– Должно быть, сам бог Удзигами не мог предположить, что жизнь этой женщины сложится таким образом. Обстоятельства меняют людей, и пока человек благоденствует, трудно угадать, что станет с ним потом. Если задуматься, она сама уготовила себе такую печальную судьбу, соблазнившись жалким счастьем простолюдинов и оставив благодатную службу во дворце. В нашем мире и мужчинам, и женщинам следует иметь лишь такого покровителя, который понимает обычаи и устои их семьи.
Так говорил человек, хорошо знавший Угуису.
Из сборника «Ворох старых писем»
И в столице все вышло не так, как я ожидал
Город Сэндай,
улица Хонтё, первый квартал,
в лавку «Могамия»,
г-ну Итиэмону
Нарочно наняв для этого случая гонца, спешу отправить Вам весточку. Как Вы поживаете, здоровы ли? А я вот крепко стосковался по родным краям. С тех пор как мне по молодости лет захотелось вкусить прелестей столичной жизни и я, не послушавшись Ваших предостережений, уехал из родного города, минуло уже восемнадцать лет, но былого я не забыл.
Интересно, что поделывает моя женушка? Верно, все еще дуется на меня за то, что я от нее сбежал. Между прочим, я трижды высылал ей разводную бумагу, но она зачем-то все еще хранит мне верность и отказывается выйти замуж за другого. А муж нужен женщине непременно, чтобы было кому ее содержать. Я же порвал с нею окончательно. И как только она ухитрилась прикипеть душой к такому бессердечному человеку? Прошу Вас, постарайтесь ей втолковать, что она должна подумать о себе и устроить свою судьбу, пока еще молода. Я, как-никак, в свое время доводился ей мужем и дурного не посоветую.
Если Вам любопытно, почему я от нее сбежал, знайте: из-за ее проклятой ревности. До того замучила она меня своими попреками, что даже видеть ее стало невтерпеж. Не будь я в положении мужа-примака, вытолкал бы ее вон из дома, а тут что поделаешь? Пришлось сбежать самому.
Поселившись в Киото, я открыл небольшую меняльную лавчонку на улице Каварамати, у Четвертого проспекта, а чтобы не мыкаться одному по хозяйству, нанял приказчика и стряпуху.
Зная, что на поприще менялы особенно не разбогатеешь, я старался выгадывать буквально на всем. Дрова в столице дороги, так что огонь в очаге мы разводили мелкими прутиками толщиной с палочки для еды, как последние скряги. Еды готовили ровно столько, чтобы хватило на троих, никаких излишеств себе не позволяли. Кстати сказать, в подвесных кастрюлях, которыми здесь пользуются, и за четыре часа не приготовишь пищу, хоть целую охапку дров сунь в очаг.
Вообще, как посмотришь, до чего различаются между собой нравы и привычки людей в разных областях страны, просто диву даешься. Например, на той пище, что у вас за день съедает одна служанка, здесь с легкостью могут просуществовать пять женщин. У вас на медяк можно купить четырнадцать, а то и пятнадцать свежих сардин, и самая последняя прислуга позволяет себе за один присест отправить их в рот целый десяток, причем едят их жареными и вместе с головой. А в столице за этот же медяк вам дадут шестнадцать или семнадцать крохотных вяленых сардинок. Их обжаривают, приправляют соей и едят всего по три штучки, но при этом даже прислуга гнушается есть их вместе с головой.
Люди здесь приучены к изысканной жизни, а что до женщин, то нигде нет таких красавиц, как в Камигате. К тому же они еще и хлопочут по дому не покладая рук. Ну, а если говорить о бежавших влюбленных, женившихся наперекор родительской воле, то в этих семьях женщины работают наравне с мужчинами. И впрямь по нынешним временам жену иметь выгодно.
Вот и я, поразмыслив, решил жениться, приметив одну девицу вполне сносной наружности, отец которой торговал косметическими товарами и держал лавку на Храмовой улице. В отличие от прежней моей женушки она оказалась совсем не ревнивой и, сколько я ни развлекался на стороне, ни разу меня не попрекнула. Это даже показалось мне странным, и, пока я старался понять, в чем тут дело, она сама заявила, что терпеть меня не может и хочет со мной развестись. Для меня, мужчины, выслушивать такие речи было оскорбительно, и, не выдержав, я крикнул ей: «Пакостница ты этакая!» В ответ она принялась колотить посуду, делая вид, будто роняет ее на пол по нечаянности, а потом и вовсе прикинулась больной и по целым дням не вставала с постели. Бывало, попросишь ее нанизать медяки на шнур, так она вместо девяноста шести монет нанижет целую сотню, хотя для меня это прямой убыток. Или же возьмется солить овощи и забудет положить в кадку соль – вот и гниют у нее тыква и баклажаны. В фонаре, который горит всю ночь, она зажигала шесть, а то и семь фитилей, хотя вполне можно обойтись одним-двумя. Зонтик свой всегда норовила сложить, не дав ему как следует обсохнуть. Увидев у ворот какого-нибудь бродячего певца, тут же несла ему деньги и рис. Словом, она была из тех, о ком говорят: «согрев ванну, моется в холодной воде». К чему ни притронется ее рука, куда ни ступит ее нога – везде одни убытки. «С такой женой недолго и по миру пойти», – подумал я и, пока не поздно, дал ей развод.
Наученный горьким опытом, я рассудил, что для успешного ведения хозяйства нужна женщина немолодая, и поделился своими мыслями с одним человеком. Тот вызвался подыскать мне подходящую супругу, и вскоре дело сладилось. Женщина эта доводилась дочерью хозяину постоялого двора для паломников по святым местам, что находится напротив храма Роккакудо. Овдовев, она вернулась под родительский кров. По словам свата, невесте только что исполнилось двадцать семь лет, но я прикинул, что года три или четыре он ей наверняка убавил, так что выходило лет тридцать с небольшим. Как бы то ни было, прельщенный ее приятной внешностью, я сразу же на ней и женился. Однако со временем, присмотревшись к своей молодой супруге, я понял, что она уже в преклонных летах. На всякий случай я решил расспросить соседа, посвященного в дела этой семьи, и узнал от него, что у моей жены имеется дочь тридцати шести лет. Даже если предположить, что она появилась на свет, когда матери было семнадцать, получалось, что моей женушке перевалило за пятый десяток. «Ловко же меня одурачили!» – подумал я, и с той поры престарелая супруга уже не внушала мне никаких чувств, кроме отвращения. А когда я увидел, как она, думая, что меня нет поблизости, тайком выдергивает из головы седые волосы, меня стало и подавно с души воротить, и я развелся с нею, невзирая на свадебные расходы.
После этого посватался я к женщине, которая, по слухам, некогда служила фрейлиной во дворце. Мало того что она была хороша собой, так еще и нрав имела добрый. Такая пришлась бы по душе любому. «С этой женщиной жизнь будет для меня сплошным праздником», – решил я и, не раздумывая, взял ее в жены. Вскоре, однако, выяснилось, что она ничего не смыслит в хозяйстве. Ладно бы еще она не различала делений на шкале весов – женщине благородного происхождения это простительно. А то, бывало, увидит перевернутую глиняную ступку, залюбуется и этаким восторженным голоском произнесет: «Какое любопытное керамическое изделие! Ему нарочно придали форму горы Фудзи?» Или же, взяв в руки крюк, которым вытаскивают ведро из колодца, удивленно вскинет брови и спросит: «Что это, якорь от лодки?» Ну, а о мерке в пять го[331] и вовсе говорить не приходится – она ни за что не догадалась бы, каково ее назначение. С подобным воспитанием, решил я, в нашей убогой кухне ей не место, и, хотя расставаться с этой милой женщиной мне было жаль, пришлось дать развод и ей.
Вскоре один знакомый сосватал мне некую вдову. Помимо дома в Карасуме, у нее был еще один, который она сдавала внаем за семьдесят моммэ в месяц. Однако, как выяснилось, на шее у вдовы сидело девять человек нахлебников: престарелые дед с бабкой, а также не то младшая сестра, не то племянница с семьями. Уже с одним этим было трудно мириться, а тут еще я узнал, что покойный муж оставил ей долгов на двадцать три каммэ. «Этак за всю жизнь не расплатишься», – испугался я и покинул любезную вдовушку, разумеется, понесши соответствующие убытки.
Через некоторое время я прослышал, что у торговца подержанными вещами с улицы Такэя-мати есть дочь на выданье. Сват сообщил мне, что в приданое за ней дают три каммэ серебром и сверх того еще полный набор летней и зимней одежды. На радостях я сразу же вручил свату деньги, причитающиеся ему за услуги, и незамедлительно отпраздновал свадьбу. Но и на сей раз меня ожидало разочарование: по два, а то и по три раза в месяц моя молодая жена ни с того ни с сего мешалась в рассудке и, раздевшись догола, выбегала за ворота. Ничего не поделаешь, пришлось отправить ее назад к родителям.
Казалось бы, женщин здесь – хоть пруд пруди, а достойной супруги не сыщешь. За семнадцать лет жизни в столице я сменил двадцать три жены, и у каждой обнаруживался какой-нибудь изъян, так что поневоле приходилось разводиться. Поначалу у меня были кое-какие сбережения, но все они разошлись на свадебные расходы, и теперь я остался без гроша за душой. Снова искать себе жену мне уже не по средствам. Живу я сейчас в убогом бараке на задворках улицы Такэдадори в Фусими, а чтобы не пропасть с голоду, мастерю из бамбука каркасы для плетеных шляп.
Жизнь мне совсем опостылела, но ведь в этом мире и не умрешь по своей воле. Не думайте только, что, оказавшись в таком печальном положении, я решил вернуться к своей бывшей жене. Об этом не может быть и речи. Видно, брак наш с самого начала был несчастливым, раз у меня не осталось никакого чувства к этой женщине. Постарайтесь объяснить ей, какой я жестокосердый человек, и уговорите ее как можно скорее выйти замуж.
Но вообще-то, когда бедствуешь, все равно где жить – в столице или в деревенской глуши. А супруги на то и супруги, чтобы быть рядом, помогая друг другу. Если сравнить теперешнюю мою жизнь с прежней, то прежняя, при всех ее недостатках, мне куда милее. И то сказать, за все годы, проведенные в столице, я ни разу не полюбовался вишнями в цвету, ни разу не вышел прогуляться по вечерней прохладе. Не было случая, чтобы осенью я полакомился грибами мацутакэ из Саги, а зимой, когда выпадает снег, поел супа из рыбы фугу. О столичной жизни мне напоминал лишь грохот запряженных быками телег, возвращающихся в Тобу.