Генерал просверлил их взглядом и сказал:
— Ну что, дорогие полковники, достукались? Люди гибнут у вас среди бела дня на хоженых и перехоженных дорожках. Так дело не пойдет!
Ответить на такой упрек было нечего. Да командующий, по-видимому, и не ждал от них ответа. Он сказал то, что лежало у него на сердце. Ситуация была предельно ясна. И известна генералу во всех нелестных подробностях. Кто бы другой докладывал ему о случившемся, он мог как-то смягчить краски. Но только не Улагай. Он резал, как сам не раз повторял, правду матку в глаза и картину рисовал в самых язвительных тонах.
Генерал отвернулся и долгим-долгим взглядом уставился в окно. Пауза затянулась, что энергичный, скорый в действиях Ермаш, как было известно Агейченкову, не любил.
— Разрешите доложить, товарищ генерал? — не выдержав, нарушил наконец мучительное молчание Ерков слегка осипшим от волнения голосом.
— А что вы можете сказать мне нового, уважаемый Семен Яковлевич? — усмехнулся Ермаш одними губами. — Обо всем случившемся в отряде изложено в вашем же подробном донесении. Я читал его. Да и Роман Трофимович кое-что добавил как очевидец.
— Но в моем донесении нет наших последних выводов, — упрямо возразил Ерков. Если ему больно наступали на хвост, он всегда шел напролом.
Генерал покосился на него одобрительно. Он любил напористых людей.
— Ну и каковы же они, эти ваши аналитические выводы?
Он слушал начштаба, не перебивая. Только попросил подробнее объяснить схему предварительной саперной проверки коммуникаций. Ерков и ее сумел включить в свой доклад.
— Неплохо придумано, — хмыкнул Ермаш, выслушав начштаба до конца. — Надо попробовать распространить ваш опыт. Напишите нам подробную докладную по этому поводу.
Он отпустил Еркова. Они с Агейченковым остались вдвоем. И тут Николай Иванович наконец осмелился. Они все-таки давно знали друг друга. Вместе воевали в первую чеченскую…
— Вас что-то гнетет, я вижу, товарищ генерал-лейтенант, — осторожно сказал он.
— И в чем же это выражается? — тихо спросил Ермаш, и его сухие губы снова пронзила горькая усмешка.
— Ну, как вам сказать… Обычно вы совсем другой. А сегодня какой-то…
Он не закончил… Ермаш перебил его:
— Да, Николай Иванович, наблюдательности у вас не отберешь. Вы правы: случилось… Вам, как старому соратнику, могу сказать. Да вы все равно узнаете. Позавчера вечером в бою с боевиками в районе Хасавьюрта погиб мой сын…
Глава 5
Ермаш проснулся от внезапно загрохотавшего пушечного выстрела. За ним последовал второй, третий… Сергей Яковлевич по звуку сразу определил, что стреляют стопятидесятидвухмиллиметровые гаубицы. Их позиции он видел днем как раз за полуразрушенной мечетью, стоявшей посреди могильника, непосредственно за лагерем пограничников. Как ему сказали, культовое здание с покосившимся полумесяцем на шпиле было не из древних, построено недавно, когда тут, в горной Чечне, хозяйничали боевики, и освящено самим Масхадовым. Походило на легенду, но могло быть и чистейшей правдой. Нынешний, скрывающийся где-то от правосудия президент Ичкерии, по словам людей из его окружения, старался показать себя сторонником ислама, придерживался, как он сам не раз заявлял, заповедей Корана и любил самолично проводить ритуалы, вроде освящения культовых зданий, а ведь был полковником Советской армии.
Насчитав восемьдесят гаубичных выстрелов, Ермаш сбился со счета и подумал: по кому же они так дико палят? И почему не доложили ему о том, что затевается? Ведь не стреляет же артиллерия ради собственного удовольствия по пустому месту!
Было еще совсем темно. Даже окно импровизированной спальни командира не различалось, хотя Сергей Яковлевич точно знал, где оно расположено. Он безошибочно ориентировался в незнакомой обстановке, в любом пространстве. Несмотря на возражение Ермаша, Агейченков уступил ему свою палатку на ночь и ушел спать в блиндаж к инженеру, где было свободное место.
Генерал зажег стоящий на столе мощный фонарь и поглядел на часы. Было далеко за полночь. Сняв с полевого телефона, стоявшего рядом с кроватью на тумбочке, трубку, Ермаш спросил у оперативного, по какому случаю идет пальба.
— Так это же наша десантно-штурмовая маневренная группа, находящаяся в горах, обнаружила скопление боевиков и передала их координаты артиллеристам! — воскликнул тот. — Те и открыли огонь на поражение! Живем-то мы в ритме взрыва!
— Почему же мне ничего не доложили? — нахмурился Ермаш.
— Так ДШМГ еще третьего дня ушла в дальний полк, товарищ генерал-лейтенант! — уловив его недовольство, торопливо сообщил дежурный. — До вашего приезда! Вы уж извините, если что не так! Передали, что происшествий никаких не произошло. Все идет по плану.
Сергей Яковлевич положил трубку на аппарат, потушил фонарь и повернулся на другой бок, намереваясь снова заснуть. С утра предстояло много дел. Уж раз попал в этот отряд, стоящий в горах, надо было хотя бы осмотреть, как идут фортификационные работы в комендатурах, строительство жилья на заставах. Тем более что погоду на ближайшие два дня обещают хорошую и он тут не застрянет надолго. Однако сон как рукой сняло. И Ермаша снова обступили горестные мысли, не покидавшие его с того самого момента, как он узнал о гибели Володьки. Ум отказывался воспринимать случившуюся трагедию. Просто не хотелось верить, что это — все! Оборвалась славная династия пограничников Ермашей, охранявшая рубежи России более ста лет. Еще его прадед, тоже, кстати, Сергей Яковлевич, служил ротмистром в пограничном корпусе и заслужил Георгия за храбрость в боях на Кавказе. После гибели ротмистра Ермаша в одной из схваток с чеченцами, его сменил сын, начавший с вольноопределяющегося и ставший уже после революции во главе одной из первых комендатур в Средней Азии. Прадеду пришлось воевать с басмачами на Памире, устанавливая там советскую власть. Дослужив до комкора, он уже в почтенном возрасте передал свое дело сыну, руководившему в том же округе разведкой. Дед был мужик отчаянный. И когда начались события на Хасане и потом на Халхин-Голе, попросился туда. Комбриг Ермаш, тоже, как ни странно, Сергей Яковлевич: у них в семье стало традицией называть первенца именем деда, — сложил голову уже на Буге в первые дни Великой Отечественной. Но его эстафету подхватил сын, только что закончивший Бабушкинское военное училище. Сын долго служил в Забайкалье, рвался на фронт. Однако сумел попасть туда лишь к концу войны, когда стали восстанавливать границу с Польшей и Германией.
Ермаш хорошо помнил отца — такого же высоченного, подтянутого полковника, каким его наследник стал позднее. Он был в семье поздним ребенком. Батя получил уже генеральское звание, а сын еще под стол пешком ходил. Зато с самого раннего детства он для себя решил, что станет непременно пограничником. Такое же решение принял и Володя, его сын. Несмотря на отчаянное сопротивление матери, он поступил-таки в погранучилище и закончил его с отличием; был заместителем, начальником заставы, командиром ДШМГ. И вот теперь все… Володьки больше нет. Кончился род Ермашей!.. Нинка не в счет. Она только пока носит отцовскую фамилию, а вот выйдет замуж и станет какой-нибудь Финтифлюшкиной.
Нет, дочь для Ермаша не была чужой. Как можно не любить собственную руку или ногу? Ведь они свои же! Но она очень походила на свою взбалмошную мать и своей экстравагантностью немножко отталкивала его от себя, хотя он и прощал ей многие фигли-мигли. Особенно разозлило его решение дочери поступить на психологический факультет университета, а не на юридический, как он настаивал, считая, что следователь — профессия родственная пограничной и они с Ниной могут быть ближе, лучше поймут друг друга. К тому же у них есть свои прокуратуры, военные, где дочь сможет работать. Но что поделаешь со взбалмошной девчонкой? Тем более после смерти матери, погибшей в автокатастрофе, Нина совсем от рук отбилась, стала почему-то заниматься таэквондо. А когда он ей сказал, что восточные единоборства — совсем не женское занятие: лучше уж спортивной гимнастикой или теннисом заниматься, по крайней мере, красиво, дочь дерзко ответила: «Что ты, папуля, понимаешь в современных отношениях полов?.. А если какой-нибудь нахал мне под юбку полезет без разрешения, я что, не должна дать ему отпора!» Вот и спорь с ней, убеждай такую вертихвостку. Нет уж, если ломоть от краюхи отхватил, он и есть отрезанный…
Ермаш задремал, когда окно в палатке начало уже светлеть, а до рассвета оставалось не больше часа. И привиделся ему странный сон. Будто он, как и полтора года назад, готовит Аргунскую операцию. Причем в точности копируя все те давние действия, как в зеркале. Даже испуг, охвативший тогда его в определенный момент, повторился с новой силой.
Дело в том, что наступление готовилось в страшной тайне. О нем знал лишь узкий круг особо доверенных лиц. Боевики в горной Чечне не должны были догадываться, что их господству приходит конец. Внезапность была главным козырем пограничников, способным обеспечить быстрый и бескровный успех.
Однако нашелся кто-то из штабников, причем явно с большими погонами, который чуть не провалил операцию. Установить его так пока и не удалось (журналисты не любят выдавать свои источники информации). Из каких уж побуждений, неизвестно, может, меркантильных, а не исключено, и просто из бахвальства (вот, мол, какой я осведомленный человек) кто-то сообщил кому-то из телекомментаторов о предстоящем наступлении в горной Ичкерии.
Поздно вечером, когда Ермаш делал последние прикидки в расстановке сил для операции, ему позвонил председатель Ставропольского комитета по печати. Они были давними друзьями, даже служили одно время вместе.
— Послушай, Серега, — сказал он, — неужели вы и вправду собираетесь основательно навалиться на Аргунскую долину?
У Ермаша волосы зашевелились на голове. И даже в глазах потемнело. Откуда его старый приятель мог узнать о сроках и размерах готовящейся в большой тайне операции? Кто выдал? Как?