Я потихоньку начинала примиряться со своей участью. Если мое состояние ухудшится, я стану цепляться за свои маленькие радости, по крайней мере столько, сколько смогу.
Сестра постучала в мою дверь и, не дожидаясь ответа, вплыла в палату. Она оказалась новенькой – сестры все время менялись, – с вытянутым желтоватым лицом и рыжеватыми волосами, с крупными веснушками, рассыпанными по длинному носу. По какой-то причине от одного ее вида мне сделалось тошно, и только когда она прошла через палату к окну, чтобы отдернуть зеленые шторы, я поняла, что она показалась мне странной отчасти потому, что вошла в палату с пустыми руками.
Я было открыла рот, чтобы спросить, где мой завтрак, но тотчас же осеклась. Сестра явно меня с кем-то путала. С новенькими часто так случалось. Наверное, кому-то в «Бельсайзе» проводили шоковую терапию, о чем я не знала, и сестра, вполне понятно, спутала меня с этой больной.
Я подождала, пока она совершит маленький обход по палате, взбивая, поправляя и распрямляя, и отнесет очередной поднос Лубелль в следующую дверь по коридору. Потом сунула ноги в тапочки, прихватила с собой одеяло, потому что утро выдалось ясное, но очень холодное, и быстро прошла в кухню.
Буфетчица в розовом халате наполняла целый ряд синих фарфоровых кофейников из стоявшего на плите большого, с вмятинами на боках, чайника. Я с любовью оглядела выстроившиеся в ожидании подносы. Белые бумажные салфетки, свернутые в хрустящие островерхие треугольники, каждый придавленный тяжелой серебряной вилкой, бледные купола яиц всмятку, торчащие из специальных подставок, зубчатые стеклянные вазочки с апельсиновым конфитюром. Мне всего-то и требовалось – протянуть руку и попросить свой поднос, и мир снова станет на свои места.
– Произошла ошибка, – сказала я буфетчице, перегнувшись через стойку и говоря тихим, доверительным тоном. – Сегодня утром новая сестра забыла принести мне поднос с завтраком. – Я выдавила из себя лучезарную улыбку, чтобы показать, что ничуть не сержусь.
– Как вас зовут?
– Гринвуд, Эстер Гринвуд.
– Гринвуд, Гринвуд, Гринвуд. – Шершавый палец буфетчицы скользил по списку больных «Бельсайза», висевшему на стене. – Гринвуд сегодня без завтрака.
Я обеими руками вцепилась в край стойки.
– Это явная ошибка. Вы уверены, что там написано «Гринвуд»?
– Гринвуд, – решительно повторила буфетчица, когда вошла сестра.
Сестра перевела вопрошающий взгляд с меня на буфетчицу.
– Мисс Гринвуд потребовала свой завтрак, – объяснила буфетчица, не глядя мне в глаза.
– Ах да, – улыбнулась мне сестра, – вы получите завтрак чуть позже, мисс Гринвуд. Вы…
Но я не стала ждать продолжения. Не разбирая дороги, я выскочила в коридор и пошла, но не к себе в палату, потому что именно там меня и сцапают, а в нишу, которая куда меньше, чем в «Каплане». Но это все-таки ниша, тихий уголок в коридоре, куда не придут ни Джоан, ни Лубелль, ни Диди, ни миссис Сэвидж.
Я свернулась клубочком в дальнем углу ниши и с головой укрылась одеялом. Меня потрясло не само известие о шоковой терапии, а откровенное предательство доктора Нолан. Мне нравилась доктор Нолан, я ее обожала, я доверилась ей и все ей рассказала. А она обещала, дав честное слово, что заранее скажет, если мне еще раз придется пройти через шоковую терапию.
Если бы она сказала мне об этом вчера вечером, я бы, конечно, всю ночь не сомкнула глаз, полная ужаса и дурных предчувствий, но к утру сделалась бы собранной и подготовленной. Я бы прошла по коридору между двух сестер, мимо Диди, Лубелль, миссис Сэвидж и Джоан с достоинством человека, спокойно идущего на казнь.
Надо мной наклонилась сестра и позвала меня. Я дернулась и еще глубже вжалась в угол. Сестра исчезла. Я знала, что через минуту она вернется в сопровождении двух громил-санитаров, которые поволокут меня, ревущую и кусающуюся, мимо собравшейся в холле ухмыляющейся публики.
Доктор Нолан обняла меня и по-матерински прижала к себе.
– Вы же говорили, что скажете мне! – крикнула я ей сквозь смятое одеяло.
– Вот я вам и говорю, – ответила доктор Нолан. – Я специально пришла пораньше, чтобы сказать вам, и я сама отведу вас на сеанс.
Я поглядела на нее сквозь опухшие от слез веки.
– А почему вы не сказали мне вчера вечером?
– Я решила, что тогда вы не сможете заснуть. Если бы я знала…
– Вы обещали, что скажете мне.
– Послушайте, Эстер, – сказала доктор Нолан. – Я отправляюсь вместе с вами. Я все время стану находиться там, так что все пройдет хорошо, как я и обещала. Я буду там, когда вы проснетесь, и приведу вас обратно в палату.
Я смотрела на нее. Она казалась очень расстроенной. Я выждала несколько мгновений, потом сказала:
– Обещайте, что останетесь там.
– Обещаю.
Доктор Нолан вытащила белый платок и вытерла мне лицо. Потом она крепко взяла меня под руку, словно давнюю подругу, помогла мне встать, и мы двинулись по коридору. Одеяло путалось у меня под ногами, и я бросила его, но доктор Нолан, казалось, этого не заметила. Мы прошли мимо выходившей из палаты Джоан, и я улыбнулась ей многозначительной и презрительной улыбкой. Она нырнула обратно и затаилась, пока мы не прошли.
Затем доктор Нолан отперла дверь в конце коридора и провела меня по лестнице в таинственные подвальные переходы, которые сложной сетью тоннелей и коридоров связывали между собой все корпуса клиники.
На стенах сияла белая туалетная плитка, через равные промежутки из темного потолка торчали голые лампочки. Тут и там стояли каталки и кресла на колесиках, притулившиеся у шипящих и урчащих труб, которые извивались вдоль блестящих стен, образуя сложную нервную систему. Я мертвой хваткой вцепилась в доктора Нолан, а она то и дело ободряюще сжимала мою руку.
Наконец мы остановились у зеленой двери с черной надписью «Электротерапия». Я в нерешительности замялась, и доктору Нолан пришлось подождать. Наконец я сказала:
– Давайте поскорей с этим покончим.
И мы вошли.
Кроме нас с доктором Нолан в приемной находились лишь мужчина с бледным лицом в потрепанном красно-коричневом халате с сопровождавшей его медсестрой.
– Не хотите присесть? – Доктор Нолан указала на деревянную скамью, но ноги у меня налились тяжестью, и я подумала, как тяжело мне будет вставать, когда войдут те, кто будет проводить шоковую терапию.
– Я лучше постою.
Наконец из внутренней двери вышла высокая, мертвенно-бледная женщина в белом халате. Я думала, она заберет мужчину в красно-коричневом халате, поскольку он был первым, и очень удивилась, когда она подошла ко мне.
– Доброе утро, доктор Нолан, – сказала она, обнимая меня за плечи. – Это Эстер?
– Да, мисс Хьюи. Эстер, это мисс Хьюи, она все сделает, как надо. Я ей о тебе рассказывала.
Мне показалось, что в женщине росту метра два с лишним. Она с добрым взглядом наклонилась надо мной, и я заметила, что ее лицо с выступавшими передними зубами в свое время очень сильно пострадало от угревой сыпи. Оно походило на карту лунных кратеров.
– Полагаю, мы можем заняться вами прямо сейчас, – проговорила мисс Хьюи. – Мистер Андерсон не станет возражать, если немного подождет, не так ли, мистер Андерсон?
Мистер Андерсон ничего не ответил, и меня проводили в соседнюю комнату в обнимку с мисс Хьюи и шедшей следом доктором Нолан.
Сквозь щелки прищуренных глаз, которые я не осмеливалась открывать, дабы не умереть на месте от вида полной картины, я разглядела высокую кушетку, туго, как барабан кожей, обтянутую простыней, а за кушеткой – устройство и за ним человека в маске (я не смогла определить, мужчина это или женщина), и еще людей в масках, стоявших по обе стороны от кушетки.
Мисс Хьюи помогла мне забраться на кушетку и лечь на спину.
– Скажите что-нибудь, – пробормотала я.
Мисс Хьюи начала говорить тихим, убаюкивающим голосом, смазывая мне мазью виски и прилаживая маленькие электрические кнопочки по обе стороны головы:
– Все будет хорошо, вы ничего не почувствуете, просто прикуси́те…
Она положила что-то мне на язык, и в панике я резко сомкнула челюсти, после чего тьма стерла меня, словно мел с доски.
Глава восемнадцатая
– Эстер.
Я очнулась от глубокого, обволакивающего сна, и первое, что увидела, – плывущее передо мной лицо доктора Нолан, повторявшей:
– Эстер, Эстер.
Я протерла глаза плохо слушающейся рукой. За спиной доктора Нолан я разглядела тело женщины в мятом халате в черно-белую клетку, распростертое на кушетке в такой позе, словно она упала с огромной высоты. Прежде чем я сумела разглядеть что-то еще, доктор Нолан вывела меня через дверь на свежий воздух, напоенный небесной синевой.
С меня словно смыло все страхи и тревоги. Я чувствовала себя удивительно умиротворенной. Стеклянный колпак повис в пространстве в нескольких метрах у меня над головой. Меня овевало дуновение воздуха.
– Все прошло так, как я вам говорила, да? – спросила доктор Нолан, когда мы возвращались в «Бельсайз» по хрустевшим под ногами опавшим листьям. – Так вот, все и впредь станет проходить так же, – твердо заявила она. – Сеансы шоковой терапии будут у вас трижды в неделю – по вторникам, четвергам и субботам.
Я сделала большой глоток свежего воздуха.
– И долго они будут продолжаться?
– Это зависит, – ответила доктор Нолан, – от вас и от меня.
Я взяла серебряный нож и разбила верхушку яйца. Потом положила нож и посмотрела на него. Я попыталась понять, почему так люблю ножи, но мысль сорвалась с логического крючка и упорхнула, словно птица, в самую середину пустоты.
Джоан и Диди сидели рядышком на рояльной банкетке, и Диди учила Джоан играть «Собачий вальс», при этом скользя пальцами по черным клавишам, а Джоан – по нижним, белым.
Я подумала: как же плохо, что у Джоан такое грубое, «лошадиное» лицо с крупными зубами и серыми, как морская галька, глазами навыкате. Да она не смогла удержать даже такого парня, как Бадди Уиллард. А муж Диди, очевидно, жил с очередной любовницей и относился к ней, как к облезлой и вонючей старой кошке.