есть этих тварей?) В магазинах продаются всевозможные товары – больше, чем кому-либо может понадобиться. Разбогатеть – это здорово! Но успех кампании приоткрыл и темную сторону – на улицах появились нищие, явно из деревень. Вообще-то, правительство должно бы удерживать крестьян в сельской местности, но с таким количеством людей и недостатком контроля…
До моей остановки метро рядом с Мемориальным садом мучеников[27] рукой подать. Я спускаюсь на платформу первой линии, и людской поток затягивает меня в вагон, который мне придется покинуть через семь остановок у чайного рынка Фанцунь в районе Ливань.
В метро такая страшная давка, что мы, пассажиры, раскачиваемся как единый организм при каждом ускорении, толчке и повороте. Когда я снова оказываюсь на улице, становится тише, но ненамного, потому что на рынке работают сотни, а может, и тысячи людей. Мне все еще трудно осознать его масштабы. Он занимает несколько кварталов, и обороты просто грандиозны. В этом году планируется продать чая на шестьдесят семь миллиардов юаней, причем треть приходится на пуэр. В каждом квартале высятся четырехэтажные здания. И на каждом их этаже размещаются десятки десятков магазинов. Некоторые размером всего четыре на четыре метра. Другие занимают пол-этажа. Иногда это просто пара табуреток в открытой галерее, за разложенными на них пакетиками чая присматривает одна из семей мелких торговцев, объединивших усилия по продаже своего товара. Длинные коридоры тускло освещены люминесцентными лампами. Почти перед каждой дверью стоят контейнеры с грузом: ящики, картонные коробки и мешки. Здесь продается не только чай. Некоторые предлагают чашки, кастрюли, стеклянные кувшины, специальные молоточки для разламывания чайных блинов, столы и подносы для чайной церемонии на любой вкус и кошелек.
Когда я открываю дверь своего магазина «Полуночный цвет», меня встречает пьянящий аромат пуэра, поскольку торгую я только им. Зная, что рабочий день будет проходить уже по моим правилам, я могу расслабиться. Мой первый клиент из Пекина. Мы обмениваемся визитками, каждый из нас мысленно проделывает соответствующие расчеты, как это происходит в ходе любой сделки по всему Китаю в наши дни. Судя по тому, что жителю столицы пришлось прокалывать дополнительные дырки на ремне, дела его, чем бы он ни занимался, идут неплохо, но недостаточно хорошо, чтобы с легкостью купить новый ремень. Кто он – коллекционер или любитель, решивший отхватить что-то ценное для дальнейшей продажи? Я понимаю, что настроен он серьезно, когда слышу, что ему нужен цзянь, то есть двенадцать стопок по семь блинов, в общей сложности восемьдесят четыре блина пуэра, чтобы преподнести их в качестве подарков людям в правительстве и наладить гуаньси, то есть полезные связи. Однако быстро выясняется, что пекинец ничего не смыслит в чае.
В принципе, соблазнительно воспользоваться невежеством покупателя, втюхать ему некачественный чай или завысить цену, но всего за две недели я уже начала завоевывать репутацию честного и справедливого торговца, чего не скажешь о некоторых моих конкурентах. Кроме того, если бизнес этого человека идет в гору, за первой покупкой может последовать и вторая.
Я завариваю чай, и мы его пробуем. Завариваю другой, мы пробуем снова, и так далее в течение нескольких часов. Я учу пекинца популярной поговорке, которая появилась недавно: завтра ты будешь жалеть о том, что не забил свой склад сегодня. Он, превосходя мои ожидания, приобретает килограмм рассыпного чая для личного пользования. А через час мы переходим к реальному делу: пекинец заказывает двадцать килограммов пуэра из моей родной деревни, чтобы включить этот чай в меню своих восьми кафе. Пока я записываю информацию о доставке, он спрашивает, откуда я родом.
– Я родилась в Юньнани.
Он завистливо морщит нос. И задает вопрос, который я слышу почти каждый день:
– Почему вы переехали в Гуанчжоу? Каждый человек, живущий здесь, тоскует по спокойствию Юньнани. Удаленной и нетронутой провинции с ее чистым воздухом и дикими лесами.
– Конечно, я скучаю по всему этому, – признаюсь я, – но, продавая здесь дары природы, уродившиеся на нашей горе, помогаю своей семье.
На самом деле я продаю сокровища с нескольких чайных гор – шести Великих и двадцати обычных, включая Наньно. Цытэ нашла несколько замечательных чаев из Лаобаньчжана. То, что она присылает, не самого высокого качества, но вкус отменный, да и название запоминается как непревзойденное. Я думаю о своем «Лаобаньчжанском пуэре» как о продукте из района, где производят потрясающие чаи.
После того как клиент уходит, я приступаю к делам второй половины дня: приношу бутылки с родниковой водой, мою и сушу посуду, расфасовываю чай по порциям, чтобы продать или дать на пробу. В пять часов я закрываю магазин на ключ, снова сажусь в поезд первой линии, и там такая же дикая давка, как и утром. Но это уже не так мучительно, потому что в конце поездки меня ждет награда.
Я выхожу на остановке «Мемориальный сад мучеников», покупаю бутылочку воды у женщины, которая продает с тележки памятные брелоки, булавки и другие мелочи, машу рукой и здороваюсь на жалком кантонском[28] с тремя пенсионерами в старой форме Народно-освободительной армии, которые приносят в парк своих зябликов в клетках, курят сигареты и делятся историями. Потом я прогуливаюсь по дорожкам, огибающим мемориал, и направляюсь к одной из скамеек. Сажусь, дышу, слушаю. От бешеного рева города никуда не деться, но шелест ветерка среди деревьев уносит прочь дневные заботы.
Я нашла это место неделю назад, но уже успела узнать, что есть и другие, кто, как и я, ищет утешения под сенью парка. На скамейке слева от меня сидит женщина лет шестидесяти. Она одета по возрасту: белая блузка с короткими рукавами и серые брюки. Пережитые трудности наложили отпечаток на ее лицо. Больше всего меня поражают ее глаза, удивительно большие для китаянки. Ее сумочка служит пресс-папье, чтобы, как я полагаю, копии биографии ее сына и его фотографии не разлетелись. В ней нет ни отчаяния, ни настырности матерей в парках Куньмина, которые преследовали меня в надежде назвать невестой своего сына. Напротив, в течение последней недели большеглазая дама спокойно наблюдала за проходящими мимо молодыми женщинами, не пытаясь подойти и заговорить ни с одной из них.
Месяц спустя я прихожу в парк, мечтая сбросить с плеч суету долгого дня, и большеглазая дама с соседней скамейки предлагает мне присоединиться к ней.
– Я миссис Чан, – представляется она по-английски. – Я заметила, что вы плохо знаете кантонский, а мой путунхуа просто ужасен. Можем говорить по-английски, если вы не против. – Она похлопывает по сиденью рядом с собой. – Пожалуйста, присаживайтесь.
Я подчиняюсь, потому что не знаю, как вежливо отклонить приглашение, и стараюсь не смотреть на кипу бумаг между нами. Если дама наблюдала за мной так же, как я за ней, она должна знать, что я не заинтересована в сватовстве.
– Я вдова, – сразу сообщает она мне.
Ее откровенность заставляет и меня пойти на ответный шаг.
– Я тоже!
– Как жаль, вы так молоды. – Она несколько раз моргает.
– Я была совсем юной, когда потеряла мужа.
Все эти недели со своего места на скамейке она казалась мне достаточно милой, но если она думает, что я собираюсь говорить о Саньпа…
– Много лет назад, – продолжает она, – я была школьной учительницей английского, а мой муж преподавал философию в Южно-Китайском педагогическом университете. Вы слышали о нем?
– Нет, но я выросла далеко отсюда.
– Я так и поняла.
Намекает на мою неотесанность. Мои щеки горят.
– Мне пришлось пожить в деревне, – продолжает она, не обращая внимания на мое смущение. – Во время «культурной революции» нас с мужем заклеймили как правых интеллектуалов и отправили в деревню учиться у крестьян. Я была на шестом месяце беременности. Вы когда-нибудь были беременны? У вас есть ребенок?
– Да. И нет.
Она смотрит мне в глаза, чтобы убедиться, что я говорю правду.
– Между нами нет секретов. Мне это нравится. – После паузы она говорит: – Мы с мужем – как нас называли «два буржуазных ревизиониста» – научились выращивать сладкий картофель и просо.
Она говорит, а я думаю: «Столько откровений, а мы ведь друг друга и не знаем толком».
– Через пять лет после рождения сына мой муж простудился, и это переросло в пневмонию. – У нее перехватывает горло. Затем она берет себя в руки: – После смерти я заставила себя выжить. Нужно было растить и защищать сына. Я обратилась к властям с просьбой разрешить нам вернуться домой в Гуанчжоу, ссылаясь на трудности. Но мне позволили только после визита президента Никсона в Китай[29]. Мне сказали, что страна готова присоединиться к международному сообществу. Китаю нужны преподаватели английского языка. С тех пор мы с сыном здесь.
– Я рада, что вы смогли вернуться. Моему школьному учителю это не удалось. Не смог получить разрешение.
– Такое случалось со многими. Нам с сыном повезло.
Начиная с этого дня каждый вечер я сижу с миссис Чан. Мы делимся воспоминаниями о деревне. Она ни по чему не скучает. Никогда не была в Юньнани и, хотя слышала о ее красоте, в посещении не заинтересована.
– Когда я думаю о деревне, – признается она, – я вспоминаю только страдания.
Проходит еще два месяца. Моя жизнь почти не изменилась. Шум и толпы людей по-прежнему раздражают меня, но я приспосабливаюсь. Еду на метро на чайный рынок, работаю, еду на метро в парк. Там направляюсь прямо к скамейке миссис Чан. Мы встречаемся каждый вечер, кроме воскресенья, разговариваем по полчаса или около того и наблюдаем за проходящими девушками, чтобы оценить, кто из них может стать хорошей невесткой для нее. О, как мы хохочем! Эта слишком худая, та слишком толстая. У этой слишком много румян, а та белая, как привидение. Эта выглядит испорченной, а та похожа на фабричную девчонку, вынюхивающую, кто купит ей золото и нефрит. Однако не все сводится к сватовству. Чем больше миссис Чан мне доверяет, тем больше я освобождаюсь от бремени собственного прошлого, чего до сих пор никогда не делала. Миссис Чан знает обо мне все. Без преувеличения. Она никогда не критикует меня и не стыдит, но однажды говорит: «Ты сделала все, что могла, учитывая обстоятельства. Иногда все, что остается, – просто радоваться тому, что остался жив».