кусу.
– Подойдите к подветренному борту, и без фокусов, не то я вас потоплю, – крикнул голос.
С тендера было видно, как на «Триумфе» выдвигали пушки. Легко вообразить, что творится сейчас на борту: будят матросов, зовут капитана – сэр Томас Харди, должно быть, флаг-капитан покойного Нельсона, бывший с ним при Трафальгаре, на два года старше Хорнблауэра в списке капитанов. Хорнблауэр знал его лейтенантом, хотя с тех пор дороги их почти не пересекались. Буш провел тендер под кормой двухпалубника и привел к ветру у другого борта. Быстро светало, можно было разглядеть корабль во всех подробностях – он лежал в дрейфе, мерно покачиваясь на волнах. У Хорнблауэра вырвался протяжный вздох. Суровая красота корабля, две желтые полосы по бортам, черные пушечные порты, вымпел на грот-мачте, матросы на палубе, красные мундиры пехотинцев, выкрики боцмана, подгоняющего зазевавшихся матросов – знакомые картины и звуки означали конец плену и бегству.
С «Триумфа» спустили шлюпку, и она, приплясывая на волнах, побежала к тендеру. Через борт перемахнул молоденький мичман – на боку кортик, лицо заносчивое и недоверчивое, за спиной четверо матросов с пистолетами и абордажными саблями.
– Что все это значит? – Мичман оглядел палубу, пленников, которые терли заспанные глаза, одноногого штатского у румпеля и человека в королевском мундире с непокрытой головой.
– Обращайтесь ко мне «сэр», – рявкнул Хорнблауэр, как рявкал на мичманов с тех пор, как сделался лейтенантом.
Мичман посмотрел на мундир с золотым позументом и нашивками – явно перед ним капитан с более чем трехлетним стажем, да и говорит властно.
– Да, сэр, – отвечал мичман несколько оторопело,
– У румпеля лейтенант Буш. Останетесь с матросами в его распоряжении, пока я поговорю с вашим капитаном.
– Есть, сэр, – отозвался мичман, вытягиваясь по стойке «смирно».
Шлюпка мигом доставила Хорнблауэра к «Триумфу» Старшина поднял четыре пальца, показывая, что прибыл капитан, но морские пехотинцы и фалрепные не встречали Хорнблауэра у борта – флот не может оказывать почести всяким самозванцам. Однако Харди был на палубе – громадный, на голову выше остальных. При виде Хорнблауэра его мясистое лицо осветилось изумлением.
– Господи, и впрямь Хорнблауэр, – сказал Харди, шагая вперед с протянутой рукой. – С возвращением, сэр. Как вы здесь оказались, сэр? Как отбили «Волшебницу»? Как…
Харди хотел сказать «как вернулись с того света?», но такой вопрос припахивал бы невежливостью. Хорнблауэр пожал протянутую руку и с удовольствием ощутил под ногами шканцы линейного корабля. Он не мог говорить, то ли от полноты сердца, то ли просто от усталости, во всяком случае, на вопросы Харди он не ответил.
– Идемте ко мне в каюту, – любезно предложил Харди. Флегматик по натуре, он, тем не менее, способен был понять чужие затруднения.
В каюте, на обитом мягкими подушками рундуке, под портретом Нельсона в переборке, Хорнблауэр немного пришел в себя. Вокруг поскрипывала древесина, за большим кормовым окном колыхалось море. Он рассказал о себе, вкратце, несколькими сжатыми фразами – Харди, сам немногословный, слушал внимательно, тянул себя за ус и кивал после каждой фразы.
– Атаке на Росас был посвящен целый «Вестник», – сказал он. – Тело Лейтона привезли в Англию и похоронили в соборе Св. Павла.
У Хорнблауэра поплыло перед глазами, приветливое лицо и пышные усы Харди скрыл туман.
– Так он убит? – спросил Хорнблауэр.
– Умер от ран в Гибралтаре.
Значит, леди Барбара овдовела – овдовела шесть месяцев назад.
– Вы не слышали о моей жене? – спросил Хорнблауэр.
Харди, как ни мало интересовался женщинами, не удивился вопросу и не увидел его связи с предыдущим.
– Я читал, что правительство назначило ей содержание, когда пришло известие о… о вашей смерти.
– А больше ничего? Она должна была родить.
– Не знаю. Мы в море уже четыре месяца.
Хорнблауэр опустил голову. Весть о гибели Лейтона окончательно выбила его из равновесия. Он не знал, радоваться ему или печалиться. Леди Барбара по-прежнему для него недоступна, и, возможно, вновь выйдет замуж.
– Ну, – сказал Харди. – Позавтракаете?
– Буш и старшина моей гички на тендере, – сказал Хорнблауэр. – Я прежде должен позаботиться о них.
XVI
Они завтракали, когда в каюту вошел мичман.
– С мачты заметили эскадру, сэр, – доложил он, обращаясь к Харди.
– Очень хорошо.
Мичман вышел, и Харди вновь повернулся к Хорнблауэру.
– Я должен доложить о вас его милости.
– Он еще командует? – изумился Хорнблауэр. Он не ожидал, что правительство даст адмиралу лорду Гамбиру дослужить его три года главнокомандующим после губительного бездействия на Баскском рейде[3].
– Он спускает флаг в следующем месяце, – мрачно отвечал Харди (большинство офицеров мрачнели, говоря о Тоскливом Джимми). – Трибунал оправдал его вчистую, так что его поневоле оставили до конца срока.
Тень смущения пробежала по лицу Харди – он упомянул о трибунале в присутствии человека, которому это испытание еще предстоит.
– Полагаю, ничего другого не оставалось, – ответил Хорнблауэр, думая о том же, что и его собрат. Захочет ли трибунал оправдать безвестного капитана?
Харди нарушил неловкое молчание.
– Подниметесь со мной на палубу? – спросил он. Под ветром на горизонте возникла длинная колонна идущих в бейдевинд кораблей. Они шли ровным строем, словно скованные цепью. Ла-Маншский флот на маневрах – восемнадцать лет постоянных учений принесли ему безусловное превосходство над всеми флотами мира.
– «Виктория» впереди, – сказал Харди, передавая Хорнблауэру подзорную трубу. – Сигнальный мичман! «Триумф» – флагману. Имею на борту…»
Пока Харди диктовал, Хорнблауэр смотрел в подзорную трубу. Длинную-предлинную колонну возглавлял трехпалубник под адмиральским флагом на грот-мачте, широкие полосы по бортам сверкали на солнце. Флагман Джервиса при Сан-Висенти, Худа в Средиземном море, Нельсона при Трафальгаре. Теперь это флагман Тоскливого Джимми – так жестоко шутит судьба.
На сигнальном фале «Виктории» распустились флажки.
Харди диктовал ответ.
– Адмирал приглашает вас к себе, сэр, – сказал он, закончив и поворачиваясь к Хорнблауэру. – Надеюсь, вы сделаете мне честь, воспользовавшись моей гичкой?
Гичка «Триумфа» была покрашена лимонно-желтой краской с черной каймой, весла тоже; команда была в лимонных фуфайках с черными шейными платками. Хорнблауэр садился на кормовое сиденье – рука еще ныла от крепкого пожатия Харди – и мрачно думал, что никогда не имел средств наряжать команду своей гички. Это было его больное место. Харди, должно быть, богат – призовые деньги после Трафальгара и пенсион почетного полковника морской пехоты. Лучше не сравнивать. Харди – баронет, богатый, прославленный, он сам – нищий, безвестный, в ожидании суда.
На борту «Виктории» его приветствовали честь по чести – морские пехотинцы взяли на караул, фалрепные в белых перчатках козыряли, боцманские дудки заливались свистом, капитан на шканцах с готовностью протянул руку – странно, ведь перед ним человек, которого вскорости будут судить.
– Я – Календер, капитан флота, – сказал он. – Его милость в каюте и ждет вас.
Он повел Хорнблауэр вниз, на удивление приветливый.
– Я был первым на «Амазонке», – напомнил он, – когда вы служили на «Неустанном». Помните меня?
– Да, – ответил Хорнблауэр. Он не сказал этого сам, боясь, что его поставят на место.
– Как сейчас помню – Пелью тогда о вас рассказывал.
Что бы ни говорил о нем Пелью, это могло быть только хорошее. Именно его горячей поддержке Хорнблауэр был обязан своим повышением. Со стороны Календера очень любезно было заговорить об этом в трудную для Хорнблауэра минуту.
Лорд Гамбир, в отличие от Харди, не позаботился о пышном убранстве каюты – самым заметным ее украшением была огромная Библия в окованном медью переплете. Сам Гамбир, насупленный, с отвислыми щеками, сидел под большим кормовым окном и диктовал писарю, который при появлении двух капитанов поспешно ретировался.
– Доложите пока устно, сэр, – велел адмирал. Хорнблауэр набрал в грудь воздуха и начал. Он вкратце обрисовал стратегическую ситуацию на момент, когда повел «Сатерленд» против французской эскадры у Росаса. Самой битве он уделил лишь одно или два предложения – эти люди сражались сами и легко восполнят пропущенное. Он рассказал, как изувеченные корабли дрейфовали в залив Росас, под пушки, и как подошли на веслах канонерские шлюпки.
– Сто семьдесят человек были убиты, – сказал Хорнблауэр. – Сто сорок пять ранены, из них сорок четыре умерли до того, как я покинул Росас.
– Господи! – воскликнул Календер. Его поразило не число умерших в госпитале – соотношение было вполне обычное – но общее количество потерь. К моменту капитуляции из строя вышло больше половины команды.
– Томсон на «Леандре» потерял девяносто два человека из трехсот, милорд, – продолжил он. Томсон сдал «Леандр» французскому линейному кораблю у Крита после обороны, заслужившей восторг всей Англии.
– Мне это известно, – сказал Гамбир. – Пожалуйста, продолжайте, капитан.
Хорнблауэр поведал, как наблюдал за разгромом французской эскадры, как Кайяр повез его в Париж, как он бежал и чуть не утонул. О замке де Грасай и путешествии по Луаре он упомянул вскользь – это не адмиральского ума дело – зато похищение «Аэндорской волшебницы» описал в красках. Тут подробности были важны, потому что британскому флоту в его разносторонней деятельности, возможно, пригодятся детальные сведения о жизни Нантского порта и навигационных трудностях нижнего течения Луары.
– Фу ты, Господи, – сказал Календер, – как же вы это преспокойно выкладываете. Неужели…
– Капитан Календер, – перебил его Гамбир, – я уже просил вас не богохульствовать. Я буду очень недоволен, если это повторится. Будьте добры, продолжайте, капитан Хорнблауэр.