Через два часа, с наступлением темноты, мы входим в город. Пыль вздымается и клубится, когда по грунтовой дороге проносятся автомобили, грузовики, мотоциклы, тракторы; повсюду снуют повозки, запряженные ослами и лошадьми, велосипеды и множество людей. Я окутана отчаянием, будто коконом, но даже теперь это зрелище меня поражает, а когда я впервые слышу гудок, чуть не падаю в обморок от страха. Почти все одеты как учитель Чжан – френч и кепка, но некоторые мужчины носят серые брюки, белые рубашки, серые пиджаки и вязаные жилеты. Это тоже похоже на униформу. То тут, то там я замечаю похожих на меня людей – представителей горных племен, которых сразу можно узнать по вышитой одежде цвета индиго и особым головным уборам, обозначающим нас как буланов, дай или акха.
Я вижу все то, о чем читала в школе: жилые дома, бензоколонки, магазины одежды, рестораны. Рестораны! Представьте себе, что вы идете в такой магазин, садитесь, говорите торговцу, чего вы хотите, а он вам это приносит! Но больше всего меня настораживает и завораживает электрический свет. Белые огни. Желтые огни. Оранжевые и красные огни. Зеленые огни. Сияющие здания. Освещенные дороги. Злые глаза машин.
Я остаюсь на главной дороге, опасаясь, что, свернув с нее, никогда не найду пути домой. Как найти приют, я без понятия. Я окружена незнакомцами в месте, которое не могло привидеться даже в кошмаре. Я голодна. У меня болит между ног. Я ослабла после родов и долгой ходьбы. Ни в коем случае нельзя попасться, поскольку для ханьцев то, что я планирую, противозаконно. Я слышала о тюрьмах, колониях и трудовых лагерях – а кто не слышал? – но ни один акха никогда не возвращался из этих мест. Во всяком случае, я таких не знаю.
Передо мной встает образ А-ма: как она смотрит на горы перед тем, как вручить мне нож. Как стискивает зубы… Злость. Мужество. Самопожертвование. Это и есть материнская любовь. Это то, что я должна найти в своем сердце.
Я подхожу к узкой дороге, разделяющей квартал. Она тоже грунтовая, но пустынная. Я пробираюсь в тень и сажусь, прислонившись спиной к стене и спрятавшись за выброшенной картонной коробкой. Отсюда я могу незаметно наблюдать за улицей. Наверняка всем этим людям нужно поспать. Я съедаю несколько рисовых шариков, запиваю их водой и снова занимаюсь Янье. Рассказываю ей все, что могу, о законах акха, о ее а-ма и а-ба, о ее родословной и о том, что значит однажды стать женщиной. Говорю, что всегда буду любить ее. Что буду думать о ней каждую минуту своей жизни. Я шепчу ласковые слова в ее маленькое личико, и она проникновенно смотрит на меня. Ее крошечная рука сжимает мой указательный палец, обжигая мое сердце и навсегда оставляя на нем шрам.
Позже меня будит ее плач. Я не знаю, сколько времени прошло, но чувствую, что в тишине уже занимается рассвет, хотя ночь еще туманна и непроглядна. Пора действовать. Из моих глаз льются слезы. Я убеждаюсь, что дочь хорошо завернута в одеяльце, а чайный блин надежно закреплен, и кладу малышку в коробку. Она не плачет. На углу я смотрю в обе стороны. Слева, вдалеке, приближаются две женщины – сметают пыль с поверхности грунтовой дороги метлами из длинного тростника, водят ими медленно из стороны в сторону. Вжух-вжух-вжух. Я выхожу, поворачиваю направо и бегу вперед. Миную еще две улицы, обе пустынные. Все это время я шепчу: «Твоя мама любит тебя. Я никогда тебя не забуду».
Я ставлю картонную коробку на ступеньки какого-то здания. Слова кончились. Нужно прятаться, и я бегу до следующего угла, сворачиваю направо, потом снова направо, мчусь до следующего угла и оказываюсь на краю главной улицы. Женщины, мерно орудуя метлами, приближаются. Вжух-вжух-вжух. Я перебегаю улицу и прячусь на другой стороне, чтобы видеть оставленную картонную коробку. Ее стенки подрагивают. Похоже, малышка зашевелилась, обнаружив, что меня нет. И тут раздается горестный вопль, прорезающий темноту.
Обе женщины отрываются от своей работы, навострив уши, как звери в лесу. Пронзительный плач оглашает спящие окрестности. Женщины бросают метлы и бегут. Они не замечают меня, но я вижу их отчетливо – две старухи с лицами, похожими на гнилую мушмулу. Они падают на колени по обе стороны от коробки. Я слышу их кудахтанье, обеспокоенное и в то же время успокаивающее. Одна берет на руки ребенка, другая озирается по сторонам. Я не слышу, о чем они говорят, но интонации вполне уверенные, похоже, подобная ситуация им не в диковинку. Не раздумывая женщины движутся в ту сторону, откуда пришли, то есть ко мне.
Я отползаю подальше в тень и смотрю им вслед, дожидаясь, пока они не доберутся до своих брошенных метел и не пойдут дальше. Тогда, покинув безопасное укрытие, я спешу за ними, перебегая от одного дверного проема к другому. Они подходят к одному из зданий – я проходила мимо него совсем недавно. Женщина, прижимающая к себе Янье, покачивает ее и похлопывает по спинке. Ее товарка стучит в дверь. Зажигается свет. Дверь распахивается. Начинается и затихает короткий разговор. Ребенка отдают, дверь закрывается, две старухи возвращаются к своим метлам. Я крадусь к зданию. На его двери висит табличка: «Институт социального обеспечения города Мэнхай».
Я остаюсь неподалеку до восхода солнца. Бакалейщики выставляют на тротуар корзины с овощами. Парикмахеры открывают двери своих цирюлен. Дети идут в школу, держась за руки. Дверь в Институт социального обеспечения остается закрытой. Слезы душат меня, но делать нечего. Я начинаю долгий путь обратно на гору Наньно.
Я заблудилась всего несколько раз. Почувствовав, что больше не могу сделать ни шагу, решилась зайти в лес и поспала, сжимая в руках нож А-ма. И на следующий день добралась до древней рощи, где ждала меня А-ма. Слез уже нет. С этого момента нельзя, чтобы кто-то увидел мою печаль. Одиночество накрывает меня с головой, я будто тону…
Институт социального обеспечения
Наньхай чжунлу, дом 6
Сишуанбаньна, автономная префектура Дай
Провинция Юньнань, Китай
Отчет о девочке № 78
Сегодня дворники по фамилии Линь и Ху передали нам на попечение девочку-подкидыша. Они сообщили, что не видели ни матери, ни отца, ни каких-либо других заинтересованных лиц. Они прекрасно осведомлены о наказании за ложь и ранее не были замечены во лжи в аналогичных ситуациях.
Девочка № 78 прибыла с частью пуповины. На вид ей от четырех до шести дней. Исходя из этого, мы указали дату рождения 24 ноября 1995 года. Малышка № 78 весит два килограмма семьсот семьдесят грамм, рост сорок семь сантиметров. У нее черные волосы. Родимых пятен или других особых примет нет.
Как и положено, мы каталогизировали и убрали на хранение ее вещи, за исключением картонной коробки, которую я отправил на кухню для хранения овощей: один чайный блин, одно одеяло, одна распашонка, одни штанишки, одна шапочка с амулетами. Эти вещи останутся у ребенка.
Амулеты на шапочке и одежда ручной работы цвета индиго указывают на то, что девочку произвела на свет представительница этнического меньшинства.
Мы сделали две фотографии и отпечаток стопы девочки № 78. Их вложат в личное дело.
Вычеркнутая из жизни
Следующие три месяца ужасны. Вначале, с приходом молока, моя грудь становится твердой, как камень, а изнутри продолжают сочиться алые слезы. Даже когда физические недомогания проходят, я страдаю по потерянной малышке. Волны скорби захлестывают меня – иногда с такой силой, что я не могу себя контролировать и принимаюсь рыдать. А-ма, заметив это, щиплет меня за шею или приказывает тщательнее выполнять работу по дому, чтобы помочь мне собраться. А-ба, заметив, что я стала более покорной, решает, что я готова к браку.
– Пора тебе уже внести свой вклад в увеличение численности акха, – заявляет он.
В четвертом лунном месяце возвращаются господин Хуан с сыном. Сам он выглядит все так же, а вот мальчик изменился – вместо лысой макушки роскошная шевелюра. А-ба демонстрирует вальцовочную машину, которую выменял за лучший арбалет.
– Теперь мы можем обработать целый килограмм за полчаса! – хвастается он.
Господин Хуан качает головой.
– Нельзя, чтобы металл касался наших листьев.
А-ба, опустив плечи, ставит агрегат под домом по соседству со свиньями и курами. Чужак снова нанимает меня, а его сын хвостиком ходит за А-ма почти повсюду, куда бы она ни пошла. Сяньжун не забыл слов акха, которых нахватался прошлой весной, и теперь запоминает еще больше. Чайный мастер У приезжает из Иу, чтобы проконтролировать процесс «уничтожения зелени», перетирания листьев, сушку и сортировку. Он также следит за каждым этапом искусственной ферментации. Мы с радостью берем у господина Хуана деньги, а он красуется, как важная птица. Благодетель.
Через три месяца мы знаем, что результаты ферментации намного лучше, чем в прошлом году. После того как чайные блины готовы, господин Хуан организует их транспортировку с горы Наньно за пределы страны для хранения и состаривания в Гонконге.
– Но мне все равно не хватает моих любимых листьев! – резко заявляет господин Хуан перед отъездом. – Сколько возьмешь за них в этом году? Двойную цену? Тройную? Отведешь в свою рощу? Я бы хотел посмотреть, как ты ухаживаешь за своими деревьями.
Я уже собираюсь идти за листьями, когда А-ма останавливает меня. Кажется, она обладает магическим чутьем, когда дело касается наших деревьев.
– Эта роща – особенное место для нашей семьи. Она особенная и для тебя. Никогда не позволяй посторонним людям завладеть ею. Никогда не показывай ее мужчине.
– Я не поведу его туда, но если продам ему немного своих листьев, мы с Саньпа сможем…
– Саньпа! – почти кричит А-ма. – Он никогда не вернется! И даже если он вернется, неужели ты думаешь, что мы позволим тебе уйти с ним? Да и куда вам идти? Чем бы ты стала заниматься?
У меня припасены ответы на ее язвительные вопросы: он вернется, и никто не помешает мне уйти с ним – я одна добралась до Мэнхая, а потом мы отправимся туда, куда он захочет. Мы могли бы начать жизнь в хижине новобрачных в его семье или отправиться в совершенно новую деревню, как он некогда предложил. Но зачем пытаться превратить обезьяну в козу? А-ма не изменит своего мнения ни о господине Хуане, ни о Саньпа: