Из сборника «Сопоставление дел под сенью сакуры в нашей стране»
Женщина, повергшая в слезы соловья
В давние времена жил в столице на улице Сэмбон-дори некий ронин, происходивший из знаменитого самурайского рода. Отлично владея воинскими искусствами, он к тому же слыл несравненным певцом, и его охотно принимали во многих знатных домах. Так он и существовал, ублажая своим пением сановных вельмож.
Однажды ронина пригласили во дворец одной высочайшей особы, где в тот вечер проводилось первое в году пение утаи. Там он заночевал, а когда на заре вышел в сад полюбоваться сливовыми деревьями, то увидел, что цветы на них распустились раньше обычного. Но еще больше пленило его пение соловьев. Особенно голосист был один, сидевший на верхней ветке ивы, – он отчетливо выводил свою звонкую трель, рассыпаясь всеми оттенками звуков. По словам хозяина дома, эта необыкновенная птица прилетала сюда каждый день. Как славно было бы ее приручить!
– Ваше желание нетрудно исполнить, – молвил ронин. – В западной стороне столицы живет искусный птицелов, мой добрый приятель.
Услышав об этом, хозяин чрезвычайно обрадовался такой удаче: как говорится, не успел подумать о переправе, а лодка уже тут как тут. Ронин сбегал за птицеловом, и тот сноровисто снял соловья с дерева, за что удостоился всяческих похвал и щедрых даров. С тем он и отправился восвояси.
На следующий день ронин зашел к приятелю, чтобы поблагодарить его за услугу, но из дома выбежала заплаканная жена птицелова и вцепилась в него с криком:
– Куда вы увели моего мужа? Его до сих пор нет!
– Ничего не понимаю, – удивился ронин. – Он должен был вернуться еще вчера вечером.
– Только вы знаете, где мой муж. Немедленно верните его! – не унималась женщина.
На ее крик сбежались соседи. Не разобравшись, что к чему, они сразу взяли сторону жены птицелова:
– Сосед ушел с вами. А раз его до сих пор нет, с кого же спрашивать, как не с вас?!
Против этого было трудно что-либо возразить, и ронину пришлось сказать, что они были во дворце одной высочайшей особы, но женщина ему не поверила и подала на него жалобу столичному градоначальнику[200].
Его высокородие вызвал ронина и учинил ему допрос, в ходе которого потребовал указать, к кому именно он отвел птицелова накануне его исчезновения. Однако в ронине взыграл дух самурая, и он отвечал:
– Ни к кому. Мы весь день проговорили в моем доме.
Казалось бы, чего проще было сказать правду, но ронин этого не сделал.
– Странно, – молвил градоначальник. – Недавно в присутствии соседей потерпевшей вы упомянули о какой-то высокопоставленной особе.
Но ронин и тут не открыл высочайшего имени. Это показалось градоначальнику подозрительным, и он вновь обратился к ронину:
– Стало быть, вина лежит на вас, однако признаться добровольно вы не желаете. Придется подвергнуть вас пытке.
Побледнев, ронин произнес:
– К чему таиться? Это я убил птицелова.
Тут женщина возопила:
– И как только земля носит таких злодеев! А еще прикидывался другом моему мужу! Из ненависти ли он совершил убийство или из алчности, ему не может быть прощения!
Утихомирив женщину, градоначальник спросил ронина:
– Где находится труп? – на что тот в полной невозмутимости отвечал:
– Сие мне неизвестно.
– Зачем же тогда вы признались в убийстве?
– Но ведь ваше высокородие пригрозили мне пыткой, если не признаюсь. А для самурая это бесчестье, которого не смыть во веки веков.
Так ответил ронин и был отпущен за недоказанностью вины. До окончания следствия его поместили под надзор чиновников из городской управы и даже вернули ему оба меча – большой и малый[201], так что для него все обошлось благополучно. Градоначальник приказал своим подчиненным разыскать птицелова, после чего разбирательство дела должно было возобновиться.
Люди разбились на группы и немедленно приступили к поискам. Вскоре градоначальнику доложили:
– Окровавленный труп птицелова обнаружен за чертой города, на дороге Такэда.
В назначенный день потерпевшая вновь явилась в управу.
– Итак, по всей видимости, убийство птицелова – дело рук какого-то разбойника, – произнес градоначальник. – Покойного следует немедленно похоронить. Возмущение потерпевшей против подозреваемого вполне объяснимо, ведь он был другом ее семьи. Однако никаких оснований привлекать его к ответственности у меня нет. Полагаю, заупокойная служба поможет вдове смириться перед обстоятельствами. Насколько мне известно, детей у нее нет, а теперь она лишилась и супруга. Приношу ей свои соболезнования и надеюсь, что соседи не оставят ее своим вниманием и будут оказывать ей посильную поддержку и помощь.
Эти сочувственные слова тронули до слез не только вдову, но и всех находившихся в зале.
– Послезавтра, девятнадцатого числа, – продолжал градоначальник, – состоится поминальный молебен в честь моего покойного отца. По этому случаю я хотел бы передать вдове небольшую толику денег на погребение мужа. Пусть за ними придет кто-нибудь из ее родных или особо близких людей.
Женщина от души поблагодарила градоначальника, и на том все разошлись.
И вот ранним утром девятнадцатого числа в управу явился мужчина лет двадцати пяти и сказал, что пришел за деньгами. Когда о нем доложили градоначальнику, тот призвал его к себе и спросил:
– Кем вы доводитесь вдове птицелова?
– Я знакомый ее покойного мужа, – отвечал мужчина, – поэтому она и попросила меня об услуге.
– Не самое близкое родство, чтобы вы сочли себя вправе исполнить это поручение, – сказал градоначальник и учинил ему допрос с пристрастием. В ходе допроса выяснилось, что мужчина состоял в любовной связи с женой птицелова и по сговору с ней совершил это убийство. Его признали виновным и приговорили к смертной казни.
Тень разрешает все сомнения
В старину жил в столице некий торговец лесом. Дом себе он построил с таким расчетом, чтобы не чувствовать в нем летнего зноя, и на одни стрехи извел столько кедрового дерева, что впору было задуматься о судьбе лесов на горе Кисояма[202].
Как сосна с молодой зелени тянется вверх, чая превратиться в могучее дерево, так и этот торговец с молодых ногтей заботился о процветании своего дела. Считается, что сосна живет тысячу лет, – видно, наш торговец надеялся прожить не меньше, ибо заготовил такую уйму всякой древесины, что хватило бы и правнукам его, и праправнукам. Даже когда ему перевалило за восемьдесят, он не хотел передавать хозяйство сыну и находил особое удовольствие в том, чтобы под Новый год подсчитывать свои барыши.
– Подумать только, – судачили о нем люди, – голова седая, на лбу волнами вздымаются морщины, спина скрючена, точно горбатый мост, а он все хлопочет, как будто иначе ему пришлось бы голодать. Умри он сейчас – сразу же угодит в адову огненную колесницу!
Пересуды эти в конце концов дошли до старика, и вот однажды, услышав бой барабана, возвещающий о начале богослужения, он словно очнулся и отправился в храм.
– Смотрите-ка, видать, все же вспомнил о загробном блаженстве, – потешались над ним.
Однако старик, похоже, всерьез задумался о спасении души и стал изо дня в день предаваться посту и молитве. Что же в этом плохого? Теперешняя его жизнь отличалась от прежней, как небо от земли или как облака от грязи под ногами. Все свое состояние в тысячу каммэ серебром он разложил по ящичкам и вручил сыну, сам же ушел на покой, избрав для уединения тихое местечко в Окадзаки[203] и построив себе скромное жилище из хорошего дерева – уж в этом деле он знал толк! – с откидными оконцами под крышей. Из дома открывался чудесный вид на горы. Старик не переставал радоваться, что проведет остаток дней в этом живописном уголке, и сокрушался лишь о том, что не удалился на покой раньше. Одиночество не особенно его тяготило – двадцать лет назад он похоронил жену и за эти годы вполне свыкся с участью вдовца.
Сын старика был человеком богатым и без труда выполнял свой долг перед родителем. Что ни день, посылал отцу какое-нибудь лакомство и приставил к нему четырех или пятерых прехорошеньких служанок, чтобы было кому подать ему чай. Однако старик старался не обременять прислугу и даже постель стелил себе сам. Словом, вел жизнь монашескую, даром что не носил черной рясы. Глядя на хозяина, и вся челядь поневоле потянулась к благочестию.
Жила в доме старика стряпуха, неказистая на вид. Так вот, у этой стряпухи вдруг подозрительно округлился животик. Заметив это, прочие слуги стали ее осуждать и поддразнивать, а иные даже косо поглядывали на хозяина, – вот, дескать, старый греховодник! Но старик решительно отметал все подозрения и утверждал, что он тут ни при чем. В итоге стряпуха была с позором изгнана из дому, а когда подошел срок, благополучно разрешилась от бремени на постоялом дворе. Родила она мальчика и берегла его пуще зеницы ока.
Как только миновал период погружения в скверну[204], стряпуха с младенцем на руках явилась к своему бывшему хозяину, но ее даже на порог не пустили. Вне себя от обиды, женщина побежала к наместнику сёгуна[205] и подала жалобу. Наместник вызвал к себе старика, однако тот на все его вопросы отвечал, что знать ничего не знает и ведать не ведает. Тогда наместник велел обоим явиться к нему на следующий день, утром четырнадцатого числа.
С раннего утра у ворот его приемной собралась целая толпа любопытных. Когда прибыли истица и ответчик, наместник сёгуна произнес:
– Подобное случалось и в Китае. Как известно, ребенок, родившийся от отца, которому больше восьмидесяти лет, не отбрасывает на солнце тени. Если ваш младенец не отбросит тени, можно не сомневаться, что ответчик – его отец.