Малыша усадили на залитой солнцем площадке – и что же? Он не отбросил тени.
Старику стало невозможно отпираться, и он сказал:
– Да, это мой ребенок. Признаю. А скрывал я это потому, что было совестно перед людьми.
Женщина попросила наместника сёгуна решить вопрос о будущем ребенка, но тот ответил:
– Такие дети, как правило, живут не более ста дней. Если же вашему сыну суждено прожить дольше, вам придется подать повторную жалобу.
Выслушав решение наместника сёгуна, все удалились.
После этого в старике вдруг проснулось отцовское чувство, и он целыми днями ласкал свое чадо. Однако вскоре мальчик стал чахнуть и, как предсказывал наместник сёгуна, на девяносто седьмой день умер.
Приснившийся Будда
В давние времена жил в столице один ремесленник, часовых дел мастер, и видел он сны поистине необыкновенные.
Однажды под звон своих часов[206] он пробудился от сна бренного мира и устремил помыслы свои к загробному блаженству. С тех пор все в округе стали величать его не иначе как Сякаэмоном[207]. Вдобавок волосы у него были от природы курчавые[208], и это тем более оправдывало данное ему прозвище.
Долгие годы проживал он в наемном домике в южной части квартала Карасума, домовладелец же был последователем секты Икко, а потому не соблюдал постов[209] и вообще слыл отчаянным кощунником. Даже двадцать восьмого числа одиннадцатой луны, в день очищения и поста по случаю годовщины смерти святого Синрана[210], он либо отправлялся в гости к приятелям, таким же нечестивцам, как он сам, либо устраивал у себя дома пирушку и угощал всех сугияки[211].
Как-то раз домовладелец позвал к себе человек пять гостей. Вдруг бывший в их числе Сякаэмон смиренно потупился и сказал:
– Уже пятьдесят ночей кряду мне снится один и тот же удивительный сон, будто под вашей спальней закопана статуэтка Будды из чистого золота величиной около девяти сунов. Изваяна она самим Кобо Дайси[212]. Приблизившись к моему изголовью, Будда озарил меня своим золотым сиянием и молвил: «Знаю я, что вера твоя крепка, и ради грядущего блаженства ты должен выкопать меня из земли. Сделав это, ты спасешь весь род человеческий, избавишь всех страждущих от бесчисленных тяжких недугов». Вот какое было мне откровение. И выглядело все так, словно происходило не во сне, а наяву. Позвольте мне сегодня же начать раскопку, ибо не меня одного желает Будда одарить своей милостью, а весь род человеческий. Что же до плотников и носильщиков, то платить им за труды буду я.
Но для хозяина слова о Будде и его откровении были не более чем пустым звуком.
– Если бы сны сбывались, – рассмеялся он, ударив в ладоши, – я сам выложил бы тысячу золотых, лишь бы увидеть этого Будду.
Тут в разговор вступил один из гостей, человек с виду разумный:
– А по-моему, к словам вашего постояльца стоит прислушаться, – сказал он хозяину. – Отчего не позволить ему копать, тем более что все расходы он берет на себя?
Хозяин согласился, и вскоре вся мебель и утварь была вынесена во двор, деревянный настил подняли, в дело пошли заступы и мотыги. К вечеру вырыли яму глубиной в целых пять сяку, но никакой статуэтки Будды не обнаружили. Нашли только чайник с отбитым носиком, обгорелую головешку да раковину от моллюска. Яму снова забросали землей, настроение у всех было испорчено.
– А ведь я заранее знал, что так и будет! – в гневе воскликнул домовладелец. Сякаэмон же понуро побрел к себе, не пытаясь оправдаться.
Однако на следующий день он снова явился к домовладельцу и сказал:
– Нынешней ночью мне опять привиделся Будда, и я получил от него новое откровение: «Чтобы обнаружить меня, следовало копать ближе к юго-восточному углу и на два-три суна глубже. Жаль, что вам недостало терпения. Впредь копайте усердней!» Так велел Будда, поэтому дозвольте мне еще раз попробовать.
Хозяин опять согласился, и, когда вырыли яму, в ней и вправду оказалась фигурка Будды. Все исполнились благоговения, отмыли статуэтку от земли, и она засияла тусклым золотом. «И впрямь фигурка старинной работы», – подумал домовладелец и, обуянный жадностью, вскричал:
– Эта вещь моя!
Сякаэмон возмутился:
– Как же так? Я принял на себя все расходы, значит, Будда по праву принадлежит мне.
– Ничего подобного! – стоял на своем домовладелец. – Вы хотели копать под моим домом, и я пошел вам навстречу. Но чтобы отдать Будду вам, такого уговора меж нами не было!
Долго еще они препирались между собой и в конце концов обратились к столичному градоначальнику.
Выслушав обоих, градоначальник велел им наложить на фигурку свои печати и оставил ее у себя на три дня. За это время он собрал златокузнецов со всего Киото и попросил их определить, как долго пролежала фигурка в земле.
– От силы лет пять или шесть, – ответили ремесленники, тщательно осмотрев золотую статуэтку.
Тогда градоначальник вызвал к себе Сякаэмона и домовладельца, а также пятерых городских старейшин и у этих последних спросил:
– Как давно был построен дом, под которым выкопана эта фигурка?
– Лет сорок назад, а то и больше, – был ответ.
– Итак, мы видим, что благочестие ваше показное, – обратился градоначальник к Сякаэмону. – На самом деле вы плут и негодяй. Вы рассчитали все заранее и, когда под домом вырыли яму, закопали в нее фигурку Будды, чтобы на следующий день ее там обнаружили и о вас пошла молва по всей столице. Не иначе вы действовали в сговоре с каким-нибудь продажным бонзой и задумали эту хитрость, желая нажиться на чувствах верующих. Сознавайтесь и не вздумайте лгать, – ведь я могу проверить каждое ваше слово!
Испугавшись, Сякаэмон не стал запираться. Он полностью признал свою вину и подтвердил, что на это преступление его толкнула нужда.
– От подобных мошенников, – заключил градоначальник, – людям один лишь вред. В особенности же непростительно то, что, преследуя свои корыстные цели, злоумышленник посягнул на святыню. За такое преступление полагается смертная казнь, но, поскольку он покамест еще не успел воспользоваться плодами своего обмана, я сохраню ему жизнь. В наказание же он должен взвалить на плечо мотыгу с привязанной к ее рукояти статуэткой Будды, взять в руку табличку с описанием его вины и три дня в таком виде ходить по городу. Пусть все узнают цену его благочестию! После этого он будет навсегда изгнан из столицы. Что же до владельца дома, то он ничем не лучше преступника, ибо затеял тяжбу из алчности. В наказание предписываю ему одеться в церемониальный костюм – хакама и катагину, – взять в руку табличку с описанием его вины и вместе с Сякаэмоном ходить по городу.
Так рассудил дело столичный градоначальник.
То, что услышала глухая
В старину на окраине столицы, в Китано, жил некий торговец сакэ, державший вдобавок еще и закладную лавку. За короткое время стал он богачом, дела его пошли в гору и дом оброс челядью.
Среди прочей прислуги жила в доме швея, женщина довольно смазливая. И вот с некоторых пор потянуло ее на недозрелые сливы, и всем стало ясно, что она брюхата.
Сколько ни допытывалась хозяйка, кто отец ребенка, та отказывалась назвать его имя. «Это уже ни на что не похоже!» – возмутилась хозяйка, и дело кончилось тем, что распутнице дали расчет и отправили ее обратно к родителям.
А спустя полгода хозяина внезапно хватил удар. Домочадцы забегали, заголосили, но, как известно, слезами дела не поправишь, и вскоре он скончался.
До чего же горевала его супруга! Детей у них не было, и она осталась на свете одна-одинешенька. Родственники покойного жили далеко, на его родине в Дэве[213]. Пришлось вдове созвать свою родню, чтобы подготовиться к похоронам.
И вот, перед самым выносом тела в дом ворвалась швея с грудным младенцем на руках и, невзирая на всеобщую скорбь, принялась кричать:
– Полюбуйтесь на наследника! Как видите, заботами хозяина он благополучно появился на свет! Вон, спросите старшего приказчика, он расскажет, как было дело.
– Что такое? – воскликнул приказчик. – Я понятия ни о чем не имею.
– Не имеете понятия?! А кто приносил мне от хозяина деньги на воспитание младенца?
– Полно вам, я даже не знаю, где проживают ваши родители!
Тут швея бросилась к приказчику и истошным голосом возопила:
– Да как вы смеете твердить, будто знать ничего не знаете, если вам хорошо известно, что это чадо вашего господина?! Берегитесь, Небо вас покарает!
Захлебываясь слезами, швея с такой силой тормошила приказчика, что с него слетела белая траурная накидка, а со лба упал треугольный венчик[214]. Тут уж всем стало не до похорон, а вздорная женщина побежала подавать жалобу градоначальнику.
Выслушав ее, градоначальник вызвал к себе приказчика и учинил ему допрос:
– Говорите прямо, приходится ли младенец сыном вашему покойному господину?
– Пожалуй, приходится, – отвечал приказчик. – Подробностей я не знаю, но могу засвидетельствовать, что в конце каждого месяца хозяин отправлял меня в Фудзиномори, где проживают родители этой женщины, и передавал для нее по пятидесяти каммэ серебром. Вот все, что мне известно.
– Ни с того ни с сего покойный не стал бы посылать этой женщине деньги, – молвил градоначальник. – Как явствует из показаний истицы, на расспросы хозяйки она не отвечала только потому, что отец ее ребенка – хозяин. В итоге ей пришлось взять всю вину на себя и вернуться к родителям. Что ж, ее слова звучат вполне убедительно. Исходя из этого, постановляю признать младенца сыном и наследником покойного. Мать ребенка отныне считается его кормилицей и пестуньей. Родительские права передаются вдове. Когда она пожелает удалиться на покой, ей будет назначено соответствующее содержание. Родственникам умершего и городским старейшинам вменяется в обязанность ежегодно справляться об имущественном положении семьи. Ведение торговых дел возлагается на главного приказчика. Как только наследник достигнет пятнадцатилетнего возраста, все имущество должно быть передано ему. До тех пор домочадцам следует беспрекословно подчиняться вдове. Если, паче чаяния, у вдовы возникнут сомнения относительно родства ребенка с ее супругом, она должна сообщить мне об этом. Покойного же следует немедленно похоронить.