Владимир хотел было повернуться на другой бок и снова заснуть. До общего подъема было еще около часа. Но тут вдруг послышался шум подъезжающей машины.
«Кого это нелегкая несет в такую рань?» — подумал он. Определенно кто-то чужой. Свою технику Владимир вчера лично проверил и приказал пока не трогать с места. Никаких экстраординарных мероприятий на ближайшие дни не предвиделось.
— Где тут у вас старший? — раздался зычный голос. Вопрос, вероятно, был обращен к стоявшему под «грибком» дневальному.
Что ответил солдат, Владимир не расслышал. Но старший здесь был он, значит, его и искали. Интересно, по какой надобности? Вскочив, быстро натянул камуфляж. Не успел зашнуровать свои высоченные ботинки, как пола откинулась и в палатку просунулась широкая усатая морда.
— Ты, что ли, тут за главного? — спросил у него вошедший. На плечах у него были полковничьи погоны и общевойсковые эмблемы.
— Ну, я. А что? — поднялся навстречу визитеру Владимир и, козырнув, представился старшему по званию: — Командир десантно-штурмовой группы капитан Ермаш.
— Слышь, капитан, помощь нужна! Срочно! — взволнованно сказал полковник. — Мы на Хасавьюрт двигались и в засаду попали. Я еле вырвался за подмогой. Боевиков более ста человек. А наших и тридцати не наберется. Погибнут ребята! Выручай!
— Но я же из погранцов.
— Знаю! — досадливо воскликнул пришедший. — Но ближе вас в округе никого нет. И тут уж не до ведомственной разберихи. Все свои. Своих и надо вызволять!
Владимир уже понял, что помогать армейцем надо, раз положение такое безвыходное. С него же потом и голову снимут. Особенно, если погибнут люди. А в бою это неизбежно.
— Я-то за, товарищ полковник, — извиняющимся тоном сказал он. — Но с меня потом шкуру спустят за самоуправство.
— Понимаю, дорогой! Где у тебя связь? Давай я сам с начальством поговорю. Неужели не поймут?
— Так это со ставропольским штабом надо связываться. Дело-то серьезное.
— Не беспокойся! Все устроим. Подымай своих.
Однако быстро договориться, как он надеялся, полковнику не удалось. Владимир уже поднял свою ДШМГ по тревоге, солдатам раздали боеприпасы, машины сигналили на дорогу, а ответа из Ставрополя все не было. Полковник несколько раз наведывался к радистам, нервно запрашивал штаб, торопил с ответом. Но «добро» не давали.
«Наверное, бате докладывают», — подумал Владимир. Ему решать, никто другой не возьмет на себя такую ответственность.
Полковник выходил из себя, чертыхался — Владимир понимал его. Там, под Хасавьюртом, шел бой. И у окруженных российских солдат становилось все меньше и меньше шансов уцелеть.
Прошло, наверно, минут сорок, не меньше. Ответа из штаба не поступало. Не выдержав, полковник подошел к Ермашу и умоляюще сказал:
— Пока ваши прогукаются, боевики довершат свое черное дело. Жалко людей. Может, двинем все-таки, капитан?
Владимир ответил не сразу. Противоречивые чувства боролись в нем. Очень хотелось помочь попавшим в беду армейцам. Очень! Был даже какой-то внутренний зуд, требовавший прижать хвост распоясавшимся боевикам. Но он знал, как строг на сей счет отец. Трогать погранвойска без его благословения никто не смел.
— Ну, решайся, капитан! — чуть ли не со слезами в голосе воскликнул полковник.
И Владимир сдался. В конце концов, он русский офицер и не помочь своим просто не имеет права!
— Едем! — сказал отрывисто и скомандовал: — По машинам!
На его счастье, в этот момент из палатки высунулся кудлатый солдат в наушниках и, увидев командира, крикнул ему:
— Разрешение получено, товарищ капитан! Оперативный сказал: с богом!
— Вот видишь, а ты сомневался, капитан, — обрадованно завопил полковник. — Давай теперь быстрее!
До места боя оставалось километра полтора, когда они услышали выстрелы и разрывы гранат. По звуку можно было определить, что стреляют крупнокалиберные пулеметы.
— Останавливай колонну, капитан, — сказал полковник, сидевший в кузове головной машины. — Пора спешиваться и разворачиваться в цепь.
— Рано еще, — возразил Владимир. — Чем ближе подъедем, тем скорее войдем в соприкосновением с противником. Нужно внезапно навалиться на «чехов» сзади.
— Соображаешь, — усмехнулся полковник. — Но нас же могут засечь.
— Не думаю. У них сейчас все внимание обращено в противоположную сторону, где находятся ваши бойцы в низине, — сказал Владимир и не ошибся.
Они проехали еще почти километр, прежде чем боевики их приметили. По машинам защелкали пули. Владимир выскочил из машины и крикнул:
— Командиры взводов, спешивайте людей и разворачивайте их в цепь. Бронетранспортеры попарно пойдут на флангах.
Удар их группы с тыла, поддержанной бронетехникой, оказался для «чехов» действительно неожиданным. Пограничники на одном дыхании преодолели отделяющее от боевиков расстояние и практически в упор открыли по ним убийственный огонь. Те сразу запаниковали, заметались, стали разворачивать «станкачи». Но тут, увидев подмогу, поднялись и армейцы, воспрянувшие духом. Они усилили стрельбу и короткими перебежками рванулись вперед. Их было человек двадцать. Но все равно боевики попали между двух огней и начали поспешно разбегаться, бросая тяжелое оружие. Они устремились к видневшейся слева «зеленке», где, очевидно, надеялись укрыться.
Бой постепенно затихал. Владимир решил не преследовать «чехов» — в «зеленке» боевики имели бы определенное преимущество. Да и его группа выполнила, в сущности, свою задачу: выручила армейцев.
Он сказал об этом полковнику, не отстававшему от него ни на шаг.
— Наверное, ты прав, капитан, — ответил тот, вытирая пот со лба. — Спасибо вам огромнейшее! Если бы не вы… нашим бы конец пришел.
Они стояли на взгорке, поросшем высохшей высокой травой. От нее к «зеленке» уходило кочковатое поле, покрытое редким кустарником. Полковник закурил, протянул портсигар Владимиру: присоединяйся, мол. Тот отказался: бросил дымогарить уж полгода назад и возвращаться к этому не собирался. Ноги гудели от усталости, и он хотел было уже присесть отдохнуть. Но тут сзади послышался стон. Владимир быстро обернулся. Неподалеку в ложбинке лежал боевик с залитым кровью лицом. Все, очевидно, посчитали его убитым. А он, оказывается, был жив и очнулся. Владимира обжег ненавидящий темно-бешеный взгляд чеченца. Он не успел даже выхватить пистолета. «Чех», державший в руках автомат, вскинул его и, почти не целясь, дал длинную очередь. Острая колющая боль ударила Владимира сразу в грудь, живот и бедро. Он не сразу понял, что произошло. Только удивленно подумал: «Неужели в меня?»
Солнце стало ярким-ярким и увеличилось в размерах, словно надутый шарик. Небо тоже посветлело и неожиданно опрокинулось. Удара тела о землю Владимир уже не почувствовал. Только ложе почему-то оказалось слишком жестким. Он поежился, тяжело вздохнул. Хотел было повернуться на другой бок, но окружающее пространство неожиданно сузилось и померкло, померкло навсегда…
Генерал шумно встал, чтобы стряхнуть с себя груз трагических воспоминаний. Уж очень сильно терзали они сердце. Хотелось от них избавиться, хоть ненадолго забыть их, чтобы обрести душевное равновесие, которое так нужно ему в работе. Под началом у него десятки тысяч людей. И все они требуют заботы и внимания. А идет война, и нешуточная, и малейшая ошибка, неточность могут привести к неоправданным потерям. Поэтому допустить их нельзя. А для этого нужен светлый незамутненный ум, твердая воля и развитое чувство предвидения. И никаких отвлекающих факторов!
Но Ермаш знал, что похоронить свои тяжелые думы еще долго не удастся. Они будут непременно преследовать его, не давая спокойно спать, мешая думать о главном, что составляет смысл его жизни. Он уже раз испытал это после смерти жены. Тогда было особенно обидно. Ведь погибла она по-дурацки. Даже не в автокатастрофе с многочисленными жертвами, а в ерундовой аварии. Его водитель не справился с управлением: был гололед. И «Волгу» занесло на повороте. Она юзом выскочила на встречную полосу. А тут как раз ехал тяжеловесный КамАЗ, и увернуться от него не удалось. Он-то и врезался в заднюю правую дверцу. Машину только чуть помяло. Но жена ударилась головой о ручку переднего сиденья, проломила себе череп и через три часа скончалась на операционном столе…
Ермаш прошелся по кабинету, потирая руки. Была у него такая дурацкая привычка, когда он нервничал. И Сергей Яковлевич никак не мог от нее избавиться. Улагай следил за ним все тем же пристальным, горестно-выразительным взглядом. Он понимал, чем вызвана эта реакция. Напоминание о недавно погибшем сыне не могло не взволновать командующего.
Роман Трофимович тоже перенес в свое время глубокую душевную травму. На его глазах (а ему было всего десять лет) бандеровцы расстреляли отца, начальника районного отдела НКВД, а затем и мать, как его пособницу. Хотели и его прикончить, чтобы не оставлять расти проклятое чекистское семя. Спасло чудо. Как раз в этот момент на городок, захваченный «лесными братьями», наскочил отряд конной милиции. Бандитам стало не до расправы с каким-то мальчонкой — дай бог, унести ноги.
Давно это было. Почти полсотни лет пролетело. А все помнится, словно произошло несколько недель тому назад… Улагай тряхнул головой, отгоняя тяжкие воспоминания. И заговорил о другом, чтобы отвлечь и себя, и командующего от грустных мыслей.
— А от этого орешка мы так ничего и не добились, — сказал он неожиданно.
— Какого орешка? — недоуменно спросил Ермаш. Он не понял, что начальник контрразведки решил изменить тему их беседы. Мысли генерала были далеко.
— В Итум-Калинском отряде захватили гонца с солидной партией иностранной валюты. Много купюр оказалось фальшивыми. Уж мы и так бились, и эдак… Молчит, сволочь, точно язык проглотил.
— А ты, Роман Трофимыч, помнится, говорил, что твои ястребы умеют языки развязывать, — не без ехидства заметил Ермаш.
— И на старуху бывает проруха, — развел руками Улагай. Помолчав, все же решил отпарировать: — А приток контрабанды в Итум-Калинском районе не уменьшается, а наоборот, нарастает, дорогой генерал. А доблестные погранцы ворон ловят. Никак не могут найти дырку, где вода протекает. Ведь есть же она! Определенно есть.