В ответ постоялица расхохоталась:
– Как известно, Киото – город большой, и, если исправно платить за жилье каждый месяц, можно без труда приискать другой дом, где, к слову сказать, не протекает крыша, как у вас, да и у хозяйки нос умеренных размеров.
– Между прочим, – не осталась в долгу домовладелица, – в старину жила принцесса с таким же носом, как у меня. Звали ее Суэцумухана[308]. Но откуда вам, женщине подлого звания, об этом знать? Ведь вы, поди, и не слыхали о такой книге, как «Повесть о Гэндзи»!
– Да будет вам известно, – воскликнула жена торговца веерами, – что я родилась в семье придворного и когда-то ездила в коляске, запряженной волом!
– Вот насмешили! – не унималась домовладелица. – Всем известно, что вы дочь простого бондаря и уж если в чем-то и ездили, то разве только в гробу, изготовленном вашим батюшкой. На всякий случай имейте в виду, что у человека, не приученного к езде в коляске или в паланкине, с непривычки сразу начинает ломить поясницу.
– Кто просил вас выяснять чужие родословные? – возмутилась постоялица. – Занялись бы лучше своей собственной. Вы ведь хвастали, будто приходитесь единственной дочерью главному жрецу храма Идзумо. Отчего же тогда вы вышли замуж за бедняка? Или тамошний бог – соединитель судеб прогневался на вас за что-то? Да, кстати: когда-то на постоялом дворе «Фудэя» в Саге обреталась блудливая Коман по прозвищу Тэнгу. Говорят, она как две капли воды похожа на некую домовладелицу. Вот бы узнать, в какой части столицы проживает эта домовладелица!
– Ну всё, с меня довольно! – воскликнула домовладелица. – Чтобы духа вашего больше здесь не было!
Торговец веерами, слышавший эту перебранку, не на шутку забеспокоился.
– Теперь из-за твоего злого языка нам придется покинуть насиженное место, – принялся он выговаривать жене. – А для торговца переезд хуже разорения. Ступай и, пока не поздно, извинись перед хозяйкой.
– И не подумаю! – отвечала женщина с перекошенным от злобы лицом.
– Как ты смеешь мне перечить? – вскричал возмущенный муж. – Немедленно убирайся из дома в чем мать родила! Не жена ты мне больше!
– Хорошо, я уйду. Но за то, что ты меня гонишь, я всем расскажу, от чего скоропостижно скончалась твоя сестрица, – пригрозила женщина и стала собирать вещи.
При этих ее словах гнев мужа исчез без следа, и он заискивающим тоном произнес:
– Как ты могла поверить, что я расстанусь с тобой из-за такого пустяка? По правде говоря, мне самому опротивело глядеть, как задается наша домовладелица. Нам и впрямь лучше уехать отсюда.
Вскоре супруги перебрались на улицу Самэгаи, неподалеку от Пятого проспекта. Все бы ничего, если бы не полоумная старуха, жившая по соседству с ними с южной стороны. Временами на нее что-то находило, и она ни с того ни с сего хватала нож и носилась с ним по округе. «Жить в таком соседстве небезопасно», – подумали супруги и переселились в другой дом, напротив входа в храм Роккакудо. И что же? Оттого ли, что столбы, подпирающие крышу, были с самого начала врыты не тем концом, или еще почему-то, но каждую ночь они слышали леденящий душу скрип, будто, того и гляди, обрушится потолок. Это повергало их в такой страх, что вскоре они решили переехать на улицу Сэмбондори на окраине города. Уж где было по-настоящему тихо, так это там, и первое время супруги были очень довольны. Однако немного спустя обнаружилось, что западный ветер приносит с собой дым с близлежащей пустоши, где сжигают трупы. Понятное дело, это пришлось им не по душе, и они снова переселились, на сей раз в верхнюю часть Симмати. Дом, который они себе подыскали, был недавно построен и стоял наособицу. Соседство тоже оказалось приятным. С северной стороны, в доме с решетчатым фасадом, проживал некий старик на покое, в прошлом торговец посудой. Держался он замкнуто и шумных знакомств не водил. А с южной стороны находились известные в столице винная и солодовая лавки.
– Наконец-то мы нашли то, что нужно! – радовались торговец с женой. Однако в первую же ночь из дома старика послышалось пение молитв в духе секты Сэндзю[309]. Старик вопил до рассвета, да так, что супруги едва слышали друг друга.
Мало того – из солодовой лавки на новоселов двинулось целое полчище тараканов, каждый величиной с цикаду. За недолгое время они обгрызли в доме всю деревянную посуду, залезли в кувшин с водой и в бутылку с соей, продырявили мешки с рисом, попортили одежду, бумажные ширмы и веера, обглодали рыбу, подвешенную на крюках в кухне, нагадили в корзинку, где хранилась соль, – одним словом, нанесли хозяевам неслыханный ущерб.
«Мыши в доме – что в стране разбойники», – написал некогда Кэнко-хоси[310], но узнай он об этом, наверняка написал бы так: «Тараканы в доме – что в стране пьяницы!» Едва дотянув до осени, супруги снова переехали. Так, не прошло и двух лет, а они девять раз сменили жилье, и от их сбережений остались лишь жалкие крохи.
В конце концов, послушавшись сводного брата жены, который проживал неподалеку от храма Ниитамацусима на улице Мацубара, супруги подыскали себе дом по соседству. Но, как назло, он располагался в дьявольском направлении[311]. К тому же в тот год это несчастливое направление совпало с местопребыванием божества Кондзин[312], и торговец веерами пошел было на попятную, но братец возразил:
– В нашем мире и без того непросто прожить. Не хватало думать еще о каком-то несчастливом направлении! Положитесь во всем на меня.
Поддавшись на уговоры брата, супруги поселились в этом доме, но с тех пор у них окончательно все разладилось. С каждым днем торговля шла все хуже и хуже, и жизнь их пошла прахом, словно рассыпавшееся от ветхости бумажное кимоно.
Спустя какое-то время супруги решили пожить врозь, чтобы хоть как-то поправить свои дела. Муж уехал в городок Сираиси в провинции Муцу и нанялся подмастерьем к одному из тамошних изготовителей бумажных кимоно, а жена подалась в местечко Хирадоносима в провинции Хидзэн, мастерила веера и тем кормилась. Так они и разъехались в разные стороны, а все из-за того, что жена была невоздержанна на язык. Вообще, в чем женщинам надлежит проявлять особую осмотрительность, так это в словах.
Мужа предстоящая разлука сильно опечалила.
– Ну что ж, прощай пока, – сказал он жене, утирая рукавом слезы. – Когда-нибудь мы съедемся и снова заживем вместе.
Но женщина рассудила иначе:
– К чему связывать себя обещанием, если теперь нас будут разделять сотни верст? Выпиши-ка мне лучше разводную бумагу.
Между супругами вновь разыгралась ссора.
– Ах, так? – вскричал муж. – Нет чтобы потерпеть немного одной, так тебе сразу подавай другого мужа!
А жена в ответ:
– Только не прикидывайся, будто ты собираешься жить бобылем. Ух, проклятый, мало ему, что укокошил родную сестрицу и прибрал к рукам ее денежки!
Так, разругавшись насмерть, они и расстались. Верно говорится в пословице: «Расставшиеся супруги хуже чужаков».
Поистине страшно становится, когда подумаешь, чтó таят в себе людские сердца!
Торговец солью, прослывший святым
Неподалеку от храма Симмэй в Аватагути стояла бедная хижина, крытая бамбуком, и такая приземистая, что до края стрехи можно было рукой достать. Жили в ней муж и жена. Было им уже по шестьдесят лет, а детьми они так и не обзавелись. Одинокой была их старость.
Старуха добывала на жизнь мужским ремеслом – плела из соломы короткие сапожки и подвешивала их к бамбуковой решетке за окном. Погонщики лошадей, державшие путь из столицы в Оцу, раскупали их, и это служило подспорьем в утлом хозяйстве супругов. Что же до старика, то он каждый день ходил в Киото торговать солью вразнос. Так они и жили. День пройдет – и ладно, а о завтрашнем дне они не задумывались.
Воротившись домой, старик подкладывал в очаг мелких веточек, и они с женой ели сладкий картофель, запивая его зеленым чаем. Иных радостей они не ведали, но при этом не завидовали тем, кто живет в пышности и богатстве.
Время бежало для них незаметно, точно во сне. Под Новый год они не готовили рисовых лепешек, в праздник Бон не лакомились соленой макрелью, а перед праздником девятого месяца[313] не покупали ни каштанов, ни сакэ с лепестками хризантемы. Поскольку в течение года они ничего не брали в долг, им не было нужды расплачиваться с кредиторами и заимодавцами, и, хотя со стороны жизнь их казалась унылой и тяжкой, на самом деле жили они легко и беспечально.
И вот наступило восьмое число девятого месяца, канун праздника, когда принято платить по счетам. В этот день даже стук подошв на улицах совершенно особый. Столичные дамы и те, накинув на голову покрывало кацуги модной раскраски, бегут со всех ног, не заботясь о том, как выглядят со стороны.
Невзирая на суету, известный в столице торговец тканями, поставщик высочайшего двора, празднует окончание строительства своего нового дома[314], возведенного в середине улицы Накадатиури в верхней части Киото. Громадный домина, он тянется вширь на пятнадцать, а то и на шестнадцать кэнов.
Вокруг дома натянуты широкие занавеси, поставлены золоченые ширмы, настелены ковры. На земляной пол в лавке ставят все новые и новые подношения: бочонки сакэ и ящики с рыбой. Делать отметки об этих дарах в книге нет времени – приказчик только успевает их принимать.
На кухне хлопочут слуги, готовя праздничное угощение. Все женщины в доме нарядно одеты. Но вот уже и гости пожаловали. По кругу пошел поднос «остров счастья», уставленный закусками. Певцы, танцоры и лицедеи исполняют свои номера. Захмелевшие гости хохочут и галдят без умолку. Старший плотник в каригину