20.00. Николай Иванович повел С. А. и А. К. на Волгу. Река здесь не широка, но очень красива. Есть небольшая набережная, по которой гуляют местные парочки. То там, то здесь слышна иностранная речь. А ведь раньше город был закрытым. Гуляли мы довольно долго. Оно и понятно. Надо же дать возможность брату и сестре побыть вдвоем…
В. П.:
И спасибо, что дали. По правде говоря, Людмиле и мне было о чем поговорить и что вспомнить…
Моя сестра Людмила Петровна старше меня почти на четырнадцать лет. И ее отношение ко мне всегда было скорее материнским, чем сестринским. Тем более что в пору моего детства (а оно пришлось на войну и первые послевоенные годы) ей пришлось немало повозиться со мной. Миля (так звали ее в семье) отдавала мне пайки, полученные на оборонном заводе, учила меня читать, бинтовала мне распухшие от ревматизма пальцы, на которых лопалась кожа. Слегка назидательно (на то и старшая сестра) учила меня хорошим манерам и основам нравственности. В годы семейного неустройства — развод родителей, отчим и все такое — я часто обитал не дома, а под кровом Людмилы и Николая. И до сих пор вспоминаю ту пору как добрую и немного романтическую эпоху: время тесных комнатушек, сипящего патефона, керосинки с булькающей кашей, веселых разговоров, чтения вслух и рассказов Мили и Коли об удивительном городе — Одессе сороковых годов, где сестра и ее будущий муж учились в институте, познакомились и поженились…
А потом, уже в Екатеринбурге, судьба вновь привела меня в дом сестры. Они с мужем переехали из Ханты-Мансийска в Свердловск, я заканчивал университет, надо было где-то искать жилье. Ну а где, как не у родных! Николай работал в Институте охотничьего хозяйства (или что-то вроде этого) на самом краю города, в поселке Уктус. Там же для сотрудников института построили двухэтажный деревянный дом. И я сделался одним из его жильцов.
Хочется рассказать о той поре немного подробнее.
Тогда на горном склоне еще не было гостиничного комплекса «Уктус». Сосновый лес с узкой березовой опушкой стоял в десяти шагах от окон. Можно было выпрыгнуть в окошко и почти тут же заняться сбором грибов. По ночам сосны шумели ровно и вполне по-таежному. Это, кстати, подвигло меня сочинить стихи «Тень Каравеллы» («…то ли мачты гудят, то ли сосны шумят на ветру»), которые стали началом очень многого в моей жизни — отряд «Каравелла» и все такое прочее. И повесть с тем же названием, что стихи. И ребячья парусная флотилия… Но о флотилии я писал не раз. А сейчас — о той жизни на Уктусе, у сестры.
Наша квартира была на первом этаже. А над нами жил с женой и малышом-сыном писатель Гриша Бабаков. У него на счету было несколько славных книжек, в том числе повесть «Тигр наступает» — о ребятах, занятых охраной природы. Мне эта повесть нравилась. И Гриша нравился. Был он молод, энергичен, водил знакомство со многими литераторами, состоял в авторах «Уральского следопыта»… Жаль, сердце у него было очень больное, и через несколько лет Гриши не стало…
Но в ту пору, в начале шестидесятых, никто еще не думал о грустном. В квартире Бабакова часто собиралась веселая литературная компания. Приходили похожий на кубинского «барбудо» Евгений Ананьев, блистающий майорскими погонами и гусарской выправкой Венедикт Станцев, поглядывавший на всех со снисходительной мудростью Олег Коряков, молчаливый, с грустно-хитроватым взглядом Владимир Шустов. Заглядывал Вадим Кузьмич Очеретин, который в ту пору публиковал в «Следопыте» под псевдонимом умопомрачительную приключенческую повесть о снежных людях «Брат гули-бьябона». Повесть пользовалась весьма живым интересом у читателей, но официальной критикой была встречена «неоднозначно». Истинное авторство «Брата гули-бьябона» для всех для нас было секретом Полишинеля, и мы обсуждали эту вещь с молодой горячностью.
У меня в ту пору уже готовилась к печати первая книжка, в газетах и журналах печатались рассказы, и в «бабаковскую» писательскую компанию я был принят за своего.
Но литературные посиделки на втором этаже в конце концов кончались, я спускался «с небес на землю», к себе на первый этаж, а там ждала меня другая жизнь. Как бы вторая сфера моего бытия. Ждали одноклассники и приятели моей племянницы Иринки.
Это уже потом Ирина Чеснокова стала журналистом, собкором «Пионерской правды», заместителем редактора «Учительской газеты» и так далее. А тогда она была пятиклассницей, увлеченной книжками про моря и паруса. Да и я от ее увлечений недалеко ушел, разница в возрасте-то всего десять лет. Иринка и ее друзья живо почуяли во мне «своего человека». Стали сбиваться вокруг меня в компанию. Эта компания и стала ядром будущего отряда «Каравелла».
Но тогда, в шестьдесят первом, этой обтрепанной, уктус-ской вольнице было далеко до отряда. Горластые местные «маугли» пока еще ничем не напоминали будущих штурманов и барабанщиков «Каравеллы» с внешностью и манерами юных гардемаринов. Почти каждый день человек по десять являлись ко мне в комнату, и стоял там, как говорится, дым коромыслом. И бедная моя сестрица все это терпела, лишь изредка и нерешительно вопрошая: «Когда же это кончится?» Кончилось не скоро, и я благодарен сестре за то, что она мужественно вынесла этот шумный «период становления»…
Но теперь все это уже было в прошлом. «Каравелла» готовилась отметить сорокалетие, а мы со смехом и грустью вдвоем вспоминали былое…
Далее — снова запись А. К.
По возвращении Людмила Петровна рассказывала, каким был В. П. в детстве. Особенное впечатление произвели ее слова о том, что у будущего классика от голодухи постоянно опухали пальцы.
22.15. Введя определенную дозу наркотического снадобья Митьке (и заодно себе) и вырывая друг у друга иглу и ножницы, А. К. и С. А. пришили зайцу новый нос — пуговицу, подаренную Людмилой Петровной. Заодно отремонтировали бедняге полуоторванную переднюю лапу. Причем А. К. за свои деяния наградил себя званием хирурга-пластика, а для С. А. придумал титул ветеринара высшей степени.
Митька стойко (тем более под наркозом) выдержал все операционные мероприятия. Теперь можно подумать и о свадьбе с куклой Настей.
Вечер был хорош. Единственно, что слегка омрачила его — это печаль Людмилы Петровны, узнавшей, что уже завтра утром братец с компанией отбывает на «копейке» дальше на запад. Справившись с печалью, мужественная сестра Командора принялась жарить для экипажа «дорожные» пирожки.
23.35. Укладываемся спать в комнате, отведенной гостеприимными хозяевами. С. А. и А. К. на полу, В. П. — после долгих пререканий — на диване.
На столе — королевская сирень, которую нарвала в своем саду Людмила Петровна. Эта сирень — одно из ярких воспоминаний прошедшего дня. Каждый отдельный лепесток — с ноготь величиной. Но сама сирень почему-то не пахнет. Может быть, у нее, как у липы (это наблюдение Паустовского), запах ощущается лишь на расстоянии? Константин Георгиевич говорил еще, что сохранять свой «запах» на расстоянии — это особенность настоящей литературы. От себя добавим, и приключений тоже. Нет сомнений, что спустя какое-то время мы оценим по достоинству каждый миг из числа тех, что мы пережили вместе.
6.10. Подъем. Завтрак. Грусть прощания. Отъезд.
6.17. Утро начинается с поэтического выплеска В. П.:
Дудите в трубы,
Бейте в бубны —
Мы покидаем город Дубну.
Хотя, конечно же, она —
Совсем не Дубна, а Дубна.
Видимо, это для того, чтобы скрыть печаль от расставания с Людмилой и Николаем. Когда еще снова дорога приведет его в этот город на Волге…
Хором констатируем, что сегодня — пятый день нашего автопробега. В. П. говорит, что до Великой Отечественной в стране вместо обычной недели была пятидневка. Пятый день — выходной! У Паустовского есть даже рассказ «Пятый день» (иначе — «Московское лето»).
6.45. Заправляемся тридцатью литрами бензина. Стоимость заправки 230 рублей. На спидометре 2691 километр. Решаем ехать в сторону Смоленска по Второму обводному московскому кольцу: Клин, Руза, Можайск.
7.55. Въехали в старинный русский город Клин (год основания — 1317-й). По заявлению В. П., здесь прекрасный музей Петра Ильича Чайковского. Ну и что? У нас в Алапаевске тоже есть!
8.11. Проезжаем деревню Малеевку, по которой протекает речка Чёрная! (Которая уже по счету!) Учитывая, что где-то здесь расположен второй оставшийся у российских писателей после распада СССР Дом творчества, название у речки самое что ни на есть подходящее…
9.10. Впервые заблудились. У развязки на Рузу указатели показывают неправильное направление. Потеряли полчаса, пока выехали на верную дорогу, где опять же никаких указателей нет. На это событие рифмами отозвался В. П.:
Запутались мы в подмосковных лесах —
Дорога ведет в никуда.
Навстречу мужик в полосатых трусах
И нам говорит: «Не беда!
Езжайте назад и направо под мост,
А дальше — на Рузу вперед!»
И нету причины, чтоб вешать нам нос, —
Нас выручит русский народ!
9.42. Добрались до города Рузы. Узкие улочки. Ничего достопримечательного мы не увидели, но из истории знаем, что под Рузой осенью сорок первого шли ожесточенные бои с фашистами.
10.10. На горизонте Можайск. На въезде надпись, гласящая, что город основан в 1231 году, то есть еще до Батыева нашествия. Видим купола множества церквей. Переезжаем через реку Москву. На спидометре 2900 километров. Погода прохладная, но солнечная, самая подходящая для путешествия. И места кругом замечательные, самые «среднерусские». Ехать бы так и ехать…
10.18. Вышли на автостраду Москва — Смоленск — Минск.
10.45. Повинуясь общему порыву, сворачиваем к Бородино.
Едем лесной дорогой. Пересекаем железнодорожную линию. В. П. высказывает догадку, что, видимо, по этим рельсам злокозненный император Франции подтягивал к месту сражения эшелоны со своими гренадерами, кирасирами и уланами. Митька, не сразу учуявший юмор, возмущенно дрыгает отреставрированной лапой. Затем, чтобы оправдаться, заявляет, что «юмор дубовый».