– Надо торопиться, – говорит А-ма, хватает меня за руку и тянет вверх по тропинке.
Самое трудное – обогнуть валун, скрывающий вход в древнюю рощу, потому что живот, прижатый к незыблемой каменной стене, нарушает равновесие и грозит сбросить меня с обрыва. Мы выходим на поляну, но я слишком слаба, чтобы добраться до грота, и потому падаю под материнское дерево. А-ма расстилает циновку, и я скатываюсь на нее. Она помогает мне снять брюки, открывает сумку и выкладывает нож, жестяную коробочку со смертоносным содержимым и еще несколько маленьких мешочков и коробочек, в них лежат травы, которые помогут остановить кровотечение, справиться с болью и успокоить мой разум после того, как я сделаю то, что потребуется. Я в ужасном положении, но раскидистые ветви материнского дерева, нависающего надо мной, защищают меня будто купол.
А-ма выполняет все необходимые ритуалы, следя за сообщениями, которые посылает ей мое тело. Она заставляет меня сесть на корточки и прижаться спиной к стволу материнского дерева. Спазмы усиливаются и учащаются, пока я не становлюсь похожей на самку любого животного. Изо рта вырываются странные звуки. Воды из моего тела просачиваются сквозь родильный коврик и попадают на землю. Пальцы А-ма ощупывают меня снизу.
– Можно тужиться, – разрешает она.
Я хватаюсь за низкую ветку. Сильнее прижимаюсь к стволу и тужусь изо всех сил. Потом еще раз. И еще раз.
– Я чувствую головку, – объявляет А-ма, массируя то место, откуда должен появиться ребенок. – Ты родишь без моего вмешательства. – Я снова тужусь. – Головка вышла. Теперь самое сложное – плечики, Девочка, но ты справишься. – Должно быть, боги и духи присматривают за мной, потому что мне не так больно, как я ожидала. А-ма, похоже, читает мои мысли, потому что говорит: – Тебе повезло. Теперь тужься!
Я втягиваю воздух и задерживаю дыхание для последней потуги. Ощущения? Похожие посещали меня во время родов, свидетелем которых я была, только в этот раз это ощущение вырывается из моего тела наружу, будто рыба, проскальзывающая сквозь смазанные пальцы. А-а-а-а!
– Это девочка, – объявляет А-ма.
Далее в обычной ситуации говорили: «У вас с мужем всегда будет вода для питья», то есть дочка станет приносить нам воду, как того требуют правила. Вместо этого А-ма бормочет: «Маленькое счастье». Понимает ли она, что цитирует слова большинства ханьцев, которыми они отмечают рождение девочки? Я так не думаю. Скорее она напоминает мне, как мне повезло, что у меня дочь, а не сын, и мне придется убить всего лишь никчемную девочку.
По плану я должна действовать быстро. Но я смотрю на дочь, лежащую на коврике. Пуповина все еще тянется от ее живота к моим внутренностям. Она покрыта белым воском, защищавшим ее внутри моего тела, измазана кровью и испещрена желтыми нитями, оторвавшимися от материнского дерева. Даже если бы моя малышка не являлась человеческим отбросом, никому бы не позволили взять ее на руки, пока она не заплачет три раза. Но она не плачет. Не машет ручками, а спокойно смотрит на меня. Возможно, потому, что день теплый, а роды были быстрыми. Или она знает, что считается отбросом и ей суждено прожить на земле считаные минуты. Мне говорили, что новорожденные не видят, но если это так, то как же моя дочь может смотреть в глубину моей души?
У меня есть долг, ответственность, но я не двигаюсь. И тут, совершенно неожиданно, А-ма щелкает ногтем среднего пальца по ножке ребенка. Малышка вздрагивает, и ее первый крик прорезает тишину рощи, спугнув птиц с ветвей. Хлопанье их крыльев будоражит воздух вокруг нас. Привычные слова не звучат. Раздается второй раздраженный крик. Потом третий – от отчаянного желания младенца оказаться на руках матери.
И где-то внутри моего существа просыпается нечто настолько глубокое, что я и не подозревала о его существовании, – оно вздрагивает, толкается, пробуждается. Прежде чем А-ма успевает остановить меня, я подхватываю ребенка и прижимаю к груди. Пуповина тянется внутрь меня. А-ма тоже утратила способность рационально мыслить, ею двигает та же сокровенная глубина. Она осторожно протирает лицо ребенка салфеткой. У А-ма такой взгляд, какого я никогда не видела на родах, даже когда она принимала моих племянников и племянниц. Ребенок смотрит на нее в упор, и от этого взгляда становится жутковато. Слезы блестят на ресницах А-ма, а затем стекают по щекам.
– Давным-давно, – начинает А-ма, следуя обычаю, столь же древнему, как и народ акха, но голос ее звучит неуверенно, – свирепый тигр рыскал по горам, вынюхивая запах крови новорожденных. Тигр хватал этих несчастных и пожирал, прежде чем они успевали получить свои постоянные имена. Заглатывал моментально. Без остатка. Рума пытались произнести защитные заклинания. Нима впадал в транс, ища причину неутолимого тигриного голода. Загадочным образом все средства, которые применяли рума и нима, только подстегивали хищника. Он становился все голоднее и голоднее. Близился конец народа акха.
А-ма не должна рассказывать эту историю человеческому отбросу, а я – распахивать рубашку и обнажать грудь. Никто из нас не должен был прикасаться к новорожденной. Есть ли на свете настолько мощная церемония очищения, чтобы вернуть гармонию и стереть наши обиды?
А-ма, более не колеблясь, продолжает:
– Тогда, в деревне, настолько отдаленной, что люди еще не имели одежды и защищались от стихии лишь пальмовыми листьями и размятой корой, женщина вроде меня – повитуха – дала ребенку молочное имя, означавшее «Невкусный для тигра». С того дня этот тигр и все тигры, рожденные от того существа, бежали прочь, гонимые тщательно подобранными молочными именами: «Некусаемый» «Плесневелый рис», «Прогорклый тофу». – Она проводит кончиком пальца по лбу моей дочери. – Твое молочное имя – Колючка чертополоха.
Малышка прижимается к моей груди и нащупывает сосок в поисках капель желтоватого молозива, которое будет питать ее, пока не придет молоко. Какая она безмятежная. Какая маленькая и совершенная. Она сосет с удивительной силой и вызывает спазм, который выталкивает «друга ребенка», то есть послед, из моего тела. Я разжимаю руки, чтобы А-ма могла дотянуться до живота ребенка, перерезать пуповину и перевязать ее. Мы не можем взять «друга ребенка» домой, чтобы похоронить в святилище предков, поэтому А-ма закапывает послед под материнским деревом.
Потом она передает мне кувшин с водой и отходит к краю рощи, оставляя меня наедине с дочерью. Я втягиваю в рот немного жидкости, брызгаю ею на тело Колючки и уголком ткани вытираю ее кожу. Как этот крошечный комочек плоти может быть так мне дорог? Я понимаю всеми своими болящими и ноющими органами, включая жалкое маленькое сердце, что именно поэтому матерям человеческих отбросов запрещено к ним прикасаться или брать на руки.
А-ма возвращается и садится на корточки рядом со мной. Она чистит яйцо и протягивает мне. Онемев, я откусываю кусочек. Теперь я сумею забыть физическую боль от родов, но никогда не смогу избавиться от этой муки. А-ма смотрит мне в глаза, а я в ее. Что мы будем делать? Мои эмоции перемешались. Любовь к дочери. Ужас – вдруг А-ма велит мне использовать смесь золы и рисовой шелухи для убийства малышки? Тревога, – а если А-ма вырвет Колючку из моих объятий и сотворит то, на что у меня не поднимается рука? Я не в состоянии бороться с А-ма за свою дочь, поскольку обессилена после родов. И даже если бы я рискнула и победила…
Я говорю А-ма очевидную вещь.
– Я не могу оставить ребенка… без отца.
– Если ты отнесешь ее в деревню, твой а-ба или один из братьев должны будут завершить… церемонию. Староста, рума, нима и старейшины деревни проследят за этим.
Слезы текут по моим щекам, капают с подбородка на лицо дочери. Она моргает и на секунду прекращает сосать.
– Может, хоть в этот раз законы ханьского большинства нам на руку, – продолжает А-ма. – Политика одного ребенка на нас не распространяется, но, предположим, ты отдашь ее – как это делают многие ханьки, родившие нежеланную дочь. Я слышала, такое случается…
Да, так говорят, но правда ли это? Разве способна мать отказаться от своего ребенка? Посмотрите на меня. Я не смогла сделать то, что предписывал закон моего народа! А если и ханьки не в силах исполнить то, что велит им китайский закон?
Но когда я говорю об этом А-ма, она отвечает:
– Это единственная надежда для тебя и ребенка. Мы должны попытаться!
– Но где мне ее оставить? – Мой голос дрожит. Если бы кто-то на горе Наньно обнаружил брошенного в лесу младенца, он сразу бы понял, что это человеческий отброс, просто у отца не хватило духу довести обряд до конца. Тогда незнакомец обязан довершить начатое или проследить за этим. Закон акха непреложен, когда речь идет о человеческих отбросах.
– Есть место, о котором мне говорили женщины, занимающиеся планированием семьи, в пункте сбора чая… – А-ма четко произносит слово на путунхуа. – Сиротский приют. В Мэнхае…
– Мэнхай? – Это ближайший большой город, где находится чайная фабрика, туда я умоляла Саньпа отвезти меня. Я знаю совсем немного людей, бывавших в этакой дали: это кочующие торговцы, учитель Чжан – проездом, когда его послали учиться у крестьян, господин Хуан, его сын и их водитель.
– Говорят, до него около двадцати километров, или день пути на повозке, запряженной лошадьми, – говорит А-ма. – Обернешься за три дня.
Мы разрабатываем новый тайный план. Исполненный, он защитит мою репутацию, если я надеюсь когда-нибудь выйти замуж, и убережет от позора А-ма, повитуху и достойную женщину, которая до сих пор считалась идеалом акха.
Когда она уходит домой за продуктами, я смотрю в лицо своей дочери и говорю ей, как сильно я ее люблю, надеясь, что мои слова просочатся в ее плоть, кровь и кости и останутся в ней навсегда.
– Ты родилась в день Петуха, – нежно шепчу я. – Это замечательно, потому что ты всегда будешь знать, когда восходит и заходит солнце. – Я твержу ей, как мне жаль, что я не смогу жевать для нее пищу, когда ей исполнится четыре месяца, или, когда подрастет, вдоволь кормить рыбой, чтобы она стала искусной в рыбной ловле. – А если тебе покажется, будто приближается дух, помни: на него надо плюнуть, ведь духи боятся слюны, она поражает их проказой.