| To-day was Wednesday. | Сегодня среда. |
| Only sixteen days ago and Hornblower had been captain of a seventy-four, and absolute master of the happiness of five hundred seamen. | Шестнадцать дней назад Хорнблауэр командовал семидесятичетырехпушечным кораблем и неограниченно распоряжался судьбами пяти сотен моряков. |
| His least word directed the operations of a gigantic engine of war; the blows it had dealt had caused an imperial throne to totter. | Малейшее его слово приводило в движение исполинскую боевую машину, от ударов, которые он наносил, содрогались троны. |
| He thought regretfully of night-time aboard his ship, the creaking of the timbers and the singing of the rigging, the impassive quartermaster at the wheel in the faint light of the binnacle and the officer of the watch pacing the quarterdeck. | Он с тоской вспоминал ночь на корабле, скрип древесины и пение такелажа, бесстрастного рулевого в свете нактоуза, мерную походку вахтенного офицера на шканцах... |
| Now he was a nobody; where once he had minutely regulated five hundred men's lives he was reduced to chaffering for a single mattress for the only seaman left to him; police sergeants could insult him with impunity; he had to come and to go at the bidding of someone he despised. | Теперь он никто. Человек, которые расписывал по минутам жизнь пяти сотен подчиненных, выпрашивает один-единственный матрац для единственного своего старшины. Жандармский сержант безнаказанно его оскорбляет, он должен покоряться презренному временщику. |
| Worse than that - Hornblower felt the hot blood running under his skin as the full realization broke upon him again - he was being taken to Paris as a criminal. | Хуже того - при одном воспоминании к щекам прихлынула горячая кровь - его везут в Париж как преступника. |
| Very soon indeed, in some cold dawn, he would be led out into the ditch at Vincennes to face a firing party. | Очень скоро холодным утром его выведут в ров Венсенского замка, чтобы поставить к стенке. |
| Then he would be dead. | А потом смерть. |
| Hornblower's vivid imagination pictured the impact of the musket bullets upon his breast, and he wondered how long the pain would last before oblivion came upon him. | Живое воображение явно рисовало касание пули. Интересно, долго ли длится боль до того, как наступает забытье? |
| It was not the oblivion that he feared, he told himself - indeed in his present misery he almost looked forward to it. Perhaps it was the finality of death, the irrevocableness of it. | Он убеждал себя, что страшится не забытья - оно будет избавлением от тоски, почти желанным - но окончательности, необратимости смерти. |
| No, that was only a minor factor. | Нет, даже не это. |
| Mostly it was instinctive fear of a sudden and drastic change to something completely unknown. | Скорее он инстинктивно боялся перемены, переходу к чему-то совершенно неведомому. |
| He remembered the night he had spent as a child in the inn at Andover, when he was going to join his ship next day and enter upon the unknown life of the Navy. | Он вспомнил, как мальчиком ночевал в Андовере - на следующий день ему предстояло взойти на корабль и окунуться в совершенно незнакомую флотскую жизнь. |
| That was the nearest comparison - he had been frightened then, he remembered, so frightened he had been unable to sleep; and yet 'frightened' was too strong a word to describe the state of mind of someone who was quite prepared to face the future and could not be readily blamed for this sudden acceleration of heartbeat and prickling of sweat! | Наверно, точнее сравнения не подберешь - он был тогда напуган, так напуган, что не мог спать, и все же "напуган" - слишком сильное слово, чтоб описать состояние человека, полностью смирившегося с будущим, который не виноват, что сердце колотится и по всему телу выступает пот! |
| A moaning sigh from Bush, loud in the stillness of the room, distracted him from his analysis of his fear. | В ночной тишине громко застонал Буш. Хорнблауэр отвлекся от анализа своих страхов. |
| They were going to shoot Bush, too. | Они расстреляют и Буша. |
| Presumably they would lash him to a stake to have a fair shot at him - curious how, while it was easy to order a party to shoot an upright figure, however helpless, every instinct revolted against shooting a helpless man prostrate on a stretcher. | Наверно, привяжут к столбу - удивительно, как легко приказать солдатам стрелять в стоящего, даже совершенно беспомощного человека, и как трудно - в простертого на носилках. |
| It would be a monstrous crime to shoot Bush, who, even supposing his captain were guilty, could have done nothing except obey orders. | Это будет чудовищным преступлением. Пусть даже капитан виноват, Буш только исполнял приказы. |
| But Bonaparte would do it. | Но Бонапарт пойдет и на это. |
| The necessity of rallying Europe round him in his struggle against England was growing ever more pressing. | Необходимость сплотить Европу в борьбе против Англии подстегивает его все сильнее. |
| The blockade was strangling the Empire of the French as Antaeus had been strangled by Hercules. | Блокада душит Французскую Империю, как душил Антея Геракл. |
| Bonaparte's unwilling allies - all Europe, that was to say, save Portugal and Sicily - were growing restive and thinking about defection; the French people themselves, Hornblower shrewdly guessed, were by now none too enamoured of this King Stork whom they had imposed on themselves. | Вынужденные союзники Бонапарта, то есть вся Европа, исключая Португалию и Сицилию, беспокоится и подумывает о переходе в другой стан. Сами французы, догадывался Хорнблауэр, подобно лафонтеновским лягушкам, не в восторге от короля-аиста, которого сами же выпросили себе на голову. |
| It would not be sufficient for Bonaparte merely to say that the British fleet was the criminal instrument of a perfidious tyranny; he had said that for a dozen years. | Бонапарту мало сказать, что британский флот -преступное орудие вероломной тирании, он говорил это десятки раз. |
| The mere announcement that British naval officers had violated the laws of war would carry small enough weight, too. | Объявить, что британский флотский офицер нарушил воинские соглашения, тоже будет пустым сотрясением воздуха. |
| But to try a couple of officers and shoot them would be a convincing gesture, and the perverted statement of facts issued from Paris might help to sustain French public opinion - European public opinion as well - for another year or two in its opposition to England. | А вот судить и расстрелять парочку офицеров -куда убедительнее. Франция, даже Европа, вполне могут поверить превратно изложенным фактам - еще год-два враждебности к англичанам Бонапарту обеспечено. |
| But it was bad luck that the victims should be Bush and he. | Только жаль, что жертвами будут он и Буш. |
| Bonaparte had had a dozen British naval captains in his hands during the last few years, and he could have trumped up charges against half of them. | За последние несколько лет в руки Бонапарту попали десятки британских капитанов, против половины из них он мог бы сфабриковать обвинения. |
| Presumably it was destiny which had selected Hornblower and Bush to suffer. | Вероятно, на Хорнблауэра и Буша пал выбор судьбы. |
| Hornblower told himself that for twenty years he had been aware of a premonition of sudden death. | Хорнблауэр убеждал себя, что двадцать лет ходил под угрозой внезапной насильственной смерти. |
| It was certain and inevitable now. | И вот она перед ним, неминуемая, неотвратимая. |
| He hoped he would meet it bravely, go down with colours flying; but he mistrusted his own weak body. | Он надеялся, что встретит ее смело, пойдет на дно под развевающимися флагами, однако он не доверял слабому телу. |
| He feared that his cheeks would be pale and his teeth would chatter, or worse still, that his heart would weaken so that he would faint before the firing party had done their work. | Он боялся, что лицо побелеет и зубы будут стучать, хуже того, что подведет сердце, и он упадет в обморок. |
| That would be a fine opportunity for a mordant couple of lines in the Momteur Universel - fine reading for Lady Barbara and Maria. | "Moniteur Universel" не преминет напечатать пару язвительных строк - отличное чтение для леди Барбары и Марии. |
| If he had been alone in the room he would have groaned aloud in his misery and turned over restlessly. | Будь он в комнате один, он бы громко стонал и ворочался с боку на бок. |
| But as it was he lay grimly rigid and silent. | А так он лежал неподвижно, молча. |
| If his subordinates were awake they would never be allowed to guess that he was awake, too. | Если его подчиненные проснутся, они не догадаются, что он бодрствует. |
| To divert his mind from his approaching execution he cast round in search of something else to think about, and new subjects presented themselves in swarms. |