– Что это за место? – Мой голос дрожит. – Что мы здесь делаем?
– В течение нескольких месяцев мы посещали сельские и городские районы, – отвечает Цзинь. – Я показывал тебе виллы и квартиры у реки, но ты всегда казалась счастливой именно на этом маленьком острове, поэтому я купил некоторое время назад этот особнячок. С тех пор занимаюсь его реставрацией. Надеюсь, мы будем здесь счастливы.
Я поражена до глубины души и теряю дар речи. Мое растерянное молчание озадачивает его, а потом Цзинь слегка выдвигает челюсть и продолжает:
– Я прошу тебя стать моей женой. Ты выйдешь за меня?
Я отвечаю без колебаний так, как положено отвечать акха:
– Да, я согласна работать и есть с тобой.
Мы целуемся. У меня кружится голова от эмоций, а защитные стены вокруг моего сердца рушатся. В хаотичном вихре смятения и радости мне удается выхватить четкую мысль.
– Однажды я пообещала себе, что никогда не выйду замуж, если только родители не одобрят моего жениха.
Я опускаю слово «снова», и получается речь о том, что я вообще не выйду замуж. Цзинь не может знать об этом, но вина острым лезвием вонзается в мое счастье. Прежде чем она успевает одолеть меня, Цзинь передает мне в руки большой и удивительно тяжелый пакет, завернутый в самодельную ткань цвета индиго.
– Открой его, – говорит он. – Внутри благословение твоих родителей.
Развернув слои ткани, я обнаруживаю новый головной убор, украшенный безделушками, которые сразу же узнаю: серебряная рыбка от Старшей невестки, нитка серебряных шариков размером с горошину от Второй невестки, россыпь бабочек, выполненных тончайшими стежками Третьей невестки, монетка от А-ма, а также перья и разноцветные помпоны.
Под ним сложены традиционная свадебная юбка, рубаха и брюки, а также пряжка для пояса, серьги, нагрудный знак и ожерелья. В головном уборе и аксессуарах, наверное, килограммов пятнадцать серебра, и наряд гораздо тяжелее, чем тот, что я надевала, когда выходила замуж за Саньпа. Пока я пытаюсь осмыслить происходящее, Цзинь пускается в объяснения:
– Я солгал тебе кое о чем. Я богат, как ты видишь. И не говорил тебе об этом, потому что хотел, чтобы ты любила меня за то, кто я есть, а не из-за денег. Но это не единственная моя ложь. На этой неделе я был не в Лос-Анджелесе. Я был в твоей родной деревне.
Мои щеки вспыхивают от стыда при мысли о Цзине, очутившемся в моей отсталой деревне.
– Это не первый визит, – продолжает он, намеренно игнорируя мое очевидное смущение. – За последние полгода я четыре раза приезжал туда, чтобы встретиться с твоей семьей и попросить твоей руки. – Он делает паузу, давая мне осмыслить сказанное. – Твой отец постоянно говорил: попробуй в другой раз.
Я прикрываю глаза и качаю головой.
– Это уже слишком.
– Они хотели, чтобы я доказал им, что ты счастлива. Я показывал твои фотографии. Я не соглашался с отказом. Я даже встречался с вашим… Как он называется? Человек, который выбирает благоприятные даты? Типа как мастер по фэншуй…
– Рума.
– Он выбрал дату.
Цзинь так долго планировал этот момент…
– И это еще не все… – продолжает он. – Похоже, еще мне требовалось провести заклинание духа. Никто не сказал мне зачем, но оно включало в себя убийство курицы и козы и передачу из рук в руки старой монеты. Что все это значило? – с нежностью спрашивает он.
– Они просят нас приехать домой на свадьбу? – Мне удается подавить смешок, потому что я не собираюсь рассказывать, что вдова должна пройти специальную церемонию очищения, чтобы жизнь ее нового мужа не оборвалась. А козу приносят в жертву, чтобы защитить этого самого нового мужа, если старый трагически погиб.
– У твоей матери была другая идея. Похоже, она знает, что такое «медовый месяц», – говорит он озадаченно. – По ее мнению, тебе понравился бы медовый месяц в Америке. – Он улыбается, признаваясь: – Она отозвала меня в сторону, чтобы сказать мне об этом, в первый же мой приезд.
Это значит, Цзинь ей понравился с самого начала… Именно поэтому у меня теперь есть свадебный наряд, а также паспорт и виза… Но это также означает, что она хотела напомнить мне о Янье.
– Еще до встречи с тобой моя мать буквально влюбила меня в тебя. А когда я увидел тебя в первый раз рядом с ней на скамейке… Ты оказалась еще красивее, чем она описывала.
– Красивее? – Мы, акха, не используем это слово для описания людей, и я впервые слышу его в свой адрес. Красивая.
– Ты понравилась моей матери, потому что показалась трудолюбивой и честной. Пожалуйста, прости меня за мою ложь. Я обещаю, что больше подобного не повторится.
Мне приходится, кусая губы, сдерживать свои эмоции. Он хранил свои секреты, но они были продиктованы добротой и заботой, в то время как мои… Как я могу сказать ему «да», если я его не заслуживаю? Я склоняю голову и даю волю слезам. Цзинь заключает меня в свои объятия, вероятно полагая, что меня переполняет счастье. Я прижимаюсь головой к мягкому свитеру, чувствую тепло его тела и биение сердца. На несколько секунд я позволяю себе насладиться тем, что могло стать моим будущим. Затем я заставляю себя отстраниться. Я не могу вступать в брак с ложью и тайнами в качестве единственного приданого.
– Я люблю тебя, – говорю я, – и с удовольствием выйду за тебя замуж, но ты можешь передумать, когда узнаешь обо мне правду.
– Ничто из того, что ты можешь сказать, не испортит моего мнения о тебе.
– Погоди, ты еще не выслушал мою историю.
Мы сидим на диване, лицом друг к другу. Цзинь держит меня за руки, и я нерешительно начинаю говорить. Я начинаю с самого легкого и наименее тяжкого греха: я нарушила обещание, данное своей А-ма, продав листья из заветной рощи, которые следовало использовать только в лечебных целях и уж точно не продавать чужаку, особенно такому, как господин Хуан. Цзинь легко принимает это: «Ты была молода и бедна. Совершила ошибку. Но, похоже, материнское дерево не пострадало». Далее я рассказываю Цзиню о том, как вышла замуж и овдовела. Его глаза расширяются с каждой новой деталью. Когда я дохожу до конца, ему требуется время, чтобы ответить.
– Я никогда не вступал в брак, – наконец говорит он, – но будет ли справедливо, если я, глядя тебе в глаза, стану отрицать, что до тебя у меня были другие женщины? Если бы я вырос на твоей горе, я тоже был бы женат.
– Что бы ни случилось дальше, – говорю я, – хочу, чтобы ты знал: я всегда буду думать о тебе как о достойном человеке. – Цзинь сжимает мои ладони, и это придает сил. – Перед тем как мы с Саньпа поженились, я забеременела. Я поняла это только после того, как он уехал в Таиланд, так что он не знал. Я родила тайно и отказалась от дочери. К тому времени, когда Саньпа вернулся на гору Наньно, девочку уже удочерили в Штаты.
Цзинь медленно отпускает мои руки, встает и подходит к окну.
Он стоит спиной ко мне, будто меня больше не существует. Я не виню его. Я вздыхаю и встаю, чтобы уйти.
– Подожди, – говорит Цзинь, поворачиваясь ко мне. На щеках поблескивают дорожки слез, которые он грубо вытирает. – Ты очень храбрая, Лиянь. Гораздо храбрее, чем я. У нас обоих есть секреты, но у тебя хватило смелости быть честной со мной. – Он заметно напрягается. – Одна ошибка способна изменить ход всей жизни. Вернуться на прежний путь, стать таким, как раньше, не выйдет.
– Я всегда так считала. Если бы я не откусила тогда от лепешки, предложенной Саньпа. Если бы только послушала А-ма, когда она сказала, что не хочет, чтобы я с ним встречалась. Если бы я не позволила ложным представлениям о будущем заставить меня продать листья господину Хуану…
– Но ничто из содеянного не привело к смерти. – Цзинь делает паузу, чтобы убедиться, что полностью завладел моим вниманием. – Я в ответе за смерть моего отца.
– Что такое ты говоришь? – недоумеваю я. – Твой отец умер от пневмонии. Ты был тогда совсем ребенком…
– Надеюсь, ты сможешь понять, каково пришлось моим родителям. Они уехали из Гуанчжоу в деревню в провинции Аньхой под названием Лунный Пруд. Такое красивое название, но там их ждала лишь тьма. Я родился в этом месте, и мы жили в однокомнатной хижине из глинобитных кирпичей, еще более убогой и жалкой, чем все, что я видел в твоей родной деревне.
Это обидно, особенно если учесть, что он видел мою деревню сильно похорошевшей. Но сейчас не время обижаться.
– Мои родители потеряли положение в обществе, одежду, документы, фотографии, друзей – в общем, все… – продолжает он. – Единственной памятью о прошлом, которую они взяли с собой, были пять философских трактатов, которые они прятали под деревянным помостом, служившим нам кроватью. Мать научилась таскать воду, стирать вручную одежду и делать из папье-маше подошвы для наших ботинок, используя любые клочки бумаги, которые получалось найти. Отец мотыжил землю на полях. Мои родители ослабли от физических нагрузок, работая под безжалостным солнцем или неистовыми муссонными дождями, промокая до костей. Мои самые ранние воспоминания – дизентерия, вызванная грязной водой и антисанитарией. Мы постоянно болели. – Отвлекаясь на миг от воспоминаний, он спрашивает: – Что ты помнишь о «культурной революции»?
– Я родилась вскоре после ее окончания, – тихо отвечаю я. – Кроме того, мы и так были крестьянами. Моя семья и все наши соседи всегда жили… так. Но у меня есть друг, учитель Чжан. Его отправили на гору Наньно. Он пострадал…
– Пострадал… – повторяет Цзинь. – Страдания принимают разные формы. Голод. Холод. Страх. Физическая и психологическая боль. Жители деревни вели себя очень жестоко. Каждый день находили повод поиздеваться над нами. Но иногда являлся отряд хунвэйбинов. Они собирали крестьян, чтобы публично наказать и унизить моих родителей. Они выдержали множество сеансов самокритики. Я уже мало что помню об отце, кроме того, что иногда, проснувшись среди ночи, видел, как он читает одну из своих книг при свете масляной лампы. Он быстро закрывал ее, убирал в тайник и говорил: «Это тебе приснилось, сыночек. Забудь».