Приехав в Киото, я только и знал, что жениться да разводиться, вот и промотал все свое состояние. Стыдно признаться, да ничего не поделаешь. Только Вы уж, пожалуйста, никому об этом не рассказывайте.
Это мое последнее письмо к Вам. Считайте меня умершим и не берите на себя труд меня разыскивать. Если суждено мне выжить, постригусь в монахи и, возможно, когда-нибудь, скитаясь по стране, побываю в ваших краях.
Засим прощайте.
Писано Фукусимаей Кухэйдзи
в столице.
Ларец с завещанием, повергшим всех в растерянность
Г-ну Цусаки Дзиндаю
в собственные руки
Даже люди, постигшие законы судьбы, нередко теряются при виде кончины близкого человека, мне же, не наделенному подобной мудростью, тем более пристало предаваться скорби.
В прошлом месяце, двадцать девятого дня, упокоился наш старший брат Дзинрокуро. Ему дали посмертное имя Сюнсэцу Досэн, так что не преминьте и Вы совершить по нем заупокойную службу. До последнего часа брат вспоминал Вас и все пенял нам, домочадцам, за то, что отправили Вас торговать в далекий край Мацумаэ. «Будь Дзиндаю рядом, – повторял он, – мне было бы кому довериться».
Вплоть до самой кончины Дзинрокуро находился в сознании, собственноручно написал завещание и попросил пятерых городских старейшин скрепить его, как полагается, своими печатями. В завещании говорилось, что по прошествии семнадцати дней после его кончины нам следует в присутствии всех родственников открыть внутреннюю кладовую и произвести раздел оставленных ценностей. Причитающуюся Вам долю я высылаю с этим гонцом, так что не забудьте ее востребовать.
Относительно своего имущества покойный распорядился следующим образом. Дом вместе со всей утварью, а также триста пятьдесят каммэ серебром он отказал старшему сыну, Дзинтаро. Усадьба с домом в одиннадцать кэнов на той же улице и двести пятьдесят каммэ в придачу отошли второму сыну, Дзиндзиро. Земельный участок в провинции Идзуми и тридцать каммэ унаследовала старшая сестра покойного – монахиня Мёсан. Нам с Вами как младшим братьям он завещал соответственно пятьдесят и двадцать пять каммэ. Еще пять каммэ он отписал приказчику Куробэю. В общем, каждому из родственников и прислуги счел нужным что-нибудь оставить, так что все были тронуты его вниманием.
Единственно о ком в завещании не было упомянуто, так это о его супруге. На сей счет Дзинрокуро оставил отдельное распоряжение, в котором указывалось, что, поскольку она не проявляла должной заботы о его сыновьях, ей надлежит вернуться в родительский дом, забрав с собой сундук и прочее приданое. Годами она, мол, еще молода, и эти вещи могут ей пригодиться, коли вздумает повторно выйти замуж. А поскольку денег за ней в приданое не дали, он считает себя вправе по этому поводу не беспокоиться. Уехать же к родителям она должна в течение тридцати пяти дней после его смерти.
Тут старший сын, Дзинтаро, спокойно и вдумчиво возразил: «Поскольку дело идет не о ком-нибудь, а о законной супруге покойного отца, в этом единственном случае я позволю себе не посчитаться с его волей. Рядом с домом я построю для матушки отдельный флигель, где она сможет жить на покое, и вдобавок дам ей двадцать каммэ, чтобы она ни в чем не нуждалась». При этих словах все прослезились и стали хвалить Дзинтаро, – дескать, в его годы редко кто способен на подобное великодушие. А кто-то из старейшин заметил, что вдова должна быть довольна этим решением. Но та и не думала радоваться. Оставив недорезанной морскую капусту для постной трапезы, она сказала, постукивая ножом по кухонной доске: «Я – женщина, и мне не впервой терпеть унижения. Повинуясь воле покойного, я уеду жить к родителям. Денег же, о которых вы говорите, я не приму. Возможно, это прозвучит нескромно, и все же позволю себе заметить, что на протяжении последних пяти-семи лет мне не раз приходилось обращаться к родителям за деньгами на собственные нужды, и я вполне удовлетворюсь, если в порядке возмещения вы дадите мне какую-нибудь ничтожную сумму. В любом случае я сегодня же покину этот дом. Что же до повторного замужества, то у меня и в мыслях этого нет. Будущее покажет, что я говорю чистую правду». С этими словами она переоделась в уличное косодэ и, хотя прежде всегда разъезжала в паланкине, на сей раз, учитывая царящую в доме суматоху, отправилась пешком. Кто-то из родственников попытался ее удержать, – не след, мол, пороть горячку, – другие же посчитали, что ей и в самом деле лучше уйти. Разные у людей сердца – у кого доброе, а у кого и нет. Вот так посреди всеобщего горя вдова удалилась из дома, оглашая округу громкими воплями. После этого один из старейшин заметил: «Судя по всему, покойный был весьма недоволен своей супругой, и все же с его стороны было несправедливо обойти ее в завещании. Вряд ли люди вас засмеют, если вы уделите ей малую толику наследства». Потолковав между собой, мы вместе с вещами отослали ей пять каммэ, благо они лежали в шкафу.
В назначенный день мы вскрыли кладовую и в присутствии всех родственников осмотрели ее, только ящиков с деньгами там не оказалось. «Вот те раз», – подумали мы и принялись обыскивать каждый уголок. Наконец на дне старого длинного сундука кто-то обнаружил ларец с долговыми расписками, к каждой из которых был прикреплен соответствующий ярлык. Как выяснилось, все свое огромное состояние брат пустил на ссуды разным князьям и вместо денег оставил нам в наследство их долговые расписки. Все прямо ахнули, – ведь бумагами этими сразу не воспользуешься, а к тому времени, когда придет срок получать по ним деньги, может произойти все что угодно. Из наличных денег оставалось лишь пять каммэ, которые мы отправили вдове. В итоге Дзинтаро оказался почти без гроша, и мне до сих пор приходится понемногу ссужать его деньгами в обмен на расписки, хотя для меня это весьма обременительно. Как быть с многочисленными работниками – ума не приложу. Денег на производство сакэ теперь нет, а бумаги с долговыми обязательствами в оборот не пустишь. Да, брат проявил непростительное легкомыслие, и теперь дети его вынуждены страдать. Причитающуюся Вам долю наследства приходится высылать все теми же долговыми расписками, – так посоветовали мне городские старейшины.
Дзинрокуро был человеком основательным и никогда не шел на рискованные сделки. Но тут, как видно, позавидовал киотоским ростовщикам, сколотившим огромные состояния на ссудах князьям, и последовал их примеру. С таким же успехом он мог просто выбросить свои деньги в мусорную яму. Да, чуть не забыл: помимо расписок от князей, среди бумаг брата было обнаружено долговое обязательство на тридцать каммэ от одного из театров, которому он оказывал покровительство. Похоже, он и сам понимал, что деньги эти пропащие, и никому его не завещал. И впрямь о размерах состояния человека можно судить лишь после его смерти. Мне и во сне не могло привидеться, что у брата совсем нет наличных денег.
Покойный отец наш, Досай, всегда говорил, что горожанин может ссужать деньги только в одном-единственном случае – под залог усадьбы. Да и то в этих целях разумно использовать лишь треть от имеющихся денег. Раздавать же все деньги, каким бы надежным ни казался залог, ни в коем случае не следует. Так он нам втолковывал, и эти его слова я вспоминаю теперь, когда вместо денег мы остались с никому не нужными долговыми расписками.
Да, много печального в нашей переменчивой жизни, но и забавного тоже хватает. Недавно я узнал, что вдова Дзинрокуро успела найти себе нового мужа, хотя со смерти брата еще не прошло ста дней, и у них уже состоялась помолвка. Что ж, подобное нередко случается на свете, но могла бы хотя бы для вида подождать год. Добро бы она была из тех обездоленных женщин, которые пропитания ради вынуждены работать наравне с мужем. Те после смерти супруга впадают в такую нужду, что, позабыв о долге и приличии, сразу же выскакивают замуж за первого встречного.
Вскоре после того как вдова Дзинрокуро обнаружила перед нами свое истинное лицо, произошла следующая история. В один из дней мне докладывают, что от нее явился посыльный и хочет забрать сундук, стоящий в углу чулана. Когда после смерти брата мы отправляли вдове ее вещи, про него почему-то забыли. «Немедленно отдайте ей сундук, – распорядился я. – Мне противно держать его в доме даже лишний час».
Я сразу же отправил в чулан двух или трех служанок и велел им вынести сундук, но они не смогли сдвинуть его с места. Тогда за сундук взялись несколько дюжих парней, но и у них ничего не получилось. А поскольку он был заперт на замок да к тому же еще и опечатан, они отступились в полной растерянности, приговаривая: «Обычно в таких сундуках хранят бамбуковые распорки и деревянные распялки для выстиранной ткани, а сюда, поди, двадцать каменных жерновов запихнули!»
Тут подошел я. Гляжу – в крышке сундука проделано небольшое отверстие. «Странно», – думаю, без лишних слов взламываю замок, и что же? – сундук битком набит медными монетами. Видно, не один год эта плутовка их туда кидала. До чего же алчное создание! Находясь на полном содержании у мужа, она тайком припрятывала деньги, да еще в таком количестве! Но за всякое дурное дело приходит расплата, вот ее хитрость и выплыла наружу. По моим подсчетам, в сундуке этом не меньше восьмисот каммэ.
Брат наш Дзинрокуро жил на широкую руку, поэтому дела его и стали расстраиваться. Не иначе она уже давно вознамерилась покинуть своего супруга и начала загодя к этому готовиться. Какое вопиющее бессердечие! Подобных нечестивиц на свете немало, так что по нынешним временам надобно со всеми быть начеку, даже с собственной женой. А посыльному я сказал так: поскольку во время свадьбы сундук несли двое слуг, пусть и на этот раз за ним явятся двое молодцев, покрепче да поздоровее, чтобы ноша оказалась им по плечу. Видно, вдова усовестилась, – во всяком случае, до сих пор за сундуком так никто и не пожаловал.
Было бы славно, если бы до конца года Вы смогли воротиться домой. Жду Вас с нетерпением, много о чем хочется потолковать. А пока жду Вашего ответного письма.