ок и ложек свидетельствовал о том, что их надраивали до седьмого пота. На стенах висела пара незатейливых картин, очевидно, созданных самодеятельными художниками. А в вазочках стояло несколько скромных букетиков цветов. Обстановка была очень уютной, располагающей к отдыху. Два солдата-повара в белоснежных куртках и таких же ослепительно-хрустящих колпаках, ловко сновавшие с подносами в узком пространстве с неизменной доброжелательной улыбкой, как бы дополняли комфортность помещения. Впечатление было такое, что ты вошел в уютный ресторанчик, а не столовую прифронтового погранотряда.
Ермаш мгновенно оценил царящую здесь обстановку и тут же решил, что даст распоряжение тыловикам отметить эту «едальню» как лучшую. Едва они с Даймагуловым уселись за стол, как вошел Агейченков.
— Здравия желаю! — козырнул он. — Простите за опоздание! Пришлось сходить к пушкарям, которые работали ночью, поблагодарить за хорошие результаты стрельбы. Вощагин уже доложил по рации, что уничтожено два обоза с оружием боевиков и рассеяна большая их группа.
— Порядок! — обрадовался Даймагулов, всегда бурно проявляющий свои эмоции.
Ермаш покосился на него с улыбкой. Ему нравились жизнерадостные, оптимистичные люди с ярко выраженным настроем на успех. С ними было значительно легче работать, чем с моловерами и нытиками. Да и результат, как правило, был иной — более весомый.
— Присаживайтесь, Николай Иванович, — пригласил он Агейченкова к столу. — Скажите, почему нынешний рейд ДШМГ возглавил сам начальник разведки? У него что, нет заместителей, надежных, уверенных офицеров?
— Такие люди есть, товарищ генерал-лейтенант, — поспешил ответить Агейченков. — Офицерский коллектив у нас крепкий, обстрелянный. Тут дело в другом. Случай, так сказать, особый. Извините, не успел доложить вам. Но надо было, наверное, сперва все проверить. А то, как говорится, гладко было на бумаге, да забыли про овраги, как по ним ходить.
— Ты лучше докладывай, а не разводи турусы на колесах, — жестковато усмехнулся Ермаш.
— Да, собственно, ничего нового, товарищ командующий. Ни для кого не секрет (этому нас и в Академии учили), что во время Великой Отечественной все лучшее, придуманное врагом, мы непременно перенимали и применяли. Так? И получалось вроде неплохо. Во всяком случае, частенько на пользу шло. Верно?
— Ты теорию нам не излагай, — заметил Ермаш, аппетитно уплетая ароматную гречку с тушенкой вместе с хрустящими солеными огурчиками. — Переход к сути.
— Я как раз к тому речь и веду, — следуя его примеру, сказал Агейченков. — Мы тоже можем кое-чему поучиться у боевиков.
— Интересно, чему же? — протянул Ермаш и даже перестал жевать.
— А как боевики действуют? Если передвигаются по нашей территории, то только ночью или в условиях ограниченной видимости, когда мы их визуально засечь не можем. Передвигаются неведомыми нам маршрутами, никогда не повторяя их, еле заметными тропами. Так? А мы? Топаем проторенными дорожками, да еще засветло, чтобы с пути, не дай бог, не сбиться. Они же все наши пути движения изучили, не говоря уж о расположении застав, которые обходят благополучно сторонкой.
— Больше того, — подхватил, не выдержав, Даймагулов, — «чехам» известно не только где, но и когда пройдут наши наряды и поисковые группы. Ведь у нас план-график выдерживается точно.
— Вот мы и решили, — продолжал Агейченков, — последовать их примеру. Пустить ДШМГ по совершенно незнакомому маршруту в самое неурочное время. Ей дано право двигаться или ночью, или в густом тумане, то есть скрытно. И никакими демаскирующими ее признаками не пользоваться. Если получаем сообщение о подозрительной возне в каком-то определенном районе, направляем туда десантно-штурмовую маневренную группу в поиск. Она и идет со всеми предосторожностями. Результаты, как видите, бывают порой неплохие.
Ермаш отодвинул от себя опустевшую миску и, прихлебывая чай с лимоном, задумчиво протянул:
— А что?.. Идейка в общем-то недурственная.
— Поэтому и повел группу сам начальник разведки.
Генерал молчал. На высокий лоб его набежали тугие складки морщин — свидетельство того, что Ермаш задумался. Он не любил скоропалительных решений, особенно в серьезных вопросах. И хотя медлительность тоже не была в его характере, но пословицы «семь раз отмерь, один раз отрежь» генерал нередко придерживался.
— Вот что, Николай Иванович, — повернулся наконец Ермаш к командиру отряда, — пошлите-ка еще пару групп в такие же рейды, назовем их слепыми. Обобщите все полученные данные и со своими выводами пришлите в мой штаб… Там тоже есть кому подумать над серьезными вещами.
— Будет сделано! — поспешил заверить Агейченков.
— Только не торопитесь, — предупредил Ермаш, уже вставая из-за стола. — Ошибаться нам в подобных вещах нельзя.
— Поспешишь — людей насмешишь, — подал реплику Даймагулов.
— Вот именно, — серьезно подтвердил генерал.
В палатку неожиданно заглянула Тамара Федоровна. На ее покатые плечи был наброшен белый халат. Волосы подобраны под такую же косынку, что делало ее боле молодцеватой.
— Простите, я, кажется, не вовремя… — сказала она.
— Как вы-то здесь очутились, подполковник Квантарашвили? — спросил нахмурившийся сразу Ермаш. В голое его прозвучало неподдельное удивление.
— Обыкновенно, товарищ генерал-лейтенант, — улыбнулась она. — Подошла моя очередь ехать на сорок пять дней в Итум-Калинский погранотряд.
— Но я же приказал вашему начальнику госпиталя…
— Мне не нужно никаких поблажек, товарищ командующий! — холодно отрезала женщина. — Здесь сейчас самый опасный участок. Почти ни один день не обходится без стрельбы. Почему же мои коллеги должны подставлять головы под пули вместо меня? Я — военный врач и ношу погоны, как и все!
Ермаш возмущенно покрутил головой. Возразить было нечего. По сути, она была права. Но генерал знал, что Тамара Федоровна была женой Агейченкова, и сталкивать ее с бывшим мужем не считал возможным. Известно было ему так же, что больше всего от этого страдает их единственный сын, недавний выпускник погранучилища, так же, как и его родной, проходящий службу в Северо-Кавказского региональном управлении. (Мысль о сыне снова больно резанула сердце.) Гораздо легче сейчас было бы стукнуть по столу и разразиться гневной тирадой по поводу недисциплинированного начальника госпиталя и военврача Квантарашвили. Если уж он приказал… Никакие сантименты недопустимы. Но генерал сдержался, решив, что поговорит с госпитальным начальством по приезде в Ставрополь, а заменять в настоящий момент хирурга в отряде Агейченкова просто глупо, хотя она и его бывшая супруга…
Неловкая пауза затянулась. Как из нее выйти, первой сообразила женщина.
— Я сегодня дежурный врач, — сказала она обыденным голосом, — зашла посмотреть санитарное состояние пищеблока. Но я могу это сделать и позже. Извините!
И тут Ермаш уловил, с каким неподдельным восхищением смотрит на врача инженер Даймагулов. Такой взгляд мог быть только у влюбленного человека.
«Неужели?.. — подумал Ермаш. — Только этого не хватало! Но, по трезвому рассуждению, почему бы и нет? Тамара Федоровна — баба красивая. Даймагулов тоже обаятельный мужчина, к тому же холостой… Жена ушла от него не то пять, не то семь лет назад и до сих пор работает в штабе связисткой. Крутит с каким-то прапорщиком. Это всем известно».
Одного только Ермаш не мог предположить: это то, что инженер не знает о том, что Тамара Федоровна была женой его командира и у них взрослый сын. Остановило бы это его — трудно сказать, но, во всяком случае, заставило бы быть сдержанней. А так… Ситуация складывалась не очень приятная. Генерал терпеть не мог семейных скандалов в своем хозяйстве. Если у Агейченкова остались какие-то чувства, и Тамара Федоровна приехала сюда тоже не зря, нетрудно представить, как схлестнутся два мужика, и какая может получиться драма…
Первой мыслью Ермаша было приказать врачу покинуть отряд. Возможно, даже вместе с ним. Но он вовремя вспомнил полученную отповедь. Вряд ли она отступит от своего намерения. Ей, должно быть, и в самом деле не нужны поблажки… А вдруг Квантарашвили действительно приехала сюда, чтобы побыть рядом с бывшим суженым, на что-то надеясь? Такое ведь тоже может быть… Черт этих баб разберет!
Нет, это была даже не задача, а целый ребус-кроссворд со многими неизвестными. И как лучше поступить в таком случае, Ермаш не знал. Действуя опрометчиво, можно было наломать дров. Медлительность не исключала, что болезнь загоняется внутрь и последствия просто непредсказуемы.
Ничего не решив, генерал нахлобучил на лоб фуражку и сказав врачу: «Мы уходим, а вы занимайтесь своим делом», — быстро вышел из палатки. Агейченков и Даймагулов последовал за ним.
В небе ярко сияло солнце, обливая склоны гор янтарным светом, отчего они желтели, словно покрытые позолотой. Однако со стороны Главного Кавказского хребта кучерявились, сгущались облака. Из голубовато-белых они постепенно превращались в серовато-синие, что было недобрым признаком. Погода явно менялась не в лучшую сторону.
— Пора, наверно, мне лететь, — сказал Ермаш, поглядывая на вершины скал, вокруг которых небо все больше темнело. — А то как застрянешь у вас… Помню, весной мой кадровик неделю от вас вырваться не мог.
— Так мы гостям рады, — хитровато усмехнулся Даймагулов. — Познакомитесь основательно с комендатурами, товарищ генерал-лейтенант, на заставах побываете. Жизнь надо изучать.
— Благодарю, — иронически отозвался Ермаш. — Уже доводилось. Мне однажды в Афгане почти месяц из-за непогоды пришлось куковать в одном горном месте под Джелалабадом.
— Наверное, хорошо отдохнули, — не унимался инженер.
— Вот именно, — хмыкнул генерал. — Когда температура за сорок пять зашкаливает, а по ночам то и дело обстреливают — самая подходящая обстановка для отдыха. К тому же и воды было кот наплакал. О том, чтобы умыться, даже речь не шла. Ввели самый строгий питьевой режим…
Подошли подъехавшие на машине Ерков, Рундуков и Метельский. Ермаш с каждым поздоровался за руку и, окинув поочередно строгим взглядом, сказал: