С этим тайным вздохом я шагнул к прилавку и... увидел почти рядом с собой Темину маму.
Видимо, судьба в тот день решила делать мне подарок за подарком.
Темина мама была теперь не в блестящем «артистическом» платье, а в обычном — желто-зеленом, с рисунком из листьев. Но в той же шляпе, что вчера. Она растерянно перебирала содержимое сумочки и говорила продавщице:
— Какая досада, я истратила почти все деньги, не хватает двух с полтиной... У вас еще много таких пластинок?
— Последняя! — отозвалась продавщица со сдержанным злорадством.
— А вы не могли бы отложить ее, пока я схожу за деньгами? Это всего полчаса...
— Не имею права. Идите, может быть, успеете. Но эту пластинку спрашивают все время...
Продавщица явно мстила незнакомой покупательнице за ее «столичную» интеллигентность и красоту.
— Какая досада...
И я решился. Этакое мгновенное вдохновение.
— Зоя Корнеевна! Возьмите у меня взаймы! Три рубля!
Она глянула удивленно. С высоты роста. Наши глаза встретились. И тогда я запоздало сказал:
— Здрасте...
— Здравствуй... Но разве мы знакомы?
— Нет. Но про вас Тоська... Тося Мухина рассказывала, она рядом с вами живет. Когда вы позавчера подходили. Когда мы играли... Я там был, только вы меня, конечно, не помните.
— Да... не помню. Мне показалось, по правде говоря, что там все такие сорванцы...
Какая удача, что я был теперь не в обтрепанном костюме сорванца, а... весь такой образцовый!
Язык у меня был подвешен, я умел вести беседы со взрослыми (недаром же понравился парикмахерше Тане). С философской ноткой я заметил:
— Когда такая игра, все сорванцы...
— Да, игра ужасная... И такие слова...
Я «попал в струю»:
— Что поделаешь. Из песни слова не выкинешь. Это старинная игра, еще из крепостного права. Народная традиция.
Темина мама смотрела на меня с растущим благожелательным любопытством. И я понимал: ее радует, что среди здешних мальчишек не только шпана и опасные для Темы хулиганы, но и «вполне приличные дети».
— У меня есть три рубля... — Я выгреб зеленую бумажку из-под мундштука и скомканных документов. — Вот, пожалуйста...
— Но... это неудобно. Брать взаймы у мальчика. И как я тебе верну?
— Очень просто! Я сейчас пойду играть на то же место. Или во двор, там рядом. А вы принесете... Или вашего Тему пришлите... — Последние слова я сказал небрежно, чтобы она не догадалась о моем тайном интересе.
— А вы там... не побьете его?
Я не стал бурно возмущаться и уверять ее в нашей благовоспитанности. Хватило ума отозваться сдержанно:
— Зачем же? Мы никого не трогаем.
— И никогда не деретесь?
— Деремся, если сильно поссоримся. Но это по-честному, один на один. И только если силы одинаковые... — Это была правда. И я добавил: — А чего же мы будем приставать к человеку ни с того ни с сего? Он же... кажется, не задиристый.
— Увы, ни в малейшей степени, — почему-то слегка опечалилась Темина мама.
Она взяла у меня деньги, купила у продавщицы (явно огорченной таким поворотом дела) пластинку, и мы пошли к улице Герцена.
— Интересно, что это за пластинка? — сказал я, чтобы поддержать светскую беседу.
— Это песня Петера. Вернее, танго... Есть такая кинокартина — «Петер». С артисткой Франческой Гааль.
— Да, я знаю. Я смотрел.
Мы помолчали.
— Странная девушка эта продавщица, — проговорила Темина мама. — Откуда в ней такая недоброжелательность? И что с этой девушкой станет в пожилом возрасте...
— Сделается как старая графиня с тремя картами, — поддакнул я.
Темина мама опять изумленно глянула на меня из-под шляпы:
— Ты читал «Пиковую даму»?
Я сказал со скромным достоинством:
— Помилуйте, Зоя Корнеевна. Мне уже почти десять лет.
— Вот как... да, конечно... А мой Тема еще не читал. И вообще к Пушкину относится прохладно, как я ни стараюсь... Правда, ему пока что девять с небольшим... Зато он без ума от «Острова сокровищ».
— От «Острова» все без ума, — согласился я.
Мы расстались на углу Герцена и Дзержинского, и я пошел в свой старый двор.
На крыльце большого дома сидели Толька Петров, Амир-ка Рашидов, Семка Левитин и Валерка Сизов. Воззрились на меня. Сейчас начнется!
Я опередил возможные насмешки:
— Ну, че уставились! Я в лагерь собирался, велели в пионерской форме. Я уже совсем готовый был, а мне вдруг: «Мотай на фиг, нету для тебя путевки!» Одна там начальница, размером с дирижабль... Кому-то сплавила, наверно, мою путевочку по знакомству... Зря только документы копил. Вот!.. — И я выдернул из кармана пачку излохмаченных бумажек.
Все это произвело впечатление. Ко мне отнеслись сочувственно.
— А зато у меня вот что есть! — добавил я гирьку на свои весы. И вытащил мундштук.
— Ух ты! Где раздобыл? — Валерка протянул руку. — Дай посмотреть!
— На... В пионерской комнате стырил, когда вожатая за характеристикой ходила.
— Вот она узнает, напишет тебе характеристику, — умудренно предупредил Семка.
— Ништяк...
М-да, послушала бы сейчас меня Зоя Корнеевна!
Все по очереди подудели в мундштук. Он издавал пукающие звуки. Толька Петров «пукал» дольше всех, потом опустил мундштук и удивился:
— Уй, гляньте-ка, кто к нам идет! Панамка...
От калитки нерешительно шел к крыльцу Тема.
Теперь он был не в клетчатом костюмчике, а попроще: в потертых вельветовых «шкериках», в голубой полинялой матроске, в сандаликах на босу ногу. Но чистая панамка белела на нем по-прежнему. И это говорило о принадлежности мальчика к иному миру. У нас в панамках гуляли только дошкольники.
— Это ко мне! — поспешно и решительно сказал я. — Темчик, иди сюда! — Так у меня вышло: Темчик. И было это для него более подходящим, чем Тема и тем более Темка...
Темчик подошел. Глянул на всех светло-карими глазами. С робостью, конечно, однако без заискивания. Негромко, но отчетливо сказал, не опуская глаз. Всем:
— Здравствуйте.
— Привет, — буркнул Семка Левитин с иронической ноткой.
— Здравствуй, — сказал я. Остальные молчали.
— Он в большой ограде живет, — объяснил я, исполняя ритуал ввода новичка в наш круг. — Недавно приехал.
— Да знаем уж... — хмыкнул Амирка.
— По-моему, он девчатник, — заявил совершенно лишенный такта рыжий Толька. — Ты любишь за девками ухаживать, правильно я говорю?
— Вовсе нет! — сдержанно возмутился Темчик.
— Он на них и не глядит, — заступился я.
Темчик глянул на меня чуть виновато.
— Нет, я... гляжу иногда. Там, где я раньше жил, мы часто играли вместе, мальчики и девочки. Но это ведь не ухаживание...
Речь Темчика, более отчетливая и правильная, чем у нас (да еще с московским «аканьем»), конечно же, не настраивала в его пользу. Но дразниться никто пока не стал. Миролюбивый Валерка Сизов спросил:
— Ты в Москве, что ли, жил?
— Да...
— А зачем вы сюда приехали?
У нас папа... сюда направлен на работу. Не совсем сюда, но близко...
— А че, в Москве все в панамках ходят? — спросил Амирка.
Нет, конечно. Но у меня раньше случались солнечные удары, и мама говорит, чтобы я носил, когда жарко.
Над беззащитной искренностью смеяться нечестно, и Семка лениво проговорил:
— Рыжий, закройся.
И Толька, готовый было отпустить очередное ехидство, на время «закрылся».
Темчик опять посмотрел на меня:
— Это ведь ты — Славик? Мама просила передать деньги. И сказать спасибо.
— Пожалуйста, — вздохнул я, ощущая, как нарастает неловкость. И взял трешку.
— Ух ты, новенькая, — сунулся Семка. — Хочешь, разменяю? Два рубля бумажками и руль мелочью.
— Зачем?
— А в чику сыграем... — И обратился вдруг к Темчику: — Будешь с нами в чику играть?
— Нет, я не буду. Спасибо...
— Он и не знает, что такое чика, — сказал Амирка.
Нет, почему же. Я знаю. Но у меня нет денег.
— Взаймы дадим, — подначил Семка.
— Нет... Мне, наверно, попадет, если мама узнает.
— Как она узнает? — удивился Валерка Сизов. — Ее же тут нету!
Ну... она спросит: чем ты там занимался?
Тут все заржали, кроме меня. Толька Петров — громче всех.
— Чего вы гогочете, — сказал я. — Чего смешного, если человек врать не любит?
— Он просто играть не умеет! — «догадался» Толька.
— Нет, почему же! Я играл, где мы раньше жили. Только не на деньги, а на пробки.
Это нам было знакомо. Вместо монеток иногда использовали зубчатые жестяные закрывашки от пивных бутылок.
— Пробки — это для младенчиков, — сплюнул Семка.
— Да, пожалуй, — согласился Темчик.
Трудно дразнить человека, если он не спорит. Да я и не хотел, чтобы его «доводили». И сказал Тольке, который опять заржал:
— Ну, че ты, Рыжий, скалишься, как в цирке?
— А ты? Лагерный придурок стал, да?
— Повтори...
— Лагерный придурок!
— Айда, — вздохнул я. Потому что не было никакого выхода. Как всегда при таких случаях, противно засосало внутри, но что делать. Спустить Рыжему оскорбление при Темчике я не мог.
И мы пошли к дальнему забору, что отгораживал пекарню (ох, сколько поединков за долгие годы видел этот забор!). Темчик пошел с нами, он, кажется, сперва ничего не понял. Я на ходу снял галстук, протянул Темчику:
— Подержи, пожалуйста.
По тогдашней этике драться в пионерских галстуках не рекомендовалось.
Драка была короткой. Толька сумел раскровить мне губу, но я (вот удача!) вляпал такой фингал на конопатую скулу, что все единодушно признали мою победу. Конечно, кроме самого Тольки. Он, правда, отказался от дальнейшего боя, но обещал меня «в другой раз изувечить пуще всякого урода». Впрочем, он быстро оттаял.
На дворе появился Пашка Шаклин и позвал нас в цирковой сквер погонять только что отремонтированный футбольный мяч.
— Пойдешь? — спросил я Темчика.
— Если можно...
— А почему нельзя-то!
15. 04. 97