Поведав о своей безотрадной участи, бедняга прослезился.
– Ну и ну! – всплеснул руками священник. – Подумать только, на какие греховные помыслы толкает людей нужда! А ведь в каждом из вас заключена природа Будды. До чего же печален наш мир!..
Пока священник предавался этим сетованьям, в храм вбежала какая-то женщина и, едва переведя дух, выпалила:
– Ваша племянница только что благополучно разрешилась от бремени. Я бежала всю дорогу, чтобы поскорее известить вас об этом.
Не успела она уйти, как явился некий мужчина и сообщил:
– Кудзо-плотник переругался со сборщиками долгов и удавился. Хоронить его будут сразу после полуночи. Родственники почтительно просят вас пожаловать к месту сожжения тела.
Священник еще не опомнился от двух этих известий, как прибежал портной:
– Кто-то украл белое косодэ, которое вы заказали мне к празднику. Если найти вора не удастся, я возмещу вам убыток деньгами.
Вслед за портным пришел человек, живший по соседству от храма, с восточной стороны.
– Простите за беспокойство, – сказал он, – но у меня только что обрушился колодец, и я прошу позволения брать воду у вас, пока не пройдут пять дней новогоднего праздника.
Наконец, в храм пожаловал молодой повеса, сын самого знатного из здешних прихожан. Он прокутил уйму денег, за что был изгнан отцом из дома, но мать упросила священника приютить бедное чадо у себя хотя бы на праздничные дни. Как же можно было ей отказать?
Обычно мы говорим: «словно священник в последний месяц года», – имея в виду человека, не обремененного никакими заботами. И напрасно – в нашем мире даже священнику под Новый год достается!
Бойко идет торговля в Эдо!
В наш век, когда в Поднебесной царят мир и благоденствие, все купцы устремляются в Эдо. Теперь здесь можно увидеть отделения торговых домов из всех провинций. Что ни день, по морю и по суше эдоским оптовикам доставляют бессчетное множество грузов. Золота и серебра в нашем мире хоть отбавляй, и достоин сожаления тот, кому не хватает ума прибрать к рукам хотя бы малую толику этого богатства.
С пятнадцатого числа последнего месяца года улица Торитё[300] настолько преображается, что можно подумать: вот она, ярмарка сокровищ. Люди подходят только к тем лавкам, где идет новогодняя распродажа, на обычные товары даже не смотрят. Чего здесь только не найдешь! Нарядно изукрашенные дощечки для игры в волан, позолоченные и посеребренные молоточки для гиттё[301] и еще много разных дорогих безделиц. Игрушечный лук со стрелами, например, стоит две золотые монеты, но покупают его не только для княжеских отпрысков – такую роскошь теперь могут позволить себе и горожане.
Посреди улицы бойко идет торговля с лотков, сюда ручьями стекаются медяки, а серебро сверкает, как снег.
По мосту Нихонбаси, с которого открывается вид на величественную гору Фудзи, беспрестанно снуют люди, и грохот от их подошв стоит такой, будто едут сотни телег.
На рыбный рынок в Фуна-тё по утрам привозят несметное количество рыбы и прочей морской живности. Можно подумать, ее не ловят, а выращивают на грядках, хотя страна наша со всех четырех сторон окружена морями.
К зеленным лавкам на улице Суда-тё в Канда подходят навьюченные редькой лошади. Редьки столько, что кажется, будто пришло в движение целое поле. А красный перец в корзинах! Глянешь на него – и такое чувство, словно ты находишься не на равнине Мусаси[302], а у подножья горы Тацута[303] во всем ее осеннем великолепии. В лавках на улице Фарфоровой и Солодовой темно от обилия диких гусей и уток, как будто туда опустились с неба дождевые облака. Пестреют разноцветными шелками киотоской выделки мануфактурные лавки на улице Хонтё. На тканях, предназначенных для жен самураев, – картины всех четырех времен года. В таком наряде любая красавица станет еще прелестней. А хлопок, которым торгуют на улице Тэмма-тё! Его можно сравнить лишь со снегом в рассветных лучах солнца на горах Ёсино.
Вечером улица залита светом огней, которые зажигают в лавках. За один только вечер накануне Нового года можно истратить тысячу золотых! Таби[304] и сэтта обычно покупают в самую последнюю очередь, чуть ли не на рассвете. Однажды к этому времени во всех лавках их разобрали подчистую. Такое могло случиться только в Эдо – самом большом и многолюдном из всех городов Японии. Если вечером пара сэтта стоила семь-восемь бу, то после полуночи цена на них взлетела до одного моммэ и двух-трех бу, а на рассвете – уже до двух моммэ и пяти бу. Но и такая цена никого не остановила бы, только покупать было нечего.
В другой год раскупили всю рыбу и за пару маленьких окуньков просили восемнадцать моммэ. А когда не уродились апельсины дай-дай, их продавали по два золотых за штуку. И что бы вы думали? – все равно находились покупатели. Другое дело в Киото и Осаке: тамошние жители даже в праздник не станут переплачивать. Недаром говорят, что эдосцы живут по-княжески.
В последнее время, правда, торговцы из Киото и Осаки начали перенимать здешние нравы и уже не трясутся над каждым медяком. Даже золотые монеты не взвешивают с прежним тщанием. Если монета попадется неполновесная, стараются поскорее сбыть ее с рук и дело с концом. Все в мире находится в вечном коловращении, а уж деньги и подавно, так зачем зря беспокоиться?
Семнадцатого и восемнадцатого числа последнего месяца из эдоских почтовых контор в Камигату отправляются гонцы с золотом и серебром. Монеты блестят как новенькие, а ведь не счесть, сколько раз за год проделывают они этот путь туда и обратно. Если кто и трудится, не зная отдыха, так это деньги. Да, много их на свете, но даже в Эдо есть люди, встречающие новогодний праздник без единого золотого.
У самураев принято накануне Нового года обмениваться подарками. По дорогам снуют целые вереницы гонцов, спешащих доставить в срок новогодние подношения. Среди них – дарственная на меч, шелковое косодэ, бочонок сакэ, связка рыбы, коробка свечей. Смотришь на такую вереницу, и кажется, что благословенный праздник никогда не закончится. У ворот домов выставлены новогодние украшения из сосны и бамбука. Одного взгляда на них достаточно, чтобы представить себя стоящим у подножия горы Тысячелетнего Благоденствия – Титосэяма. Над мостом Токивабаси встает солнце и заливает все вокруг щедрым, спокойным светом. Наступает праздник безоблачной весны.
Из сборника «Последний узор, сотканный сайкаку»
Домовладелица, чей длинный нос послужил причиной многих бед
Кем бы вы ни были, торговцем или ремесленником, не спешите покидать насиженное место в поисках нового пристанища! Ведь недаром говорят: «Даже камень согреется, если на нем просидеть три года». И верно, нет более жалкого зрелища, чем собранный для переезда скарб: кастрюльки и чайники еще и остыть не успели, а их уже грузят в повозку вместе с прочими пожитками.
К слову сказать, торговцы и ремесленники по большей части селятся купно: как известно, свой свояка видит издалека. Взять, к примеру, Второй проспект в Киото. Жители всех провинций знают, что там находятся лавки, торгующие украшениями из акульей кожи для мечей, лекарственными травами и книгами. В Карасума же с незапамятных времен продают шапки эбоси[305], так что исполнители кагура[306] из Исэ, прорицатели из Касимы, даже уличные музыканты и танцовщики – все, кому по роду занятий полагается надевать эбоси, приезжают туда за этими шапками.
«Иному не приходится кричать, чтобы быть услышанным», – речет народная мудрость, вот и этим торговцам не приходится зазывать покупателей – они сами стекаются к их лавкам.
В нижней части Киото, на Седьмом проспекте, в небольшом наемном домике жил один ремесленник. В весеннее и летнее время они с женой мастерили веера, а с конца осени до середины зимы ладили кимоно из бумаги, тем и кормились. Возвращаясь с богомолья из храмов, что находятся на Шестом проспекте, паломники наведывались в их лавку и покупали веера и кимоно на память. Немудрено, что со временем дела этого ремесленника пошли в гору и ему удалось скопить кое-какие деньги.
Но вот однажды его жена отправилась в гости к соседке, и за чаем, когда женщины, как водится, судачили о том о сем, она возьми да скажи:
– У нашей домовладелицы нос таких огромных размеров, что, приди кому в голову изловить тэнгу[307] с горы Атагояма, лучшей приманки не сыскать!
Кто-то из слышавших эти насмешливые слова передал их домовладелице, та ужасно разгневалась и подняла крик:
– Что же мне делать, если родители наградили меня таким носом? Не сама же я его себе налепила! Раз уж он вам так досаждает, возьмите да и переделайте его по своему вкусу. Не продавать же мне его, я ведь не продажная девка! Муж-кормилец и тот за все девятнадцать лет ни разу меня им не попрекнул, так что я на свой нос не в обиде. Отчего же он вам не дает покоя? Теперь уж как хотите, а переделывайте мой нос!
Соседки пришли в смущение и разом загомонили, пытаясь свалить всю вину на жену торговца веерами:
– Она постоянно возводит хулу не только на вас, но и на вашего супруга. То болтает, что рот у него чересчур велик, то будто ноги у него как палки, но если бы, дескать, он носил халат подлиннее, это было бы не так заметно. У этой женщины и впрямь злой язык.
Услышав такое, домовладелица распалилась еще пуще.
– Эй, хозяюшка! – крикнула она жене торговца веерами. – Нос у меня, как вы изволили заметить, непомерно велик и потому всякий раз цепляется за стреху над вашим крыльцом. Прошу немедленно освободить помещение!