Он так и спросил его напрямик. Тут уж нельзя было играть в прятки. Из каких, мол, источников получены сведения? Тот хмыкнул.
— Ребята наши говорят. Уверяют меня, что ошибка исключена. Все так и есть. Хотим завтра в утреннем выпуске дать.
— Вы с ума сошли! — крикнул Ермаш, подскочив на стуле. Его била лихоманка.
— Почему же вдруг такие выводы? — обидчиво возразил приятель, не понявший волнения друга. — Такое значительное событие, и без прессы…
— А ты знаешь, сколько наших солдат от вашей болтовни погибнет?!
— Это что такая уж большая военная тайна?
— Неужели ты, столько лет носивший погоны, не понимаешь? Боевики не ждут нападения и, по нашим данным, ведут себя беспечно. Внезапность — наш главный козырь!
— Ах, вот оно в чем дело… — присвистнул приятель. — А я, признаться, уже губы раскатал. Нам для «последних известий» всегда не хватает более или менее значительных событий. Надеялся даже москвичам нос утереть…
— Кому известна эта информация? — торопливо спросил Ермаш.
— Ну, моему заму наверняка; выпускающему утреннего эфира, конечно; редактору; завотделом; корректорам, возможно.
— Так вот что, дорогой, — перебил его Ермаш. — Я сейчас пришлю к тебе несколько машин с офицерами. И они всех «знатоков» этих заберут с собой и привезут к нам в штаб. Под твою личную ответственность. И если хоть одно слово просочится в средствах массовой информации…
— Понял! Понял! — поспешил заверить его приятель, осознавший наконец всю серьезность положения.
Всю ночь под его руководством шел сбор «знатоков» секретной информации. Офицеры-пограничники разъезжали по квартирам и доставляли людей в штаб. Некоторые возмущались, даже пытались сопротивляться, крича о свободе слова в современной России. Но им быстренько объяснили, что к чему. Время-то, считай, военное. Идет контртеррористическая операция!
К утру все, кто что-либо слышал о предстоящем наступлении, были собраны в штабе регионального управления. Приехали также все редакторы газет, радио и телевидения. Во избежание каких-либо недоразумений Ермаш решил собрать всех.
— Дорогие, товарищи, — сказал он им, пригласив в конференц-зал, — вы чуть не сорвали крупнейшую десантно-штурмовую операцию погранвойск, готовящуюся в строжайшей тайне. Погнавшись за дешевой сенсацией, кое-кто из вас, узнав о предстоящем нашем наступлении, решил сделать из этого сенсацию. Боевикам был бы дан сигнал готовиться к отпору. А у них в Аргунском ущелье многое против нас припасено.
Ермаш предложил журналистам до вечера побыть гостями пограничников, никуда не отлучаться; столовая в их распоряжении. Вечером же все, кто пожелает, могут отправиться в войска и с рассветом наблюдать, как они будут действовать.
— Только помните, — предупредил он, — там стреляют. А еще Суворов сказал, что пуля-дура, может в любой лоб угодить…
Осторожный стук в дверь разбудил Ермаша как раз на этом пикантном месте. Ведь многие из присутствующих отказались от его лестного предложения и в горную Чечню не поехали, хотя транспорт предоставлялся совершенно бесплатно.
«Да в те дни седины у меня прибавилось и солидно», — с усмешкой подумал Ермаш. Он прекрасно сознавал, какой кровью далась бы им Аргунская операция, будь противник извещен о ее начале и подготовился к отпору.
Часы показывали половину восьмого. Пора было идти на завтрак. И когда тихий звук в дверь повторился, Сергей Яковлевич был уже на ногах.
— Через десять минут буду готов! — крикнул Ермаш тому, кто стоял за дверью. — Дорогу в столовую я знаю. Можете быть свободны.
Пересекая плац, Ермаш столкнулся с полковником Даймагуловым, направляющимся, как он сам выразился, также в едальню — место, где все становятся равны. Сколько генерал его знал, инженер был неисправимым весельчаком, любившем соленые шуточки
— Позвольте выразить вам… — начал было инженер горестно.
— Не надо! — жестковато перебил его Ермаш. Всякое упоминание о сыне вызывало нестерпимую боль в душе. — Не надо слов! — повторил резко. — Все и так ясно, Николай Николаевич.
Они были знакомы лет двадцать, если не больше, не раз бывали вместе под огнем. Ермашу особенно запомнились встречи в Афгане. Инженер, тогда еще старлей, командующий саперной ротой, занимался переправой через Пяндж тяжелой боевой техники. Было начало лета — время активного таяния снегов в горах, река вздулась от прихлынувшей ледяной воды и буквально осатанела. Многотонные бронетранспортеры, если те хоть на мгновение теряли сцепление колес с каменистыми уступами, она подхватывала, как скорлупки, и стремительно несла вниз на огромные валуны, сброшенные недавним землетрясением с ближайших гор в русло Пянджа. Техника, естественно, получала повреждения, а на ремонт времени не было: вскоре предстоял бой. Ермаш, командовавший тогда колонной этих самых бронетранспортеров, будучи еще майором, не знал, что делать. Рисковать техникой, да и людьми он не имел права. Это означало бы потерю боеготовности, что в этой обстановке было просто недопустимо.
— Ну и что будем делать, старлей? — спросил он у Даймагулова. Тот был тогда тоненький, точно тростиночка. На тоненькой его шее воротник явно большого для него размера гимнастерки болтался, как ошейник ирландского дога на таксе.
— Переправляйся, товарищ майор! — весело воскликнул ротный. — И по-быстрому! За вами вот видите, какой хвост машин стоит, подлиннее, чем у самой хвостатой обезьяны.
— Да, но как? — уныло качнул головой Ермаш. — Речка-то вот как прет! Технику и людей можем погубить.
— Не так страшен черт, как его малюют! — засмеялся Даймагулов. — Это была любимая присказка одного из моих преподавателей в училище. Хохла, между прочим.
«И с чего веселится этот попрыгунчик? — недовольно подумал Ермаш. — Как бы он нас под монастырь не подвел. Есть и такая не менее знаменитая пословица: не кажи гоп, пока не перепрыгнешь. Тоже, кстати, хохлацкая».
Ротный, должно быть, угадал его невеселые мысли. Он поглядел на хмурое лицо Ермаша своими огромными глазищами-маслинами, в которых прыгали озорные чертики, и все так же задиристо сказал:
— Да очень просто. Сейчас через речку трос протянем, закрепим намертво по обеим сторонам. И пойдут, цепляясь за него, ваши коробочки. Для страховки мы их еще попарно схомутаем. Пусть поддерживают одна другую.
— А трос на тот берег что, мортирой переброшен? — буркнул Ермаш.
— Это уж наша забота. Да вы не беспокойтесь, товарищ майор. Все будет тип-топ.
Расскажи Ермашу кто-нибудь о том, что он увидит дальше, ни за что не поверил бы. Старлей разделся, примотал к себе две надутых автомобильных камеры и бросился в реку, схватив в одну руку конец пенькового легкого каната. Ермаш даже поежился, представляя, какова сейчас водичка от тающих снегов.
Течение подхватило Даймагулова и понесло вниз. Но он, как видно, был отличным пловцом. Несколькими энергичными взмахами рук он выгнал свое тело на быстрину и постепенно наискосок стал пересекать Пяндж. Силенок, судя по всему, у него для этого было достаточно. Видно, делал это не впервые — плыл спокойно, размеренно, без лишних движений.
Ротного, конечно, отнесло вниз по реке довольно далеко, но он все-таки оказался на другом берегу и конца каната из рук не выпустил. Выскочив на песок, старлей сплясал какой-то дикий танец, чтобы согреться. Видно, холод пронял его все же основательно. А затем крикнул:
— Готовьте трос к перетяжке через реку!..
Вскоре стальная нитка перепоясала реку. И вдоль нее пошли попарно, скрещенные точно тросами, боевые машины. Ни одна, естественно, не пострадала. Колонна бэтээров своевременно прибыла к месту сражения и с ходу вступила в бой.
Докладывая командованию о результатах рейда, закончившегося весьма успешно, Ермаш не преминул упомянуть о героическом поведении командира саперной роты.
— Небось о Даймагулове речь? — усмехнулся слушавший его командующий. — Николай Иванович известный у нас озорник. — И повернувшись к сидевшему тут же начальнику штаба, спросил: — Представление на него отправили?
— Давно, — ответил тот. — Уже и ответ пришел. Награжден орденом Мужества.
— Вот и добро! — улыбнулся генерал. — Сам буду вручать. Даймагулов это заслужил. Не первый раз нас выручает. И в прессу сообщите, чтобы все знали о подвиге сапера. А то этот скромница еще, чего доброго, промолчит…
Вспомнив тот давний эпизод, Ермаш не мог не улыбнуться, пожимая руку Даймагулова. Тем более что инженер, несмотря на возраст, остался таким же: крепким, молодцеватым и смешливым. Может, только чуточку погрузнел, но хватки, энергии, быстроты в движениях у него не убавилось.
Они вместе пошли в столовую через плац.
— Это ваша придумка насчет ежедневного саперного обслуживания маршрутов движения пограничников, Николай Иванович? — спросил генерал.
— Вместе думали, — неопределенно отозвался Даймагулов, по-прежнему не любивший выпячивать собственную персону. — И командир кое-что подсказал, и начальник штаба.
Ермаш кивнул головой с пониманием. «Каким ты был, таким ты и остался», — подумал с доброй усмешкой. Недавно он вручил Даймагулову орден «За заслуги перед Отечеством». Дело происходило в штабе. Там же награду и «обмыли» — но в отряде о ней узнали только через месяц, и то только потому, что газета, хоть и с опозданием, но опубликовала списки награжденных.
— Ладно, не скромничай, — засмеялся Ермаш. — Мне же доложили, чья это идея. А я ее уже обмозговал. Хлопотное дело ты, конечно, предлагаешь. Большой расход людей. Но в принципе я за. Может дать неплохой результат.
Даймагулов промолчал. Он не любил, когда его хвалили, да еще так вот прямо — в лицо. Каждый должен думать о порученном ему деле и добиваться оптимальных результатов. Леность мысли губительна для любой работы, а в военном деле и вовсе ужасна. Это было его кредо…
Столовая командного состава отряда представляла собой довольно небольшую продолговатую палатку с длинной, сложенной из кирпича печкой вдоль одной стены и не менее длинным, уставленным обеденными приборами и закусками столом — с другой. В углу стоял старый потрескавшийся сервант с посудой — столярное чудо пятидесятых годов. Ермаш еще подумал: и откуда они такую рухлядь притащили? Но свою функцию хранителя утвари он, по-видимому, выполнял, да и был выскоблен до восковой свежести. И вообще все сверкало и благоухало: белизна скатертей и салфеток соперничала со снежным покровом Кавказских гор, а блеск ножей, вил