Голубь и вороны
Тяжёлая, сработанная из толстых широких досок входная дверь нехотя приоткрылась и в избу скользнула Настенька. На порозовевших от мороза и возбуждения щеках – слёзы.
Голос её дрожит:
– Вы сидите тут, а на дереве голубь погибает. Его вороны собираются склевать.
Мы с Алёшкой быстро оделись и втроём поспешили во двор.
Как такое могло случиться, никто из нас не мог понять. На самой длинной изогнутой ветке вниз головой висел голубь. Похоже было, что он одной ногой попал в обрывок сетки, занесённой ветром на дерево. Либо вырвался от ребятишек, которые держали его в неволе, и обрывок привязи, который остался на ноге, зацепился за сучок. Видно было, что голубь устал бороться за жизнь. Временами он отчаянно взмахивал крыльями и тогда каждый раз казалось, что птица вырвется из неволи. Но бесполезно. Вскоре он вновь повисал вниз головой, казалось, без признаков жизни.
Серые хитрые вороны рядком сидели на соседнем клёне и спокойно наблюдали за голубем. Они поняли: жертве от них никуда не деться. На дворе мороз, голубь долго не протянет.
Настя плакала. Я сходил в дом за ружьём.
– Ничего не получится, – проговорил подошедший Сергей Иванович, – ветку дробью не перешибёшь, а голубя можно погубить. Грех будет. И Алёшке залезть нельзя, ветка тонкая, обломится. Надо установить дежурство, чтобы вороны не набросились. Может, голубь сам освободится от плена.
Алёшка стал, размахивая руками, кричать на ворон. Они спокойно продолжали сидеть рядком. Знали, что в безопасности.
Голубь в который уже раз опять судорожно замахал крыльями. Мы, затаив дыхание, следили за его неловкой попыткой. Всё бесполезно. Птица скоро истратила запас сил и в очередной раз затихла.
– Он замёрзнет и умрёт, – в отчаянии вскрикнула Настя.
– Пока борется за жизнь, машет крыльями – не замёрзнет, – как мог, успокоил Сергей Иванович. – Что-нибудь придумаем, только бы не перестал двигаться. Мы должны ему помочь, эта птица особенная. Мне ещё мой дед говорил, что, у кого плодятся домашние голуби, у того не будет пожара. Этот голубь – наш. У него гнездо под коньком дома.
– Если он оторвётся и упадёт без сил на снег, то ушибётся, и его всё равно вороны заклюют! – глухо сказал Алёшка.
– Идите в дом, – обратился он ко мне и Насте, – сейчас мы покараулим с дедом, а потом вы нас смените.
– Нет, – запротестовала Настя, – я не мёрзну.
Так мы все и стояли. Никто не хотел уходить. Сергей Иванович поднял ружьё, намереваясь выстрелить по воронам. Они все не спеша поднялись и уселись на дальнем дереве, недосягаемые для выстрела. Сидели всё так же рядком. Терпеливо наблюдали и ждали, когда мы уйдём и они займутся добычей.
– Серые канальи, – совсем не удивившись поведению ворон, усмехнулся Сергей Иванович. – Умные. Мой одногодок Семён Коныч держал в доме ворону. Так она у него говорить, как человек, научилась. Калякала с ним.
– Как попугай? – спросила Настя.
– Попугай повторяет слова. Не понимает, что говорит. А она с понятием.
В следующий момент голубь вновь захлопал крыльями, да так сильно, что ветка вся заколыхалась. Показалось, что сейчас она отпустит птицу. Одна из ворон, самая крайняя, передвинулась, не взлетая, по ветке поближе, стала зорче, чем другие, смотреть на голубя. Ей не терпелось больше всех. У неё клюв, горло, голова, крылья, хвост и ноги были чернее, чем у её подружек. С металлическим блеском. Остальное: грудь, бока, спина – хотя и были серые, но чистые. Такая чистюля! Она показалась нам противнее всех.
Чуда не произошло. Голубь вновь затих. Его тельце с опущенными крыльями казалось совсем беззащитным.
– Вот она, зачинщица. Всех своих заводит. Они нашего Цыгана дразнили… Любит поиграть, – проговорил Сергей Иванович, показывая на ту ворону, которая приблизилась к голубю ближе всех.
– Как это? – удивился Алёшка.
– Хитрые. Подпускали его на земле к себе близко. Он бросался, глупый. Они взлетали. И так продолжалось, пока им не надоело. Они улетели, а охрипший Цыган ушёл в конуру ни с чем. Разок я ей кинул твёрдый, как железо, сухарь. Нарочно. Посмотреть, что будет делать?
– И что? – не отводя мокрых глаз от голубя, спрашивает Настя.
– А ничего! Подхватила клювом сухарь, размочила его в луже у колодца и пообедала. А потом каркала, да так звонко. По-моему, надо мной смеялась.
– Ой! – от радости вскрикнула Настя и присела на снег, – победил, победил!
Голубь, особенно резко замахав крыльями, оторвался от ветки и, не планируя, комом упал в снег. Не успели Настя с Алёшкой к нему подбежать, он, подобрав крылья, засеменил ото всех в сторонку. Алёшка догнал его, осторожно взял в руки. У птицы не было ран. И крылья были целы.
– Он замёрз, пошли в дом, – скомандовал Сергей Иванович.
Было спешно решено огромного рыжего кота Дормидонта для безопасности переселить в отапливаемый предбанник. Что мы и сделали с Алешей.
Голубя поместили на кухне.
Сначала он забился под стол. Там прижался к стене и не глядел ни на кого. Хлебные крошки и молоко словно не замечал.
Утром мы его не узнали. Он бодро бегал. Хлебные крошки, которые мы набросали на пол, исчезли. Мы радовались.
А в полдень, когда Вера Михайловна, войдя с улицы на кухню, не сразу прикрыла входную дверь, голубь мелкими шажками засеменил к порогу. И не успели мы что-либо сделать, как он оказался в сенях, где дверь обычно открыта. Алёшка метнулся за птицей. Послышалось хлопанье крыльев и чуть позже радостный голос:
– Полетел! Он полетел!
– Что же вы хотели? Это птица! Ей вольный свет нужен, а вы ей кухню уготовили. Всех обхитрил – и ворон, и вас. Опытный, видать! – сделала вывод Вера Михайловна. Мы молчали, вполне согласные с ней. А она скомандовала:
– Идите, несите из бани назад бездельника кота Дормидонта. Пускай молоко, которое от голубя осталось, допивает.
Нечаянная радость
Сегодня, когда мы собрались за широким столом на кухне, Настя вспомнила:
– Деда, ты обещал рассказать нам про журавлей.
– Раз обещал, куда деваться, – отзывается Сергей Иванович.
И пока Вера Михайловна хлопочет у печи, он начал свой рассказ. У нас ушки на макушке.
– Мне было тогда, наверное, столько же лет, как Алёшке. Родители держали гусей, штук пятьдесят. Моя забота была пасти это неугомонное стадо. Вот однажды сторожу я их. Был уже, кажется, конец сентября. День серый, скучный. Я забрался на омёт. Гуси – на поляне. Гусята уже совсем большие. Гусак ходит среди них важный такой, неприступный. Я звал его Спиридоном.
– Почему? – спросила Настя.
– Дядька такой жил тогда на нашей улице, важный.
Я всё пел от скуки, а потом не заметил, как задремал в соломе. И вдруг зашумели крыльями над головой большие птицы. Я приподнялся на омёте – надо мной со стороны севера летели журавли. Они были так близко от меня, что я видел их умные глаза. Я не испугался, нет. Возрадовался сверх мочи. Радостное курлыканье заполнило всё вокруг. Птицы сели на поляну прямо к моим гусям. Я разволновался ещё больше: что сейчас будет?! Наш гусак такой свирепый! Эдакая красота против его злобы не устоит… Но странно. Гуси мои присмирели. Гусак стоял как бы в оцепенении, не двигаясь. Гусята робко жались ко взрослым. Всем им будто стало стыдно за свои неуклюжие тела. Стыдно, что не умеют летать. Поляна подо мной наполнилась клёкотом и шелестом крыльев.
Красивые стройные птицы радостно пустились в хоровод. Журавли, взмахивая грациозно большущими крыльями, вышагивали по поляне на длинных тонких ногах. Особенно выделялась одна пара, одетая словно в костюмы из заморского шёлка. Так слаженно они вытанцовывали по кругу, словно сговорились! Танцуя, они подпрыгивали, будто состязались: кто выше? Что это было? Я не знаю! То ли им очень понравилась полянка. То ли они давали прощальный какой концерт. Или учили гусей?! Показывая, какими можно быть красивыми, если у тебя есть крылья и ты не зажирел.
Гуси мои продолжали растерянно и молча стоять в сторонке, словно посрамлённые. А я был в восторге. Вершину счастья – вот что я тогда испытал, глядя с омёта на журавлей! Но такого мимолётного счастья, неизъяснимого словами… Ничего подобного в моей жизни потом не было. Всё будто во сне. Сердечко моё колотилось от восторга, как никогда. Танец длился недолго. Слаженно пробежав по поляне, журавушки взлетели.
Наверное, они сначала спутали направление, кружась в танце, потому полетели на север. Затем сделали круг над поляной, будто прощались. И, вытянувшись клином, подались на юг. Щемящее «кру-у-у-ууу» неслось сверху. Они тоже, как и я, расставаясь, грустили.
Потом в другие годы журавли пролетали несколько раз, может, те самые… Но всегда высоко.
Где зимуют ёжики?
– Деда, жаворонки, чечевицы, утки улетают в тёплые страны зимовать. Их зимой здесь нет. А куда деваются ёжики, ящерицы? Они тоже уходят от холода на юг? Пешком?
У Алёшки при таких словах Насти глаза сделались круглыми. Он выронил ложку из рук и весело рассмеялся.
– Совсем не смешно, – серьёзно сказала Настя.
– Ага, не смешно! Представь себе, как они перебираются через железные дороги, через реки. Гурьбой на юг!
Он сказал так и начал опять смеяться.
– Железные дороги потом люди понаделали, их раньше не было, – возразила Настя.
– А реки? Волга, например? Она, может, ещё раньше ежиков была! – смеясь, рассуждал Алёша.
– Реку можно переплыть, – уверенно сказала Настя.
– Ёжик переплывёт Волгу! – подивился Настиной фантазии Алёшка. – Никогда!
– Деда, скажи, куда деваются ёжики? – обращается Настя к Сергею Ивановичу.
– Ты только сейчас спохватилась, а раньше?
– Я не думала о них. Некогда было.
– Ну, тогда слушай…
И наш завтрак превращается в беседу. Вера Михайловна присаживается к столу. Тоже слушает.
– Очень трудно добыть пропитание зимой птицам и зверям, которые остаются с нами зимовать. Они страдают от голода. И каждый выживает по-своему. Кое-кто приспособился на самое голодное время засыпать, – говорит Сергей Иванович. – Ящерицы и лягушки, как только похолодает, зарываются в ил, в норы. Там они замирают до весны.