А Сэйдзо, воротившись домой, призвал к себе жену и объявил:
– С этого дня можешь считать себя свободной. Немедленно отправляйся к родителям!
С этими словами он тут же написал и швырнул ей разводный лист.
Жена залилась слезами:
– Объясните, что произошло? Неужто кто-то меня оговорил? Скажите мне все как есть.
– Нечего нюни распускать! Слезами меня не проймешь! – отрезал Сэйдзо и прогнал несчастную из дома. Как ни обидно ей было, пришлось смириться, такова уж женская доля.
Узнав о случившемся, родители ее воскликнули:
– Вот уж странно так странно! Вы так ладно жили между собой, что люди ставили вас другим в пример, а тут на тебе! Видно, ты что-то набедокурила, скверная девчонка!
Они заперли дочь в дальней комнате, а сами позвали свата Ситиэмона и рассказали ему, как обстоит дело.
– Ушам своим не верю! – вскричал сват. – Если бы ваша дочь и впрямь чем-то не угодила Сэйдзо, он в первую очередь поставил бы в известность меня. Я теперь же схожу к нему и разведаю, что да как.
Едва увидев свата, Сэйдзо набросился на него с упреками:
– Не ожидал я от вас, Ситиэмон-доно[77], такого коварства. Вот уж, право, удружили так удружили, сосватали мне жену с этакой болезнью!
– С какой еще болезнью? Впервые об этом слышу. Объясните же наконец, в чем дело.
Сэйдзо пересказал свату все, о чем узнал накануне от приятелей.
– Так-то вот, Ситиэмон-доно. А холода уже не за горами. Вряд ли люди врут.
– Да мне и во сне не могло такое присниться, – пробормотал сват и, озадаченный, удалился.
Время летит быстро, холода миновали, и с наступлением первых теплых дней отвергнутая Сэйдзо жена принарядилась и вместе с матерью вышла из дома, чтобы посетить каждого из пяти его товарищей, столь жестоко ее оговоривших. В кимоно модной раскраски, подол которого изящно отгибался при каждом шаге, молодая женщина казалась еще прелестней, чем прежде, – прохожие на нее так и заглядывались.
Каждому из друзей Сэйдзо она говорила:
– Холода прошли, а я, как видите, совершенно здорова. Даже простуда меня не берет.
Напоследок она явилась к своему бывшему мужу и, сказав ему:
– Ничего худого со мною не приключилось, можете сами убедиться! – тотчас же ушла.
Только теперь Сэйдзо понял, что дружки нарочно ввели его в обман, дабы разлучить с любимой женой. А тут еще, как назло, все его знакомые не переставали удивляться:
– Почему вы расстались со своей красавицей женой? И добрая она, и приветливая. Да такие женщины встречаются одна на тысячу!
Они жалели Сэйдзо, как будто он по неосторожности выронил кошель, набитый деньгами. А кто-то ненароком обмолвился:
– Говорят, она снова собирается замуж. Везет же тому, кто сумел заполучить такое сокровище.
До чего же горько было Сэйдзо все это выслушивать!
Между тем наступил конец года, и Сэйдзо по обыкновению засел было за амбарные книги, однако тут же их бросил, решив, что теперь эти хлопоты ни к чему, ведь встречать Новый год ему не с кем. Жизнь стала ему немила, и с утра до вечера он только и знал, что повторять: «Вот жалость-то, вот досада!»
Перед праздником он не сходил к цирюльнику, не заказал себе нового нарядного кимоно, не стал украшать горку Хорай[78], не купил лангустов, не поставил у ворот украшение из сосны и бамбука. Зачем, если рядом нет любимой жены? А потом и вовсе слег в постель.
В первый день Нового года ярко светило солнце, на небе не было ни облачка. За дверью то и дело слышались голоса желающих поздравить его с праздником, но Сэйдзо всякий раз приказывал слуге: «Скажи, что я маюсь животом и не встаю», – да поглубже зарывался в одеяло.
Спустя какое-то время с улицы донесся шум и оживленный говор – мимо его дома проходила свадебная процессия. Ребятишки задорно выкрикивали: «Окатить жениха! Окатить жениха!»[79] Им вторили взрослые.
Сэйдзо вскочил с постели и выглянул наружу.
– О, никак, это Магоскэ из нижней части города! – воскликнул он. – На ком же он женится?
– Еще в начале зимы они с невестой обменялись свадебными подарками, – отвечал слуга Тароскэ. – А женится он на вашей бывшей супруге.
Тут Сэйдзо не выдержал и с возгласом: «О, наказание!» – скрылся за дверью.
После этого ничто уже не влекло Сэйдзо к суетному миру, и в конце концов он задумал убить пятерых своих приятелей, обманом вынудивших его расстаться с женой, равной которой не найти на свете, а затем и самому свести счеты с жизнью. Отперев сундук, он достал оттуда короткий меч и, как был, с нечесаными, всклокоченными волосами, помчался к Хикодзаэмону.
В доме Хикодзаэмона новогодний пир шел полным ходом. Домочадцы, разряженные по случаю праздника, обменивались чарками сакэ. Над входом висела вервь симэ[80] – залог тысячелетнего процветания всего семейства.
– Где хозяин? – вскричал Сэйдзо, ворвавшись в дом.
– Он отправился к знакомым с новогодними поздравлениями.
– Решил от меня скрыться? Не выйдет! Я все здесь переверну вверх дном!
Сэйдзо выхватил меч из ножен и стал носиться по дому, заглядывая в каждый угол. Испуганные ребятишки выскочили на улицу, всполошились люди в соседних домах.
– Что там происходит? И это в новогодний праздник! – возмущались они, спеша запереть двери.
Поскольку Хикодзаэмона дома не оказалось, Сэйдзо побежал к Мацуэмону, потом к Токускэ, но никого не застал – все они ушли в гости с новогодними поздравлениями. Пока он метался туда-сюда, размахивая обнаженным мечом, прохожие холодели от страха.
– Слыханное ли дело устраивать в праздник такое бесчинство?! Да это настоящий разбой! Уймите головореза!
Кто-то при виде его бросался наутек, опрокидывая выставленные у ворот украшения из сосны и бамбука.
Под конец Сэйдзо нагрянул к учителю пения Буэмону. Тот оказался дома, и, хотя Сэйдзо изрядно напугал его своим видом, учитель сказал:
– Прежде всего успокойтесь. Сейчас мы все уладим.
Из уважения к учителю Сэйдзо немного утихомирился. Буэмон же тем временем вызвал квартального старосту. Тот попытался урезонить Сэйдзо, но Сэйдзо и слушать его не стал. Тогда Буэмон призвал на помощь околоточного надзирателя, а также настоятеля приходского храма и лекаря Сюнтоку, и в конце концов общими усилиями им удалось отговорить Сэйдзо от его безумной затеи.
– Ладно, – согласился Сэйдзо. – Так и быть, я не стану их убивать, но в отместку разлучу всех пятерых с женами.
На том и порешили.
Сэйдзо сразу же приступил к осуществлению задуманного. Являясь к каждому из своих бывших приятелей, он собственноручно собирал пожитки их жен и одну за другой препровождал к родителям. У некоторых был полон дом ребятишек, и они безмерно горевали, вынужденные ни с того ни с сего разлучаться с мужьями. Жене Буэмона уже минул шестьдесят один год, но даже ее Сэйдзо не пощадил.
– Мы с мужем прожили вместе сорок три года, – сетовала старушка. – Легко ли расставаться на старости лет? Вот беда-то! – Ей и в самом деле было от чего сокрушаться.
Так или иначе, никому не простительно злословить и возводить напраслину на людей!
Драконов огонь, что засиял во сне
До чего же красивая радуга! Кажется, будто по ней, словно по горбатому мосту, только что спустился на землю храм Кимиидэра. Здешние места так хороши в вечерний час, что могут сравниться лишь с живописными окрестностями озера Бива в Оми, перед ними меркнет даже величественная красота горы Хиэйдзан[81]. Осенний ветер играет растущими на побережье белыми хризантемами; глядя на них, впору подумать, что это колышутся на волнах отраженья небесных звезд. Здесь, в бухте Ваканоура, стоит тысячелетняя сосна, на которой, по преданию, ночевала звезда Ткачиха.
Рассказывают, будто каждый год в ночь на десятое число месяца фумидзуки[82] на этой сосне ярко загорается драконов огонь. Всякий раз сюда стекается народ; мужчины и высокого, и низкого звания катаются в лодках с красавицами, подобными деве из храма Тамацусима[83], пьют вино и распевают песни. Или же, перебирая струны бивы[84], любуются окрестными видами, ибо до них, как считают иные гордецы, далеко даже красотам реки Сюньян[85], коими восхищался Бо Лэтянь[86], поглаживая свою бородку.
По мере того как сгущаются сумерки и на море поднимаются волны, зрителей, собравшихся на берегу, охватывает все большее нетерпение. Они не замечают даже взошедшей на чистом небе луны.
– Вот-вот зажжется драконов огонь. Об этом чуде можно будет потом весь век рассказывать! – переговариваются между собой люди и с таким усердием всматриваются в даль, что у них начинает ломить шею, а глаза щиплет от соленого ветра.
Кто-то из местных жителей объяснил Бандзану, что, согласно старинному преданию, увидеть драконов огонь дано не каждому. Лишь тот, в ком вера крепка, кто не возводит хулу на ближнего и не гневается понапрасну, словом, тот, кого можно назвать живым Буддой, способен увидеть это дивное сияние, да и то если повезет.
Не успел Бандзан услышать это, как сквозь толпу стал бесцеремонно проталкиваться какой-то человек. Перебирая четки на длинном шнуре, он воскликнул:
– Глядите же, вот он, драконов огонь! – и, зажмурив глаза, опустил голову.
Вслед за ним многие в толпе загомонили:
– И я вижу! И мне повезло! Разве это не доказывает, что я ни разу ни на кого не возвел хулы? – Наморщив лоб, люди всматривались в огоньки на рыбачьих лодках, как видно, принимая их за драконов огонь. Таких людей на каждый десяток приходилось по семь, а то и по восемь.