
Я рыдаю еще сильнее.
– Ты все еще можешь выйти замуж за Лоуба, – предлагает А-ма. – Отведи его в Цветочную комнату. Отведи его в лес «за любовью». Он не слишком умен, и ты станешь не первой девушкой, которой я даю такой совет.
– Но я люблю Саньпа, и он любит меня, – всхлипываю я. – Он вернется. Мы поженимся…
– Ну, хочется надеяться, а не то родится…
Ей не нужно произносить это вслух: человеческий отброс.
Я перестаю ходить в школу. Какой в этом смысл?
Учитель Чжан сам приходит в деревню, чтобы поговорить с моими а-ма и а-ба.
– Она была моей самой незаурядной ученицей. Светом, который поддерживал меня…
Но А-ба торжествующе кричит:
– Наконец-то она готова стать женой!
Он имеет в виду, что я должна быть в деревне следующей весной – и каждой весной потом, – когда господин Хуан вернется на гору Наньно.
Учитель Чжан так просто не сдается.
– Она все еще может пойти в профтехучилище. Программы обучения рассчитаны на четыре года. Найти для нее место не составит труда. Секретарь, машинистка или клерк – достойные профессии.
Я читала про них в школьных материалах, но А-ба на корню перечеркивает идею учителя:
– Зачем здесь эти навыки?
– Кроме того, – добавляет А-ма, – мы не в силах смириться с мыслью, что потеряем нашу дочь. Если она уедет, увидим ли мы ее снова?..
Учитель Чжан уходит, я всецело отдаюсь помощи А-ма.
Проходят месяцы. Каждый день я надеюсь, что услышу голос Саньпа, который зовет меня песней через гору, надеюсь, что ее слова долетят до меня задолго до того, как я увижу его проходящим через наши врата духов.
«Цветы распускаются на вершинах, ожидая прилета бабочек…»
«Соты ждут, пока пчелы заполнят их медом…» – отвечу я.
Но никто не поет…
А-ма несет бремя моей тайны. Во время наших обедов она громко жалуется остальным членам семьи, пытаясь объяснить, почему я набрала вес.
– Девочка думает, что теперь она возвысилась над всеми нами, и ест все, что хочет. Посмотрите, как она растолстела. Когда ее чайный благодетель вернется, они смогут вместе изображать двух жирных свиней.
Позже она тайком подкладывает мне дополнительную порцию овощей. И бдительно следит, чтобы я не съела ничего неподходящего. Когда Старший брат возвращается домой с угодившим в ловушку дикобразом, А-ма приказывает мне помочь невесткам подавать еду, а самой не есть, поскольку беременным запрещено употреблять в пищу мясо дикобраза.
– Если девушка хочет стать настоящей женой, – объясняет она А-ба, – ей следует овладеть всеми премудростями.
Второй брат, забивая лающего оленя, которого подстрелил из арбалета, обнаруживает в его теле двух маленьких оленят, и А-ма отсылает меня на пару дней к Цытэ, опасаясь, что у меня тоже разовьется многоплодная беременность. Но вес я набираю еле-еле – за все время не более пяти килограммов. Но на случай, если эта мизерная прибавка вызовет любопытство невесток, несмотря на все усилия А-ма ввести их в заблуждение, она через определенные промежутки времени снабжает меня окровавленными тряпками. Где она берет кровь, мать мне не говорит.
Некоторые табу мне обойти никак не удается. Вынашивающая ребенка женщина ни при каких обстоятельствах не может вернуться в отчий дом, поскольку другой термин, который мы используем для обозначения беременности, – «живущая под другим» – ясно говорит о том, что я должна жить под кровом мужа. Также запрещено, чтобы а-ма девушки присутствовала при появлении на свет внука.
Если бы я родила здесь, в присутствии А-ма, три поколения мужчин моей семьи умерли бы, а прочие родственники страдали бы от трагедий на протяжении девяти поколений. Поэтому мы с А-ма начали строить планы на случай, если Саньпа не вернется вовремя.
– Убивать человеческие отбросы должен отец… – шепчет она мне однажды ночью. – Это его долг и его горе, поэтому он обязан излить свой гнев на ребенка за то, что вынужден совершить такой ужасный поступок. Но в таких случаях, как твой, убирать его из мира живых придется матери…
Это знание меня мучает. Я настолько оцепенела от дурных предчувствий, что, впав в транс будто нима, онемевшими пальцами смешиваю золу от костра с молотой рисовой шелухой. А-ма пальцем выковыривает пасту из миски в маленькую коробочку, которую прячет вместе с другими снадобьями и лекарствами. С этого момента мои дни проходят в тени этой крошечной коробочки, ведь ее содержимого хватит, чтобы заполнить ноздри и рот моего новорожденного ребенка.
Иногда ночью, прижимая ладони к голому животу под рубашкой, я чувствую, как он толкается локтями и коленками, словно пытаясь коснуться моих пальцев. Дэцзя, невезучая невестка Цытэ, приговаривала, как заклинание: «Пусть это будет сын. Пусть это будет сын. Пусть это будет сын». Мое заклинание куда проще: «Саньпа, Саньпа, Саньпа». Как бы далеко он ни находился, он обязан услышать зов моего сердца.
Однажды, душным днем, когда нет ни малейшего намека на ветерок, первый спазм схваток, зародившись у меня в позвоночнике, обвивает живот и спускается вниз. Затем приходит вторая схватка, за которой следует множество других, и ребенок, готовый выйти наружу, без конца толкается, а я пытаюсь сделать все возможное, чтобы удержать малыша внутри. Я скрещиваю ноги. Руками подтягиваю живот. А-ма слишком хорошо разбирается в этих вещах, чтобы не замечать. Когда она подходит ко мне и роняет: «Пора», отчаяние проникает в меня, уничтожая любую надежду. Я борюсь со слезами. Я не должна плакать. Мне категорически нельзя плакать, чтобы наш с А-ма план сработал. Мы пойдем в лес, я вытолкну из тела человеческий отброс и убью его прежде, чем это существо успеет заплакать. А-ма торопит:
– Быстрее, чтобы тебе как можно меньше мучиться.
Казалось бы, ни с того ни с сего А-ма объявляет остальным членам семьи, что мы с ней уедем на день или больше поухаживать за моими чайными деревьями. Мужчины почти не обращают внимания, а невестки напряженно поднимают плечи, выражая раздражение по поводу дополнительной работы, которую придется выполнять в наше отсутствие. А-ма укладывает в сумку несколько вещей, в том числе завернутое в защитную ткань вареное яйцо. Она протягивает мне ту самую коробочку со смесью пепла и шелухи как раз в тот момент, когда меня скручивает сильнейший спазм. Я стараюсь сохранить спокойное выражение лица, чтобы никто не заметил. А-ма прощается и буквально вытаскивает меня из дома. Оказавшись на улице, я всматриваюсь вдаль в надежде увидеть Саньпа. Но его нет. Как он мог так подвести меня, так подвести нас?
Я подавляю эмоции. Я должна покинуть деревню как обычно, если хочу вернуться и продолжить свою жизнь, не запятнав ее.
Мы продвигаемся медленно. Меня переполняют ужас и печаль, но я, как краб, карабкаюсь в гору, хватаясь за камни, прижимаясь к земле каждый раз, когда очередная схватка выводит меня из строя. Наше путешествие еще ускоряет роды.