.
Как-то раз случилось занемочь девице О-Танэ, младшей сестре самурая Дзэнрэндзи Гэки. Хотя ей уже минуло восемнадцать лет, охотников жениться на ней всё не находилось, и она только и знала что сидеть затворницей в своих покоях да предаваться унынию. И вот стало у нее щемить в груди. Тотчас послали за Мёсюн, та поставила ей иглы, и вскоре больной полегчало. С тех пор врачея ежедневно ее навещала, и О-Танэ неизменно выказывала ей особое расположение, а вдобавок к каждому сезону дарила что-нибудь из своей одежды, так что ее заботами Мёсюн не ведала ни голода, ни холода.
Между тем в том же замке, что и Гэки, служил адъютантом самурай по имени Фусаки Гумпэй. Был он хорош собою и отменно владел воинскими искусствами, но при этом в свои двадцать шесть лет оставался холостяком и все еще присматривал себе достойную невесту, – такую, чтобы и лицом была пригожа, и ловка, и сметлива.
Однажды, беседуя с Мёсюн в своей гостиной, Гумпэй спросил:
– Нет ли у кого-нибудь из ваших знакомых дочери на выданье?
Та сразу подумала о сестре Гэки и давай ее расхваливать, – дескать, второй такой красавицы днем с огнем не найти. Еще не видя девушки, Гумпэй влюбился в нее без памяти.
– Если бы вы могли замолвить за меня словечко перед ее родней, – воскликнул он, – я не раздумывая женился бы на ней!
– Не извольте беспокоиться, я все устрою, – пообещала Мёсюн и отправилась прямиком к Гэки-доно. С ловкостью настоящей свахи она сумела уговорить не только самого Гэки, но и его супругу, так что предложение Гумпэя было принято.
Вскоре состоялась помолвка, семьи жениха и невесты обменялись подарками, и в обоих домах стали готовиться к свадьбе, которую назначили на одиннадцатый день одиннадцатой луны, ибо этот день считался в том году счастливым.
Мёсюн, нарядно разодетая, уселась в паланкин и прибыла в дом Гумпэя во главе свадебной процессии. Гостей собралось великое множество. Подобные торжества устраивают только раз в жизни, и при виде кувшинчиков с сакэ, приготовленных для новобрачных, сердце наполнялось радостью. Больше всех ликовал Гумпэй, однако, как только он взглянул на невесту, от его счастливого настроения не осталось и следа: девица, предназначенная ему в жены, выглядела вовсе не так, как он себе представлял. Разве только сложением она не отличалась от остальных женщин, лицом же была уродлива сверх меры: скулы широченные, лоб чересчур высокий, волосы редкие, губы претолстые, а нос плоский, как лепешка. Любая из ее служанок рядом с нею казалась красавицей.
В негодовании Гумпэй отозвал Мёсюн в сторону.
– Самый последний вор – и тот честнее вас! Будь на вашем месте мужчина, он не ушел бы отсюда живым, но вас я пощажу. Однако за это вы должны сей же час отправить невесту домой вместе с ее приданым! – Так в слепой ярости кричал Гумпэй, не задумываясь о том, к чему это может привести.
В ответ Мёсюн открыла сундук с приданым и, достав оттуда две сотни золотых кобанов, произнесла:
– Вот, взгляните. Перед свадьбой об этих деньгах разговору не было, но семья невесты не поскупилась и отправила их вам в подарок. По нынешним временам чем богаче невеста, тем она и желанней. А красота – дело десятое. Какая от нее польза? Поверьте мне, я ведь о вашем благе радею.
Придя в еще больший гнев оттого, что лекарка вздумала его поучать, Гумпэй схватил веревку, связал Мёсюн и, втолкнув ее в паланкин, велел везти вместе со всем невестиным приданым к воротам усадьбы Гэки. Что же до О-Танэ, то она с горя покончила с собой прямо в доме Гумпэя.
Вскипев злой обидой, Гэки вскочил на коня и помчался к Гумпэю. Люди Гумпэя уже поджидали его, даже ворота открыли и, как только Гэки спешился, бросились на него с копьями и пиками. Гэки стал защищаться, но, когда, зарубив насмерть двоих противников и ранив еще четверых или пятерых, он ринулся в дом, ронин Исикура Дзёмон вонзил ему в спину копье, и Гэки испустил дух.
В соседних усадьбах поднялся переполох, Гумпэй же поспешил скрыться, но, прежде чем покинуть город, он убил Мёсюн. Вся его семья и дворня разбежалась, и усадьба осталась пустовать.
У Гэки был младший брат по имени Хатикуро. Незадолго до этих событий он вместе с другом и небольшой свитой отправился в паломничество к храмам Кумано[137]. В горах Кумано выпал обильный снег, высокие деревья утопали в нем по самые верхушки, словно молодая поросль. Скрылись под снегом метелочки мисканта, указывающие путникам дорогу в горах[138], и было непонятно, куда идти. Чем выше поднимались паломники по горной круче, тем реже слышались птичьи голоса да все сильнее задувал ветер. Чтобы утолить жажду, приходилось раздалбливать лед, а тут еще, как на беду, друг Хатикуро – Вада Римпати повредил ногу и совсем приуныл.
– О, я вижу, ты не такой храбрец, каким казался, – усмехнулся Хатикуро. – Если уже при первом подъеме ты так раскис, что же будет при следующем? Но раз ты навязался мне в спутники, ничего не поделаешь. До той вершины ты уж как-нибудь дойди сам, держась за плечо слуги, а потом я тебя понесу.
Хатикуро говорил намеренно резко, стремясь ободрить друга, однако тот принял его слова всерьез и обиделся.
– Нога и впрямь меня подвела, зато рука не подведет! Берегись же! – С этими словами Римпати выхватил из ножен меч и бросился на Хатикуро. Тот слова не успел вымолвить, как начался поединок, да такой жаркий, что от скрещенных мечей искры во все стороны полетели.
В этот миг откуда не возьмись перед ними появился Гэки, но в каком-то странном обличье.
– Знаю, – произнес он, – вы повздорили между собой сгоряча. Я – дух убитого Гэки, меня сгубил негодяй по имени Фусаки Гумпэй. Кроме Хатикуро, за меня некому отомстить, и я предстал перед вами, чтобы остановить ваш поединок и не дать брату погибнуть. Если ваша досада друг на друга не иссякнет, вы сможете поквитаться потом, когда месть Гумпэю будет совершена. Сделайте же, как я прошу. – При этих словах дух Гэки исчез.
Потрясенные увиденным и услышанным, противники застыли на месте и долго не могли прийти в себя. Хатикуро залился слезами, скорбя о брате, с которым так жестоко обошлась судьба. Римпати попытался его утешить:
– Что поделаешь, брата твоего уже не вернуть. Ты должен во что бы то ни стало разыскать Гумпэя, хоть с неба его достать, хоть из-под земли. А я буду тебе помощником.
Друзья вернулись в город и узнали, что все было именно так, как поведал им дух покойного Гэки. После этого они покинули Кумамото и отправились на поиски Гумпэя.
Больше двух лет скитались они по стране и наконец прослышали, что Гумпэй нашел прибежище у своего родственника, главного жреца святилища Тогакуси в провинции Синано. Пылая желанием мстить, как пылает гора Асама[139], они устремились в те края и принялись тайком разузнавать о Гумпэе. Как выяснилось, тот взял себе имя Додэн, облачился в черную рясу и затворился в монашеской хижине, хотя ни единого изображения Будды подле себя не держал. Понятное дело, Гумпэй поселился в горной глуши не ради спасения души, а просто потому, что был трусом и боялся расплаты за совершенное злодеяние.
Хатикуро и Римпати разыскали его хижину и, взломав бамбуковую дверь, ворвались внутрь.
– Гумпэй! Наступил твой смертный час. Защищайся! – крикнули они и назвали себя по имени.
Тот не проявил свойственной ему прежде удали и с покорным видом произнес:
– Вы же видите, я удалился от мира и провожу дни в молитвах об упокоении души Гэки-доно. Пощадите меня.
Хатикуро обвел глазами хижину и сказал:
– Не иначе ты надеешься нас обмануть. Зачем отшельнику держать у изголовья копье? Ты лишь по виду монах, а нрав у тебя все тот же! Не жди от меня пощады! Вставай!
Понял Гумпэй, что Хатикуро от него не отступится, и рванулся за копьем, но в тот же миг Хатикуро отсек ему правую руку. Зажав отсеченную руку в левой ладони, Гумпэй кинулся к Римпати, ловким ударом выбил у него меч и зарубил насмерть. Тут Хатикуро наскочил на врага и нанес ему последнюю, смертельную рану.
Сколько ни горевал Хатикуро, приникнув к мертвому телу Римпати, вернуть его к жизни было невозможно. Потеряв двух близких людей – брата и друга, он принял постриг, поселился близ храма в горах Накаяма, что в провинции Сэтцу, и до конца дней молился об упокоении душ Гэки и Римпати.
Так честь его рода была спасена, однако ныне об этом напоминает лишь памятник на его могиле.
Встреча с русалкой, стоившая жизни самураю
В море, омывающем провинцию Муцу, не раз вылавливали диковинных рыб. Во времена императора Го-Фукакусы[140], двадцатого дня третьего месяца первого года эры Ходзи[141], на побережье Цугару видели люди русалку. Сказывают, будто на голове у нее был алый гребень, как у петуха, лицом же она походила на прекрасную девушку. Плавники ее отливали лазурью, и чешуя сверкала, точно золото. Тело источало сладостный аромат, а голос, тихий и нежный, был подобен флейте-жаворонку[142].
Жил в тех краях человек по имени Тюдо Киннай, смотритель прибрежных поселений княжества Мацумаэ[143]. Как-то раз объезжал он подведомственные ему деревни. Солнце было уже на закате, когда Киннай вместе со своей свитой сел в лодку в бухте Сакэкава. Не успела лодка отплыть от берега на восемь тё, как поднялись белопенные волны, во все стороны полетели разноцветные брызги и из моря вынырнула русалка. Лодочник не на шутку перепугался, а все остальные и подавно едва не лишились чувств от страха. Один лишь Киннай не растерялся, живо достал свой короткий лук и выстрелил в русалку. Стрела его попала в цель, и русалка скрылась под водой. В тот же миг волны на море улеглись, и лодка благополучно достигла берега. Возвратясь домой, Киннай стал держать отчет о своей поездке перед советом старейшин и в числе прочего упомянул о русалке, которую ему удалось подстрелить в бухте Сакэкава.