Рума поднимает руки, обращаясь к собравшимся.
– Великая сила послала в нашу деревню ненормальных детей. Это ужасная трагедия для Цыдо и Дэцзя. Это ужасная трагедия для всех нас. Цыдо выполнил свой долг. Он сжег отбросы в лесу. Их духи больше не будут нас беспокоить. Цыдо – хороший парень из хорошей семьи, но мы все знаем, что должно произойти дальше.
Тук-тук-тук! Это его посох стучит по полу веранды.
– В течение одного цикла в нашей деревне будет соблюдаться церемониальное воздержание. Все должны быть осторожны. – Это его способ запретить взрослым жителям деревни совокупляться. – Нужно окольцевать нашу деревню магической лозой, чтобы защитить нас от новых злых духов. Детей в школу не водить. И…
Мать Цыдо и его сестренка Цытэ плачут, спрятав лицо. Его отец смотрит в землю.
– Родителей отбросов нужно изгнать из деревни, а их дом разрушить, – заканчивает рума.
Цыдо, рума и нима входят в хижину молодоженов. Остальные ждут. Ветер усиливается, дождь хлещет нам в лицо. Рума снова появляется, держа в руках арбалет Цыдо. Затем нима выставляет на всеобщее обозрение серебряные свадебные браслеты Дэцзя. Это их право – выбирать в качестве платы за свои услуги все, что им заблагорассудится, но они забрали самое ценное, что есть у Цыдо и его жены.
Цыдо выходит на улицу. На нем нет тюрбана. На спине у него вьюк, а руки нагружены всем, что он может унести. За ним появляется Дэцзя. Тоже без головного убора, и это самое шокирующее зрелище в моей жизни.
Ее волосы уже намокли от дождя, некоторые пряди прилипли к лицу и одежде. Она перекинула ремень через лоб, чтобы удержать тяжесть корзинки для сбора чая.
Она делает пару шагов и пошатывается. Я хочу помочь ей, но А-ма удерживает меня.
Цыдо и Дэцзя направляются к воротам духов, рума кричит им в спину:
– Духи хаоса и разрушения, покиньте эту деревню и никогда не возвращайтесь!
Как только они исчезают из виду, мужчины нашей деревни берутся за дело, и уже через пару минут хижина, где жила молодая пара, разрушена. Затем мужчины группами отправляются в лес, чтобы собрать мех, волшебную лозу, родственную имбирю, с длинными стеблями и красными цветами, которых очень боятся духи, и обвить по периметру всю деревню.
– Видишь, Девочка? – говорит А-ма. – Вот почему лично мне нравится правило, согласно которому детей рожают в хижине молодоженов. Иначе пришлось бы сжечь главный дом семьи.
– А куда пойдут Цыдо и Дэцзя? Где они заночуют?
– Столько вопросов!
Я дергаю ее за рукав.
– А-ма, они когда-нибудь вернутся домой?
Она щелкает языком, выказывая нетерпение, и отгоняет меня взмахом руки. Я растерялась. Мне так хочется зарыться лицом в ее юбку.
Не дольше, чем ласточка моргает
В течение следующих двенадцати дней наша деревня соблюдает церемониальное воздержание. В день Тигра запрещено ходить за водой. В день Осла меня посылают принести воду, потому что ослы перевозят вещи. В день Кролика – а дождь не прекращается ни на минуту – я собираю хворост. А-ма предпочитает не замечать и не хвалить меня, и ее молчание окутывает меня тяжелым облаком. Я живу в доме, где много людей, но со мной никто не разговаривает. Никогда еще я не чувствовала себя такой одинокой.
На четвертый день мы слышим голос жреца.
– Пришло время для жертвоприношений! – взывает он. – Мне нужно девять мешков зерна, девять свиней, девять кур и девять собак.
Но у семьи Цытэ нет девяти свиней. У всей нашей деревни нет столько свиней.
Семья Цытэ отдает зерно, четырех свиней и всех кур, а молодые люди ходят по деревне и отлавливают бродячих собак. В итоге семья Цытэ лишается большей части своего богатства.
Как только полный цикл церемониального воздержания заканчивается, жизнь, кажется, входит в нормальное русло. Женщины возвращаются к вышиванию, ткачеству и работе по дому. Мужчины опять курят трубки, охотятся и обмениваются историями. Но рождение близнецов и то, что с ними произошло, хотя и было данью нашим традициям, изменило меня так же необратимо, как краска, которая въедается в ткань при замачивании. Я не могу смириться с увиденным.
Моя душа переменилась, однако плоть и кости должны следовать намеченному курсу, а это значит, что пора вернуться в школу.
А-ма и А-ба не умеют ни читать, ни писать. Мои братья с восьми лет работают с А-ба полный день, поэтому они тоже почти неграмотные. Я первая добилась успехов в начальной школе. Мне всегда нравилось приходить сюда, и сегодня я ощущаю себя здесь, словно в убежище.
Однокомнатное здание школы, расположенное на краю грязного поля, очень похоже на остальные дома: стоит на сваях, сделано из бамбука и соломы, а внутри освещается дымящимся очагом.
Всего в школе учатся девятнадцать детей в возрасте от шести до двенадцати лет, все из деревень, разбросанных по нашей стороне горы. Старшие девочки делят между собой циновку, а три мальчика повзрослее сгрудились на противоположной стороне комнаты. Младшие ребятишки ерзают на своих ковриках. Я сижу с Цытэ. Мы до сих пор не поговорили о случившемся с ее братом, Дэцзя и их детьми. Должно быть, она еще не оправилась от потери и не избавилась от чувства стыда, и я думаю, что никогда не смогу рассказать об увиденном.
В комнату, шаркая, входит учитель Чжан. На нем синие шерстяные брюки, синий френч и синяя фуражка с красной звездой спереди. Все на горе Наньно жалеют его.
За десять лет до моего рождения, во время «культурной революции»[5], его сняли с университетской должности в столице и «отправили учиться у крестьян». После окончания «культурной революции» других отозвали домой, а он так и не смог получить разрешение на возвращение к семье. Ему еще нет и пятидесяти лет, но печаль делает его похожим на деревенского старика. Так грустно. Но сейчас мне все кажется печальным.
Дети из нашей деревни пропустили две недели, но он не здоровается с нами и не ругает. Вместо этого он прикрепляет к бамбуковой стене школы карту Китая и сопредельных стран.
– Кто может сказать мне название вашего этнического меньшинства? – спрашивает он.
Мы заучили ответ, который устроит учителя Чжана. Сегодня я рада этому постоянству.
– Председатель Мао причислил нас к народности хани[6], – хором отчеканиваем мы, – одному из пятидесяти пяти этнических меньшинств Китая!
– Правильно.
Только это не так. Люди, говорящие на путунхуа, называют нас «хани». На местном диалекте нас называют «айни». Но мы не относимся ни к тем, ни к другим. Мы акха. Когда председатель Мао провозгласил, что в Китае проживает пятьдесят пять этнических меньшинств, нас еще никто не нашел. Когда нас обнаружили, влиятельные люди в других странах сказали, что мы станем частью хани, потому что председатель Мао не мог ошибаться. Со временем к народности хани причислили еще тридцать народов, в том числе цзайва, биюэ, эму, эни и многие другие.
Учитель Чжан фыркает, вытирает нос тыльной стороной ладони и добавляет:
– Раз вы хани, то и учиться должны на языке хани.
Хотя у акха и хани большинство слов одинаковые, произношение и окончания предложений настолько разные, что мы не смогли бы понять друг друга, если бы не то, что нас заставляли заучивать в школе. Учитель Чжан обводит взглядом класс, словно кто-то из нас может донести на него.
– Вам повезло. У народности хани своя письменность, которой тридцать один год. Вам не кажется забавным, что эта письменность использует буквы империалистического Запада? – Он смеется, качает головой, и в его тоне появляется что-то, что я не могу понять. – Но скоро я начну преподавать исключительно на путунхуа. Это язык хань, национального большинства Китая.
Учитель Чжан произносит это тщательно, стараясь, чтобы мы услышали разницу между «хани» (крошечное национальное меньшинство) и «хань» (большинство, составляющее свыше девяноста процентов населения страны).
– Выучить другой язык – значит перенять другой образ жизни, – повторяет он. – Это, как мне сказали, поможет вам научиться обрабатывать поля по науке и соблюдать надлежащую санитарию. Это также поможет вам воспринять политическую доктрину, что, в свою очередь, будет способствовать лояльности к государству.
Иногда я не знаю, дразнит или мучает нас учитель Чжан своими комментариями.
Учитель поворачивается к карте, где ландшафт размечен зелеными, синими и коричневыми полосами. Он заранее отметил красным крестиком регион, где мы живем, хотя однажды, когда меня вызвали, чтобы показать столицу страны, я не увидела под крестиком никаких знаков, обозначающих наши деревни или названия наших гор. Даже Цзинхун, крупнейший город в префектуре Сишуанбаньна, не нанесли на карту. Когда я спросила, почему так, он объяснил:
– Потому что место, где вы живете, не имеет значения. Никто не знает, что вы здесь.
Кто-то все-таки знал, поэтому учителя Чжана и отправили сюда, но я поняла, что он имел в виду. Только благодаря его картам и плакатам я что-то узнала о внешнем мире. Он описал, что там, но зачем мне больница, если у меня есть А-ма? Зачем мне работать на фабрике так далеко от леса? Я видела фотографии секретарей, и мне интересно, зачем женщине носить такой же синий френч и брюки, как у учителя Чжана.
Он спросил, кто сам вызовется подойти к карте и указать места, где живут акха. Слабый человек всегда старается обидеть тех, кто ниже его по положению, поэтому я подозреваю, что сегодня он будет жесток со мной и Цытэ. В надежде защитить свою подругу – она потеряла брата, и не только это, – я быстро поднимаю руку. Но он все равно вызывает Цытэ.
Она подходит к карте и рассматривает ее. Я знаю ответы, и мне так и хочется помочь ей, но я надеюсь, что она вспомнит истории о том, где живет наш народ, которые слышала от своей мамы, даже если и не сможет указать районы на карте. Однако она удивляет меня, ткнув пальцем в смятую карту.