дают нам несколько ценных намеков на характер первоначальных отношений между царем Михаилом и органами центральной власти.
Прежде всего надлежит отметить, что в течение Великого поста с государем сносится земский собор, то есть «освященный собор», «бояре» и «всяких чинов люди». Со среды Святой недели, 7 апреля, сношения ведутся всего чаще от имени «Федорца Мстиславскаго со товарищи», и государь со своей стороны пишет «бояром нашим князю Ф.И. Мстиславскому со товарищи»[90]. Обращение государя к более широкому кругу лиц после Пасхи наблюдается лишь в немногих особо важных случаях. Объяснений такой перемены в самих документах нет, и потому мы о ней можем лишь гадать.
По некоторым отпискам из Москвы можно заключить, что члены земского собора, избравшего царя Михаила, не довольствовались тем, что их послы видели нового государя, но и сами хотели видеть его очи. Так, например, поступили нижегородские выборные, просившиеся у собора к государю немедля по его избрании[91]. Понемногу к государю ехали из Москвы не только московские столичные служилые чины, но и провинциальные служилые представители. В конце марта все они официально еще числились в Москве, и собор писал государю: «…дворян, государь, и детей боярских без твоего государева указу с Москвы мы никуды не отпускали опричь тех, которые отпущены к тебе, государю, в челобитчиках (то есть в соборном посольстве)… и которые посланы по городом для твоих государевых дел»[92]. Позднее (но когда именно, сказать точно нельзя) государь велел стольникам, стряпчим и жильцам быть на службе с ним «в походе к Москве», и 25 апреля в селе Любилове был им окончательный смотр[93]. Около этого времени бояре писали из Москвы царю, что «на Москве столников и дворян болших и стряпчих нет никого»; «да и городовые, государь, дворяне многие (прибавляли они) поехали к тебе, государю». В другой отписке бояре выразились и еще категоричнее: «…столники и дворяне болшие и из городов выборные все с тобою, государем»; и это их выражение государь повторил в своей ответной грамоте: «…а дворяне и столники и стряпчие с нами все; а что с нами дворян болших и столников и стряпчих и дворян выборных из городов, и мы к вам послали имянной список»[94]. Если принять во внимание, что некоторых московских дворян в те дни не было ни в Москве, ни с государем, потому что они, по боярскому выражению, «разъехались по домам», «многие разъехались по деревням»[95], – то можно прийти к заключению, что нормальный состав земского представительства на московском соборе в апреле распался. В Москве не осталось вовсе «больших» дворян придворного круга и придворной службы; остались «дворяне и дети боярские на Москве, немногие – попроще, из которых было «в воеводы послать некого»[96]. Переехали к государю и городские выборные дворяне, и, таким образом, обе части служилого представительства – и та, которая представительствовала по избранию, и та, которая была на соборе на основании своего служебного положения и значения, – собрались у государя «на походе» если не поголовно, то в бесспорном своем большинстве. В Москве же оставались «власти» – митрополит Кирилл со всем освященным собором, «бояре» – князь Мстиславский со товарищи, да тяглые представители, если только они не последовали примеру нижегородских посадских, пожелавших видеть государевы очи на походе, ранее приезда государя в Москву. Земский собор, словом, разделился, как и в 1610 году. Тогда в великом посольстве к Сигизмунду поехали послы от властей, от Думы и от сословных представителей, причем число последних было очень значительно. Теперь членами посольства к М.Ф. Романову были также «челобитчики» от властей (архиепископ Феодорит с освященным собором), от Думы (Ф.И. Шереметев «со товарищи») и от «всяких чинов людей» достаточное число «по спискам», причем это число, как мы только что видели, все росло и росло. В 1610 году в Москве оставались, после отъезда посольства, только «власти» или «освященный собор» да Дума, а сословные представители считались находящимися в посольстве, где они и соборовали со старшими послами в особо важных случаях их посольского дела. В 1613 году в Москве оставались те органы центрального управления, которые соответствовали патриаршему совету и Боярской думе нормального времени, да (предположительно) некоторое число земских представителей тяглого сословия[97]. Такое разделение собора и переезд земских выборных к государю документами косвенно приурочивается ко времени Пасхи, когда вместо всего собора из Москвы начинают писать царю власти и бояре, а чаще и одни бояре. К Светлому воскресенью Москва естественно должна была опустеть: кто мог, ехал «по домом» и «по деревням»; другие же на «велик день» должны были спешить к государю. Переезд из Москвы на тот или иной государев стан был очень недалек и нетруден; поэтому к государю ехали в очень большом числе, и уже в Троицком Сергиеве монастыре состоялось такое совещание государя с окружавшими его «всякими служилыми и жилецкими людми», которое было названо «собором», и от себя послало в Москву к людям всяких чинов посольство, выбрав его «из духовнаго чина и из бояр и из окольничих и изо всяких чинов людей… да из городов дворян и атаманов и казаков». Это соборное посольство, посланное по делу о казачьих грабежах, было встречено в Москве своего рода собором, в котором приняли участие власти, бояре, «всякие служилые люди и гости и торговые московские и всех городов всяких чинов люди»[98]. Очевидно, что, по представлению московских людей, около государя у Троицы и около высших исполнительных органов власти в Москве находился один, разделившийся на два «собора», совет «всея земли». Если верить точности словоупотребления в тогдашних актах, то следует заключить, что собор у Троицы был по составу преимущественно служилый, а собор в Москве – пестрый, с заметным участием, при духовных и служилых людях, также и тяглого представительства. С приездом государя в Москву оба собора снова слились в один совет «всея земли».
Приведенные наблюдения позволяют сделать тот вывод, что царь Михаил Федорович не имел случая встретиться с Боярскою думою в ее полном составе вплоть до своего приезда в Москву. В «челобитчиках» к нему явились немногие члены земского собора с архиепископом Феодоритом и близким для Романовых Ф.И. Шереметевым во главе, но не патриарший освященный собор и не государева Дума. Сношения с царем принадлежали сначала всему земскому собору, а не боярам и «начальникам», и когда однажды дьяк по недомыслию редактировал земскую отписку государю от лица его «холопей» князей Трубецкого и Пожарского, то его поправили, в чем он описался, и вместо князей написали в отписке государевых холопей «всяких чинов людей Московскаго государства»[99]. Только тогда, когда большинство земского собора оказалось у государя, он стал сноситься со своею Думою, ведавшею в Москве текущие дела. При таких условиях трудно предположить, чтобы бояре или Боярская дума успели взять у царя Михаила «письмо» при его «наречении» 14 марта или же в течение тех семи недель, которые прошли между наречением и приездом царя в Москву. А в эти семь недель новый государь успел, как увидим, создать около себя свой правительственный круг и образовать такой порядок своих отношений к другим органам власти, который нисколько не напоминает нам о формальных ограничениях государя.
По недостатку прямых указаний на то, как были размежеваны правительственные функции между временным правительством в Москве и государем, только что принявшим власть, нам приходится довольствоваться намеками отдельных грамот. Все эти намеки говорят в пользу того предположения, что царь Михаил чувствовал себя лично совершенно независимым от боярства и от собора. Он иногда принимал по отношению к ним даже гневный тон. Из Ярославля, например, он выговаривал собору по поводу некоторых беспорядков и напоминал с достаточною жесткостью, что он не напрашивался на престол: «…учинились есмя… царем и великим князем всеа Русии вашим прошеньем и челобитьем, а не своим хотеньем, крест нам целовали есте своею волею». Беспорядки не прекращались – и от Троицы царь послал в Москву резкую грамоту, отказываясь даже идти в Москву: «…конечно и вседушно скорбим и за тем к Москве идти не хотим»[100]. Эта угроза отказаться от власти и ссылка на крестное целованье по записи, в которой, как известно, московские люди обязывали себя к безусловному повиновению, мало вяжутся с представлением о государе, связанном формальными условиями. Еще более резкий тон, чем в грамотах к собору, проскальзывает в грамоте к боярам по поводу приготовления в Москве барского жилища. Бояре не имели возможности приготовить к государеву приезду те покои, какие желал государь, и известили его об этом. Государь же решительно потребовал повиновения «по прежнему и по сему нашему указу». И необходимы были личные представления бояр (князя И.М. Воротынского), чтобы уладить дело[101]. Иногда со стороны государя видим молчаливый отказ удовлетворить ходатайство бояр, казалось бы, правильное и законное. Бояре просят государя прислать от себя в Москву служилых людей, годных на ответственные поручения, потому что таких в Москве нет, все с государем: «…и тебе бы, государю царю, смиловаться, прислать к Москве из столников, из дворян». На это государь отвечает приказанием выбрать и послать на дело пригодных людей и к этому прибавляет: «…а дворяне и столники и стряпчие с нами все… и мы к вам послали имянной список» – и только. От себя государь не посылает никого, и бояре принимают этот отказ беспрекословно