– Как думаешь, тетя, я смогу пойти в среднюю школу?
– Сколько должно быть лет, чтоб впервые влюбиться?
– Можно мне приехать в тебе в гости в Куньмин, тетя?
После ужина мы собираемся вокруг обогревателя под единственной голой и очень тусклой лампочкой, свисающей с потолка. Электричество!
Когда наливают чай, я набираюсь смелости и задаю вопрос об изменениях в деревне, где после столетий стабильности за восемь лет моего отсутствия все кардинально изменилось:
– Все началось с господина Хуана?
– Наша жизнь стремительно изменилась после приезда гонконгца, – соглашается А-ба, – но мы не видели его уже много лет. Ты ж его знаешь, всегда ищет то, чего нет ни у кого. Возможно, экспериментирует с листьями в деревне на одной из других гор, где выращивают чай. Пускай! Теперь, когда сюда стекаются торговцы и коллекционеры, мы прекрасно обходимся и без него.
– Но как же наши традиции? – спрашиваю я.
Родные молча смотрят на меня, но все ясно и так: кто ты такая, чтобы задавать этот вопрос, нахваталась, небось, в городе всякого.
– Всё меняется, – наконец говорит А-ба. – Мы, как и прежде, живем в лесу, но к нам пришел большой мир. Мы продолжаем проводить Праздник качелей, каждый год строим новые врата духов, советуемся с рума, когда сажать рис, собирать листья и выбирать благоприятные даты для брака, но где взять время на все эти очистительные ритуалы, жертвоприношения и переживания по поводу дней Собаки и дней Буйвола, когда у нас так много работы. Выращивание чая – очень прибыльное занятие, знаешь ли.
Не понимаю, что меня удивляет сильнее: то, как запросто отец отмахнулся от наших обычаев, или то, как он говорит о бизнесе? О бизнесе!
– Мы должны охранять товар, – продолжает он. – Некоторые особо жадные торговцы чаем послали на нашу гору банду хулиганов, чтобы те нашли самые древние деревья и срубили их, потому что так легче собирать листья…
– Они срубили деревья? – Я потрясена. – А как же их души?
Но, похоже, это никого не интересует.
– Когда правительство ввело стандарт безопасности и качества, – продолжает Старший брат, – сушить листья или искусственно состаривать их на земле или на полу дома стало невозможно. Все работы по переработке чая полагается теперь проводить в пятидесяти метрах от животных, поэтому мы были вынуждены продать скот. Но новые правила оказались нам на руку, ведь теперь ничто не испортит вкус нашего чая. Мы заняли пятьдесят тысяч юаней, чтобы построить здание для сушки и обработки на том месте, где когда-то стоял наш старый дом.
– И у нас у всех есть свои дома с водопроводом! – подхватывает Третий брат.
Их оптимизму и свободному обращению с деньгами способствовало досрочное продление политики «Тридцать лет без перемен» на тридцать лет. Зная, что «владеть» землей он будет до 2034 года, Старший брат ликвидировал чайные кусты на своих плантациях, а Второй брат – обрезанные деревья, и теперь вместо них растут саженцы из семян. А-ба отказался от огорода: «Мы можем купить все необходимое в Бамбуковом Лесу» – и тоже посадил чайные деревья. Оплатить все это позволили листья с нескольких диких чайных деревьев, растущих во владениях семьи, а старые чайные деревья Третьего брата, некогда бесполезные, теперь стали самым ценным достоянием…
– Его деревья и твоя роща, – добавляет А-ба. – Правда, нам не удается уговорить твою А-ма разрешить взглянуть на них…
К счастью, Старший брат прерывает его.
– Никто из нас не мог предсказать, что такие времена наступят. Покупатели за пуэром для питья, продажи и коллекционирования приезжают со всей Азии. Нам приходится устраивать большие застолья, чтоб их порадовать. Конкуренция очень велика. Поэтому нам нужно брать кредиты по более выгодным ставкам.
– А цена на чай все растет, растет и растет!
Все донимают меня вопросами о моих шансах поступить на новую программу.
– Если ты будешь хорошо учиться, – восторженно восклицает Старший брат, – ты сможешь продавать наш чай и прославишь его!
У меня есть только один ответ:
– Сначала надо поступить.
Никто так не олицетворяет перемены в нашей деревне, как Цытэ, которую я вижу следующим вечером на банкете, который моя семья устраивает для покупателя из Японии. Она перестала без устали хихикать, на одежде – ни единой вышивки, которая выдала бы в ней акха. Подруга набрала вес – как и почти все односельчане, – живот и грудь выпирают, практически отрывая пуговицы на хлопчатобумажной блузке в цветочек.
– Приходи в гости завтра! – приглашает она.
И я прихожу. Ее дом, естественно, самый красивый в деревне.
– Мы первые провели электричество! – хвастается Цытэ.
А еще она первой обзавелась мобильником. И настаивает, чтобы мы обменялись номерами:
– Чтобы всегда оставались на связи.
Когда-то мы были очень близки, но потом пошли по жизни разными путями, о чем она напоминает мне снова и снова.
– Ты бросила меня. Уехала, не попрощавшись. Как же ты меня обидела!
Если случившееся со мной остается в тайне, этапы жизни Цытэ хорошо известны всем на горе Наньно. После смерти родителей она забрала себе земли, выделенные ее семье в рамках политики «Тридцать лет без перемен». И еще арендует плантации чайных деревьев у других семей. Это позволило ей стать крупнейшим производителем чая. Она еще больше укрепила свой статус, когда заплатила рума и нима, чтобы ее брат, Цыдо, смог вернуться в деревню после духовного очищения (до какой степени его очищали, мне никто не говорит), а также девяти дней пиршества для всех жителей деревни за ее счет. Многое можно купить…
– У него новая жена и двое детей. Времена меняются, правда пятно позора от того, что он породил человеческие отбросы, никуда не денется, – беззаботно рассказывает Цытэ. – Для всех будет лучше, если он и его семья проведут большую часть года, посещая великие достопримечательности нашей страны.
Но при всех своих деньгах, успехе и власти моя подруга не в силах контролировать или влиять на духов, дарующих детей. У них с Лоуба три дочери, и в знак своего разочарования они отказались от практики выбора имен, принятой у акха, поэтому девочки носят имена Макау («Найди брата»), Малау («Приведи брата») и Мацзоу («Приобрети брата»).
– Почему ты не вышла замуж во второй раз? – спрашивает меня Цытэ на следующий день, когда мы потягиваем чай в бамбуковом павильоне, построенном, чтобы развлекать иностранных покупателей. – Если жена умирает, мужчина может жениться через три месяца, если умирает муж, женщина должна ждать три года, но этот срок давно прошел.
Неужели она произносит эти старомодные афоризмы только для того, чтобы поддеть меня? Очевидно, что для Цытэ многие традиции – пустой звук, но мы по-прежнему тепло друг к другу относимся. Я отвечаю банальностью:
– Я хочу добиться успеха в жизни.
На самом деле все гораздо туманнее. Я одинока все эти восемь лет. Со всех сторон слепит реклама онлайн-знакомств. В парках полно матерей средних лет, которые подходят ко мне с фотографиями своих сыновей и перечисляют их достижения и имущество: велосипед, мотоцикл или машина; перспективы: жизнь с родителями, аренда квартиры или собственное жилье.
– Тебе пора замуж, скоро постареешь, – говорила мне не одна такая мать. Без спроса, между прочим. А потом добавляла: – Пожалуйста, рассмотри кандидатуру моего сына.
Но я не могу позволить себе повторить ошибки прошлого. Если я когда-нибудь снова влюблюсь, это будет человек, которого примет моя семья. В противном случае меня ждет много страданий.
– Ты встречаешься с кем-то? – продолжает Цытэ, используя западное слово. – Ходишь в кино или поесть вместе лапши?
– Большинство мужчин не хотят встречаться с акха, – говорю я, надеясь закрыть тему.
Она понимающе кивает.
– Ты очень молодо выглядишь, но такая тихоня. Деревенская девушка в хорошем смысле слова. Может, сходишь «за любовью», пока ты здесь? Наши парни наверняка не обратят внимания на твои недостатки, и ты развеешься.
– Я не хочу.
Она не обращает внимания на мои слова и спрашивает:
– А как насчет иностранца? Ты ж в отеле работаешь. Может, ты выскочишь замуж за кого-нибудь из них и переедешь в Америку?
Я бы так не смогла. Трудно объяснить Цытэ, каково быть оторванным от гор, семьи и наших обычаев, хотя многое изменилось.
Она качает головой, оценивая меня.
– Неужели ты стала одной из теток-мужененавистниц?
Оглядываясь на годы, проведенные в Куньмине, я могу сказать, что не озлобилась, несмотря на все сложности. Не превратилась в Дэцзя, где бы она ни была – опустившаяся женщина, покинутая мужем. Но я должна беречь свое сердце, даже если это означает одиночество.
– Мне нет причин ненавидеть мужчин, – отвечаю я и, хотя никогда бы не призналась во всем, что со мной произошло, добавляю: – Я просто не хочу совершить еще одну ошибку.
Она отмахивается от моих слов, будто они ничего не значат.
– Посмотри на меня. Я толстая, а ты красивая. Я могу до вечера найти парня, готового взять тебя в жены.
Охотно верю, но мне это неинтересно.
Заботливость Цытэ заражает и мою родню. Невестки, А-ба, братья, даже некоторые племянники и племянницы суют в мои дела нос, как назойливые мошки, спрашивают, почему я до сих пор не вышла замуж, дают советы и пытаются доказать, как сильно они волнуются о моем благополучии.
– Мы не хотим, чтобы ты была одинока, – говорит Третий брат.
Второй брат придерживается более практичного подхода.
– Если ты не выйдешь замуж, кто будет заботиться о тебе, когда ты состаришься?
Старший брат еще более прямолинеен.
– Если ты не вступишь в брак, кто сделает подношения, когда ты отправишься в загробный мир? Тебе нужен сын. – Он грозит мне пальцем. – Ты не можешь ждать вечно, потом будет слишком поздно. Никто не захочет на тебе жениться.
А-ба, которому не положено напрямую обсуждать со мной подобные вопросы, передает сообщения через невесток, как и положено. Третья невестка обращается ко мне однажды утром, когда мы собираем хворост: