От Второй невестки я слышу:
– Помни, что, если у вас появятся дети, тебе в случае побега придется оставить их.
Третья невестка шепчет мне на ухо:
– Если суслик не вырыл и не подготовил заранее путь к отступлению, ему будет трудно убежать при необходимости.
Неужели это последнее, что хочет перед расставанием сказать мне А-ма? Неужели думает, что после всего, через что мы с Саньпа прошли, я стану следовать ритуалам акха, которые обеспечат мне развод? Никогда. Я не дам ему повода развестись со мной, разве что начну лениться, спорить с его родителями, отправлюсь «за любовью» с другим мужчиной или не рожу ему еще детей в дополнение к нашей Янье, которую через пару дней возьму на руки.
Затем наступает время прощания. А-ба и мои братья сдерживают эмоции, невестки откровенно плачут, а А-ма утирает щеки подолом своей рубахи. Я вижу старосту, нима, рума, Цытэ и ее семью и многих других. Даже учитель Чжан пришел пожелать мне удачи.
Женщины из моей семьи поют высокими голосами:
Живя под крышей свекра,
ты должна подчиняться его правилам.
Живя рядом со свекровью,
ты должна следовать ее указаниям.
Живя рядом с зятем, избегай его как язвы.
Живя с сыном, знай, что его жизнь превыше всего.
Мы с Саньпа доходим до врат духов. Мне положено рыдать навзрыд, чтобы показать, как больно мне покидать семью и деревню. Но я не плачу. И даже не оглядываюсь назад.
Когда мы входим в Укрывающую Тень, мать Саньпа встречает меня вареным яйцом, давая понять, что принимает невестку. Им во всем мире нелегко, и я видела, какой суровой может быть А-ма со своими невестками, но пока что моя свекровь, похоже, намерена забыть прошлое.
Через несколько часов приходит Цытэ, чтобы провести следующую часть ритуала. Она принесла с собой богато украшенный головной убор, который раньше возвещал о моем девичестве, а теперь будет обозначать, что я замужняя женщина.
– Помни, что жена никогда не должна переступать границы знаний своего мужа, – произносит она.
Я рада видеть подругу и стараюсь впитать ее слова – которые она сама услышит после свадьбы с Лоуба, – чтобы стать идеальной женой. И ко мне приходит осознание.
– Мне жаль, Цытэ, что я не смогу принести тебе головной убор, когда придет время.
– Это ужасная боль, – признается она.
– Знай, что в каждой жизни, в которой рождается моя душа, я всегда буду в долгу перед твоей душой – какую бы форму она ни принимала – за все наши взлеты и падения.
Она со слезами на глазах кивает, прежде чем вернуться к своим обязанностям.
– Помни, что ты никогда не должна обгонять своего мужа, – продолжает она. – Никогда не кричи, как петух. Помни всегда, что ты всего лишь курица.
А-ма Саньпа забирает у Цытэ головной убор и относит его в хижину молодоженов. Цытэ почти незаметно кивает: «Удачи. Надеюсь, ты будешь счастлива. Мы навсегда останемся подругами». Я улыбаюсь ей и стараюсь запомнить каждую черточку ее лица, не зная, когда мы увидимся снова. Когда она поворачивается, чтобы отправиться домой, мы с Саньпа входим в хижину молодоженов. Деревенский рума ждет нас. Он подает нам нашу трапезу – одно вареное яйцо, один стакан рисового вина и одну чашку чая, – чтобы мы вместе все это съели и выпили. Как только я надеваю головной убор, свадебная церемония завершается. Теперь я жена Саньпа и невестка его родителей. Я счастлива, но какая-то часть меня – тот тяжелый камень, который я постоянно ношу в себе, – напоминает о нашей дочери. Почему все не могло сложиться иначе? Почему Саньпа не приехал раньше? Но тут же мелькает другая мысль: еще два дня, и я прижму малышку к своему сердцу.
Мы с Саньпа выходим на улицу. Мужчины подводят к нашей двери свинью и крепко держат ее. Саньпа вонзает нож в горло животного, кровь льется в миску. Когда свинья умирает, Саньпа разрезает ее и вынимает печень. Ее забирают рума, нима и старейшины деревни, чтобы рассмотреть на предмет хороших и плохих предзнаменований.
Каждая минута наполнена радостью. Наш брачный пир начинается с супа, затем следуют жареный картофель, горькая дыня с яйцами, тушеные баклажаны с чесноком, маринованные ростки горчицы и особые фрикадельки из фарша зарезанной свиньи, смешанного с ее кровью. Жители завершают поздравления свадебной песней, полной добрых пожеланий:
– Ты новая кора на дереве нашей деревни. Пусть ваша совместная жизнь станет крепкой, как это дерево, и кольца нарастают, становясь историей акха!
Саньпа ночует в доме родителей, а я отправляюсь в дом одного из его дядей. Рассказывать об этом сложно… Что ж, такова традиция!
На следующий день одна из старейших жительниц, проводив меня в дом мужа, наблюдает за моим купанием. Мне неловко, что она видит меня голой. Сможет ли она определить, что я уже рожала? Тем временем жители деревни бьют длинными палками по карнизу с криками: «Перебирайся, душа. Давай!» Мне хочется сказать им, что не нужно так стараться, потому что моя душа уже давно переселилась в душу Саньпа. Одевшись, я возвращаюсь в главную комнату. Трое старейшин по очереди обносят вокруг нас свежее яйцо. Звучит просто, но передавать его, скользкое и круглое, довольно трудно. Я задерживаю дыхание, так нервничаю. Оглядываюсь на Саньпа в поисках поддержки и вижу, что он волнуется даже сильнее меня. Если кто-то из старейшин уронит яйцо и оно разобьется, нам не суждено иметь детей, прожить счастливую жизнь или состариться вместе.
В конце вечера меня приглашают спать на женской половине дома семьи Саньпа, а его – на мужской. Заманчиво было бы выскользнуть, убежать в лес и предаться любви, но, если мы это сделаем, сила благословения уменьшится. Нам и так не везет, и я не хочу привлекать злых духов, желающих причинить нам неприятности.
На третье утро мы с Саньпа отправляемся по домам просить благословения. Мы несем миски с рубленым свиным мясом и печенью, а также бутылку алкоголя, чтобы угостить односельчан. Взамен нам дарят деньги и серебряные безделушки. Снова и снова мы слышим: «Пусть у вас будет долгая жизнь. Пусть ваши животные размножаются. Пусть урожай риса и чая будет обильным. Пусть у вас будет много детей».
Наконец, после обильной трапезы и танцев, Саньпа ведет меня в хижину молодоженов. Я нервничаю и в то же время испытываю желание, стесняюсь, но распаляюсь, когда начинаю раздеваться.
На следующее утро рума убивает курицу и осматривает ее на предмет плохих примет. Язык находится в нормальном положении, что очень удачно. Если бы он был вывернут, это означало бы, что мы с Саньпа будем спорить во время путешествия. Хотя представить, что я когда-нибудь стану спорить с мужем, мне не удается.
– Убивал ли когда-нибудь тигр животное в нашей деревне или в ее окрестностях в этот день цикла? – спрашивает Саньпа.
Рума и нима советуются и приходят к заключению, что такого не случалось. Когда все ритуалы исполнены, мы с Саньпа взваливаем корзины на спины и уходим.
Саньпа сказал, что от горы Наньно до деревни в окрестностях Чианграя в Таиланде, куда мы направляемся, двести пятьдесят километров. Но сначала мы отправимся в противоположную сторону, в Мэнхай. Через полдня пути мы выходим на тропу, по которой я спускалась с Янье с горы. Ночуем мы среди каучуковых деревьев. Утром Саньпа царапает кончиком мачете землю на месте нашего отдыха, приговаривая: «Просыпайтесь! Просыпайтесь! Пошли!» Он улыбается мне и объясняет:
– Все охотники так поступают, чтобы убедиться, что мы не оставили души позади.
Я не охотник и не знала об этом ритуале. А если душа Янье потеряется или уже потерялась? А если моя когда-нибудь отстанет? Но как же все те способы, с помощью которых мы с Саньпа старались обмануть судьбу? Когда мы добираемся до Института социального обеспечения, я испытываю одновременно надежду и страх.
Мы входим, и в нос ударяет запах мочи. На полу сгрудились малышки разного возраста. Их так много! Пока Саньпа разговаривает с женщиной, которая тут всем заправляет, я перебегаю от ребенка к ребенку. Здесь только девочки. Эта слишком большая. Эта слишком маленькая. Глаза слишком узкие. Уши оттопыренные. Слишком густые волосы. Слишком редкие. Дано ли мне отыскать тут Янье, которую я оставила несколько месяцев назад в картонной коробке на улице? Я разгоняю сомнения тем, что мать непременно узнает свое дитя.
– Жена!
Поворачиваясь, я ожидаю увидеть Саньпа с нашим ребенком на руках. Но он, потупившись, переминается с ноги на ногу. Рядом с ним женщина в гневе надувает щеки.
– Вы оставили здесь ребенка? – пронзительно верещит она. – Вы знаете, что это противозаконно? Я сейчас позвоню в службу общественной безопасности!
Саньпа снова зовет меня:
– Мы должны идти! Быстрее! Сейчас же!
Но я не могу пошевелиться, потому что несколько малышек вцепились мне в ноги. Да и разве я пошла бы к дверям? Я здесь ради дочки.
Саньпа хватает меня за руку. Дети пугаются его резких движений. Две девочки начинают хныкать. Потом еще две. И вот уже звенит слезами целый хор. Из других комнат выбегают воспитатели в розовых халатах. В другой ситуации мы с Саньпа, пробирающиеся на цыпочках среди десятков детишек, выглядели бы комично. При нашем приближении сердитая женщина воинственно скрещивает руки на груди.
– У нас здесь ребенок, – признаюсь я, ловя губами воздух – запыхалась так, словно наперегонки с Цытэ поднималась в гору. – Мы пришли забрать ее. – Только правда поможет мне. И надежда на то, что у этой суровой женщины доброе сердце. – Мы только что поженились. Наконец-то мы вместе, и хотим, чтобы девочка жила с нами. Если мы заберем ее, будет одним ртом меньше. И… – я снимаю с руки один из новых серебряных браслетов, которые подарили на свадьбу и протягиваю ей, – …мы заплатим…
Малышки рыдают. Воспитатели забирают самых громких плакс. Саньпа, готовый броситься наутек, с опаской переводит взгляд с лица женщины на дверь. Я смотрю ей в глаза.