Начинается она на чайном рынке Фанцунь. Репортер утверждает, что цены на пуэр завышены. Сначала я говорю себе, что это не худшая критика. На самом деле чего-то подобного следовало ожидать. В конце концов, высокие деревья сильнее других страдают от ветра, а заметную птицу легко подстрелить. Затем передача принимает еще более мрачный оборот.
– Но дело не только в том, что продавцы заламывают цены, – многие чаи, которые выдают за пуэр, являются подделками! – вещает репортер. – К ним относятся девяносто процентов чая, купленного в Иу, так называемом доме королевы пуэра. Его маркируют как «подлинный дикий чай», но на самом деле это просто разносортица из других районов!
Еще одно обвинение связано с пуэром из Лаобаньчжана. Камера следит за репортером: он проходит несколько метров и оказывается прямо перед «Полуночным цветом». Мой желудок болезненно сжимается. Я расталкиваю Цзиня. Он с ворчанием открывает глаза, а репортер в этот момент произносит:
– Руководство одного только чайного рынка Фанцунь утверждает, что реализует пять тысяч тонн чая Лаобаньчжан, но вся деревня собирает только пятьдесят тонн в год. Это значит, что подавляющее большинство лаобаньчжанских пуэров на рынке Фанцунь – подделка!
Я хватаюсь за горло.
– Цытэ продавала пуэр из Лаобаньчжана. Недавно она даже попросила мужа закупиться. Она ведь не стала бы продавать поддельный чай, верно?
– Разумеется, она же твоя подруга…
– Другие чаи из соседних деревень, также заявленные как пуэр, таковыми не являются, – продолжает репортер. – Многие якобы естественно выдержанные чаи искусственно ферментированы. Информация о пользе для здоровья также является ложной. Вопреки распространенному мнению, некоторые ученые предполагают, что употребление искусственно ферментированного пуэра может вызвать рак…
С каждым новым откровением меня накрывает волна паники. На протяжении всего репортажа владельцы магазинов пытаются спрятать лица от камеры. Некоторым это удается, другие пытаются отнекиваться на повышенных тонах, грозя кулаками перед камерой. Однако ничто не может скрыть названия магазинов. «Полуночный цвет». Вывод – и к нему я пришла без посторонней помощи – заключается в том, что мой магазин, должно быть, один из самых злостных нарушителей. Я снова и снова звоню туда и на мобильный телефон Цытэ, но она не берет трубку.
– Что же мне делать? – спрашиваю я мужа.
Цзинь старается казаться невозмутимым.
– Может, репортаж ничего не значит. Сегодня все посмотрели, а завтра и думать забыли. – После паузы он уточняет: – Цытэ ведь позвонила бы при возникновении проблем?
Я прокручиваю происходящее в голове.
– Правильнее спросить, почему она еще этого не сделала. – Я указываю на экран. – Мой магазин в кадре, но где же Цытэ?!
Помрачневший Цзинь сжимает губы. Не говоря больше ни слова, он идет к компьютеру и начинает искать билеты.
Через два дня мы входим на чайный рынок, как в гробницу. Свет, как обычно, приглушен, но в проходах нет ни людей, ни товаров, а многие магазины закрылись. Мы сворачиваем в галерею, который ведет к «Полуночному цвету». Кто-то сидит на полу у входа в магазин, вытянув перед собой ноги. При моем приближении он вскакивает. Это Сяньжун.
– Я не знал, как вас найти… – лопочет он. – Я уже несколько недель прошу у Цытэ ваши контактные данные, а она не дает…
Я заглядываю в витрину. На полу лежат большие пакеты с рассыпным чаем, на полках выставлены чайные блины, но это скорее магазин-призрак.
– Мы с отцом даже звонили в отель, где вы провели медовый месяц…
– Так давно меня ищете?
Он всего лишь подросток, но его глаза запали от переживаний. Я смотрю на Цзиня. Его лицо превратилось в непроницаемую маску. Внутри у меня нарастает ощущение, будто все, чего я добивалась, уносит стремительная река. Я бряцаю ключами и отпираю дверь. Сяньжун безмолвно проскальзывает за стол. Мы с Цзинем садимся напротив. Я чувствую непонятную отстраненность. Это мой магазин, но за него отвечает Сяньжун. Он показывает мне чайный блин. На рисовой бумаге напечатана этикетка «Лаобаньчжан» с датой и штампом подлинности.
– Это невозможно подделать, – возражаю я.
– Наверное, кто-то продал ей неиспользованные обертки, – предполагает Сяньжун.
Он разворачивает блин, отламывает несколько кусочков, кладет в маленькое блюдечко и протягивает мне, чтобы я понюхала. Пахнет грязью и плесенью, но это вовсе не означает, что Цытэ закупила подделку и торговала ею через мой магазин.
В глубине души теплится неукротимая надежда. Может, этот лаобаньчжанский пуэр просто низкого качества, поскольку собран в конце года или во время муссона. Сяньжун заваривает чай и наливает его в чашку. Запах гнили, характерный для сырых джунглей, – признак низкопробного искусственно ферментированного пуэра – бьет в ноздри. Мои худшие подозрения подтвердились.
– Где она? – спрашиваю я.
– Всех опрашивать начали около десяти дней назад, – отвечает Сяньжун. – Она улетела на следующий день.
– Улетела в Юньнань? – Мысль, что Цытэ сумела самостоятельно купить билет и добраться до аэропорта, даже после того, что я теперь знаю, поражает меня до глубины души. Ей же такое не по силам!
Сяньжун пожимает плечами. Спустя мгновение он говорит:
– Ее дом на горе Наньно. Там ее муж и дети. – Затем он добавляет: – Никогда не думал, что акха способна оказаться такой коварной.
Я тоже не могу в это поверить.
То, что происходит в следующие пару дней, я не могла представить даже в кошмарном сне. Мировой рынок пуэра рушится, его стоимость падает вдвое. По оценкам, у таких дилеров, как я, на складах хранится от ста до трехсот тонн пуэра, которые теперь невозможно реализовать. В Гуанчжоу сообщают, что для уничтожения излишков необходимо, чтобы каждый житель города пил пуэр каждый день в течение восьми лет. Журнал «Новое поколение» сообщает, что число китайцев, спекулирующих на пуэре, достигло тридцати миллионов и что дилеры, банкиры и правительственные чиновники обманывали покупателей совместными усилиями. Этот каскад новостей приводит к тому, что еще несколько чайных магазинов закрываются. Я тоже закрываю «Полуночный цвет», так и не встретившись с партнерами.
Почти все складские запасы отправятся на помойку. Три моих постоянных клиента, почувствовав уникальную возможность, скупают лучшие чаи по заниженным ценам, планируя хранить их до тех пор, пока стоимость снова не взлетит до заоблачных высот.
– Когда-нибудь я разбогатею благодаря тебе, – говорит господин Линь. Мне приходится закусить щеку, чтобы не расплакаться.
Мы с Цзинем уезжаем на остров Шамянь. Когда муж спит или уходит по делам, я запираюсь в ванной и рыдаю. Меня разрывает на части от печали, сожаления и чувства вины. Я – акха, но в своей новой, красивой и, казалось, свободной от угроз духов жизни проигнорировала знаки, которые должна была сразу же распознать как дурные предзнаменования: собака, таинственным образом забравшаяся на крышу дома нашей соседки Рози, сук, перегородивший нашу улицу, треснувшие вареные яйца. Я не обращала внимания. Я была так счастлива…
Однако моя жизнь не закончилась. У меня богатый муж, так что мне не придется голодать, но А-ба и братья, да наверное, и все жители деревни – и так уже по уши в долгах после трат на строительство помещений в соответствии со стандартом безопасности качества – потеряли свой доход. Неужели все снова будут вынуждены влачить жалкое существование? К одолевающей меня тревоге примешивается подозрение.
Неужели деньги, которые Цытэ вносила на счет, – моя доля за продажу поддельного пуэра? Неужели моя семья и другие жители деревни причастны к афере? Снова и снова я возвращаюсь мыслями к Цытэ. Как она могла так поступить со мной?
Когда я говорю мужу, что мне нужно съездить домой на несколько дней, он соглашается и говорит:
– Я поеду с тобой. Надеюсь, сумею помочь.
Мы летим в Куньмин, а затем в Цзинхун. Когда мы выходим из самолета, уже вечер, идет дождь, на улице дико жарко и влажно. Цзинь нанимает машину, которая отвезет нас в небольшой отель для торговцев и коллекционеров чая в Мэнхае.
– До твоей деревни оттуда всего полтора часа езды, – объясняет Цзинь. – Можем остановиться в городском отеле, жить со всеми удобствами и мотаться туда-сюда по мере необходимости.
Я не помню, как добиралась раньше, но Цзинь, похоже, уверен в своих словах. Водитель загружает наши вещи в багажник, мы садимся на заднее сиденье и отправляемся в путь.
За три года, прошедшие с тех пор, как я была здесь в последний раз, произошли разительные изменения. Дорога из Цзинхуна в Мэнхай забита грузовиками, тракторами, автобусами и частными автомобилями. Городские улицы заасфальтированы, а на обочинах высажены пальмы, гибискусы и бугенвиллеи. Сквозь поток машин пробираются лоточники, торгующие мясом гриль и газировкой. Мы проезжаем мимо щитов, рекламирующих мотороллеры, мастерскую по ремонту трансмиссий и детские смеси.
Машина сворачивает на центральную улицу Мэнхая, залитую желтым светом фонарей. У меня перехватывает дыхание, когда я вспоминаю ночь, когда шла по ней, тогда еще грунтовой, подыскивая, где бы спрятаться, прежде чем бросить своего ребенка. Когда мы подъезжаем к Институту социального обеспечения, я хватаюсь за кусок пластика, которым окантовано пассажирское окно. На ступеньках кто-то спит под дождем под помятой картонной коробкой. Цзинь обнимает меня за плечи и притягивает к себе. Я зарываюсь лицом в его рубашку. Почему это впечатление бьет по мне сильнее, чем все, что я видела, когда бродила здесь, ожидая новостей о поступлении на программу? С тех пор как я покинула это место, моя жизнь идет исключительно в гору. Выше и выше. Я замужем за прекрасным и добрым человеком, которого очень люблю. У нас два дома – еще год назад о подобном я и помыслить не могла. Мне очень повезло, но я никогда не смогу избавиться от сожалений о том, что оставила дочь на этой самой улице. Предательство Цытэ приумножило мои негативные эмоции. Внутри все болит.