Вид у нарушителя был действительно неказистый. Худой, помятый, он сидел на топчане боком. И несло от него какой-то тухлятиной и почему-то бензином.
— Вы его что в бочку с горючкой окунали? — поморщился Даймагулов, не любивший резких неприятных запахов.
— Это от его куртки так воняет, Николай Николаевич, — пояснил Гокошвили. — Я еще вчера внимание обратил.
Комендант взял скатанную трубочкой куртку, лежащую на топчане, и протянул инженеру.
— Вот понюхайте.
— Избавь, пожалуйста, меня от этого сомнительного удовольствия, Арсен Зурабович, — нахмурился Даймагулов. — Я и так чую. Отправляй задержанного и поехали в Кривую балку.
Туман, клубящийся над дорогой, постепенно рассеивался. Прояснились далекие контуры гор, ярче зазеленели лесные полосы, сбегающие по склонам. И там, где еще лежала утренняя роса, они вспыхивали серебристыми бликами; словно кто-то играл по «зеленке» зеркальцем, выписывая замысловатые узоры.
До входа в Кривую балку машина домчала пограничников за несколько минут. Дальше дело, естественно, замедлилось. Пришлось топать ножками. И они даже не пошли, а поползли, как улитки. Балка подымалась вверх довольно круто и была усеяна многочисленными камнями с острыми гранями, величиной где с кулак, а где и на астраханский арбуз потянет. Оступиться или споткнуться означало не только порвать комбинезоны или даже крепкие армейские ботинки, но и крепко пораниться, что и случилось с одним из солдат — он разодрал себе руку от кисти до локтя. Гокошвили прихватил с собой из резервной заставы двух саперов с миноискателями: мало ли какая дрянь могла встретиться на пути. Оба бойца шли впереди, проверяя, нет ли «сюрпризов» на тропе. Инженер и комендант двигались следом, осматривая по пути каждую расщелину в скалах. Их было много, маленьких и побольше. Нельзя было пропустить ни одну. В одной из небольших пещер они нашли подстилку из сухой травы и пустую пачку иностранных сигарет.
— Вот тут наш подопечный отсиживался днем. — сказал Гокошвили. — Шел-то он ночью наверняка. Светлое время отсыпался.
— Это необязательно его место, — возразил Даймагулов. — Лежанка-то по ширине, видишь, рассчитана на двоих, а он был один. Да и запаха противного, что исходит от боевика, нет.
— Выветрился уже. Сутки прошли.
— Ветра тут нет. Воздух застоявшийся. Так что, вряд ли улетучился бы за это время ароматик, что от него исходит, — задумчиво покачал головой Даймагулов.
Запах почему-то не давал ему покоя. Он уже несколько раз мысленно возвращался к этому обстоятельству. Где нарушитель мог так пропитаться бензином? В горах добычи «черного золота» нет, подпольных нефтяных заводов не существует. Откуда же мог появиться специфический запах? Ответа он не находил.
Солнце уже высоко поднялось по вершинам гор. Тени от скал и деревьев укоротились и стали бледными. А пограничники все шли и шли по Кривой балке, ничего не находя.
— Вчера тоже так было, — сказал Гокошвили инженеру, когда они после полудня сделали небольшой привал, чтобы передохнуть. — Начштаба и Метельский тут все облазили, и саперы с ними тоже были.
— Но не под землей же он через границу прошел, — ворчливо заметил Даймагулов, а сам вдруг подумал: «А почему бы и нет? Вдруг существует какая-то система пещер, соединенных между собой?»
Он тут же отверг эту мысль. Перед ним была не какая-то вшивая горка, а Главный Кавказский хребет. И прорыть под ним подземный ход? Нет-нет, чушь собачья…
— Может, поверху летал? — с юморком заметил Гокошвили. — На воздушном шаре, например. Вчера полковник Ерков такую мысль высказал.
— Где ж тогда сам аппарат?
Комендант развел руками.
— Вот и я точно так же говорил. Нет, он горной тропой прошел, точно. Найти ее надо.
После обеда они все-таки отыскали лежбище своего нарушителя. В том, что оно принадлежит именно ему, сомнений не было. Во-первых, в расщелине было оборудовано только одно спальное место. И во-вторых, что самое главное, здесь стоял все тот же «аромат» тухлятины и бензина.
— Наверное, он шофером на дерьмовозе был, — буркнул насупившийся Гокошвили.
— Или на бензозаправке работал, — высказал предположение один из саперов.
Возможно, что и так, мысленно согласился Даймагулов. Иного более или менее реального объяснения сему факту не было. Вслух же он сказал:
— Гадаем на кофейной гуще. Кто еще что предложит?
А сам подумал: кто пошлет связником через границу водителя или заправщика с бензоколонки? Тем более, если это опытный кадр, которого не так-то просто подготовить. А судя по стойкости запаха, их подопечный мог быть, вероятнее всего, таким. В распоряжении командиров бандформирований было много простых боевиков, которых можно использовать, как угодно. Что-то здесь не сходилось. А вот что именно, оставалось загадкой.
Солнце уже уткнуло свой раскаленный диск в зубатые вершины гор, когда пограничники дошли до конца Кривой балки. Ничего подозрительного, что привлекло бы их внимание, они больше не обнаружили.
— Практически тот же результат, что и вчера, — огорченно констатировал Гокошвили. — Ноль без палочки.
— Ошибаешься, Арсен Зурабович, — усмехнулся Даймагулов. — Мы как-никак нашли места дневок боевиков, и одно из них, несомненно, принадлежит нашему подопечному.
— Ну и что? — уныло протянул комендант. — Это же нам ничего не дает, понимаешь.
— Как сказать, — загадочно изрек инженер, — даже самая замысловатая шарада непременно имеет разгадку. Следует только найти ее.
Гокошвили пожал плечами, сказал горячо:
— Но есть же, понимаешь, вещи неразрешимые! Как те египетские пирамиды. Каким способом их строили? Не знаем. Машин нужных не было! А руками… Даже если много-много лет — нет веры.
— Придет время, и это будет познано, дорогой Арсен Зурабович. Раскололи же теорему Ферма, а считалось, что она не имеет решения, — убеждающе сказал инженер. — Думать надо. Понял? — спросил с нажимом.
Гокошвили поглядел на него недоверчиво-вопросительно. Неужели зам командира отряда действительно так думает? Разве мало было у них на границе случаев, когда они не разгадывали уловок врага? Особенно в Чечне, где противник действует с изощренным коварством. Война может преподнести любые сюрпризы. Но наткнувшись на твердый, уверенный взгляд Даймагулова, он все же козырнул:
— Так точно, товарищ полковник! — И помолчав, с еле уловимой иронией добавил: — Как говорят мои солдаты: будем мозгами шевелить.
— Вот так-то лучше, — засмеялся Даймагулов. — «Не могу знать» только Митрофанушка твердил. Потому как лень ему было думать. Знаешь такой персонаж в русской литературе?
— Обижаете, Николай Николаевич, у нас в школе «Недоросля» проходили.
— Ну, то-то же! — хлопнул его по плечу Даймагулов. — Значит, голову в руки — и аллюр три креста, как говорит наш командир.
Дальше шли молча. Каждый думал о своем. Упоминание ими Агейченкова снова вернуло Даймагулова к тяжким мыслям об их взаимоотношениях. Сойтись лбами на узенькой дорожке с другом, шедшим рядом с тобой в огонь, готовым подставить плечо в любой критической ситуации… Казалось, эти отношения, зовущиеся боевым братством, сложились навек. Их уже не разорвать, и вот на тебе! Стала между ними женщина…
Возвращались с той же осторожностью. От проложенного маршрута не отклонялись ни на шаг. Оружие держали наготове, народ-то был обстрелянный. Люди знали, что в Чечне можно ожидать сюрприза в любую минуту.
В Кривой балке стояла звенящая тишина, не нарушаемая даже шелестом листвы на деревьях. Ветер, всегда несущийся с дикой скоростью, будто устал и взял длинную паузу. Молчание окружающих позволяло Даймагулову снова и снова возвращаться к своей горькой думе. Как разминуться на узкой тропе, когда никто не хочет уступить? А это он остро почувствовал во время одного из разговоров с командиром. Тот бросил на него откровенно-неприязненный взгляд и загадочно сказал: «Не надо лишних слов, Николай Николаевич. Мы всегда с тобой хорошо понимали друг друга. Время само рассудит нас».
Что можно было возразить на столь глубокомысленно-банальную тираду? Что я, мол, не дурак и кое-что соображаю. Ну а сам ничего с собой поделать не могу? Что тогда?
Даймагулов поморщился. Какая-то слякоть, а не здравые рассуждения. Есть же у него, наконец, твердость, воля, мужское самолюбие? Возьми себя в руки, прояви мужество, уйди с дороги ради друга. Так, кажется, поется в известной песне.
Но от этого предложения на душе становилось горько; мир тускнел буквально на глазах. Приняв такое безоговорочное решение, нужно было обречь себя на тягостное одиночество, которое и так уже обрыдло. Потому что другой такой богини ему не встретить… В этом он был твердо уверен.
Ему вдруг вспомнилось ее милое лицо с ямочками на смуглых нежных щеках, сомкнутые брови вразлет, волнистые черные волосы… Не подорвись он на радиоуправляемом фугасе, не попал бы в госпиталь и ничего бы этого не увидел. Просто не ведал бы, что живет на свете волшебная женщина. И все было б тогда в порядке, шло своим чередом. Никаких тебе переживаний и мучений — благодать!
Проклятый «сюрприз», заложенный каким-нибудь сопливым мальчишкой четырнадцати-пятнадцати лет… Даймагулов встречал таких — и немало. Попадая в плен или получив ранение, они плакали и кричали: «Мама!» И хотя их было жалко, для них уже не оставалось обратного хода. Раз ты взял в руки оружие и пошел в бой, значит, к тебе применимы все суровые законы военного времени. А сколько их погибало — молодых, ровным счетом ничего не испытавших в жизни… Но так их воспитывали. Парни ж ничему больше не обучены, только военному делу, да и то познают его больше на практике. И одно это — уже преступление перед собственным народом, ведь агрессивные бородатые дяди прекрасно сознают, что они губят цвет нации…
Пограничники вышли на дорогу, где их уже поджидали машины. Уазик Даймагулова стоял чуть сзади. Гокошвили пошел проводить его туда.
— Ну, как, Арсен Зурабович, обдумаем мои соображения? — с улыбкой спросил инженер на прощание. — Может, появились какие-нибудь конструктивные идеи?