— Дай срок. Найдем. — пообещал Ермаш. — Тайное всегда в конце концов становится явным. Сейчас мы на всех заставах пустим «слепые» рейды. Возможно, они кое-что и дадут.
— А что это такое? — удивился Улагай. — С чем его едят?
— Агейченкова придумка: пускать десантно-штурмовые группы в поиск только в условиях ограниченной видимости, ночью или в густой туман и по незнакомым маршрутам.
— Америку открыли, — фыркнул Улагай. — Боевики давно так делают. И это у них неплохо получается. Запросто обходят все наши посты и засады.
— Вот мы у врага и учимся. Между прочим, такая тактика уже дает ощутимые результаты.
Генерал вернулся к столу. Опустился в свое кресло. Тихо звякнул один из пяти стоящих на толе телефонов. Улагай ни за что бы не определил, какой именно, но Ермаш взял нужную трубку, и Роман Трофимович подумал: тонкий же слух у командующего. Небось еще и на каком-нибудь музыкальном инструменте играет.
Выслушав короткий рапорт, генерал положил трубку и сказал:
— Докладывают, что как раз против любимого тобой Итум-Калинского отряда скапливаются тучи.
— Небось в Панкисском ущелье? — уточнил Улагай. — Так это не новость. По нашим сведениям, банда Гелаева давно точит зубы против этого соединения. Зная даже, как оно укомплектовано артиллерией и бронетехникой. А в Грузии, конечно, все известно, и не чешутся.
— Да они вообще ведут себя отвратительно! — рассерженно подхватил Ермаш. — От совместной с нами акции против боевиков в Панкии отказались. Сами справимся, заявили, введем туда войска.
— Так оно и есть, — подтвердил Улагай. — Армейские и спецназовские части они туда направили. Это подтверждено уже и нашими людьми там, и снимками из космоса. Однако никаких боевых действий против террористов ими не ведется. Они просто выдавливают боевиков из Грузии в нашу сторону.
— Сейчас мне сообщили об этом, — кивнул на телефон Ермаш. — Против первой заставы на той стороне скапливается большая группа людей с оружием, явно бандиты. И это под боком у Грузинской погранзаставы. А там и не чешутся, делают вид, что это их не касается.
— Типичное двурушническое поведение! — сердито бросил Улагай. — Иначе не назовешь!
— Надо будет, наверно, усилить первую заставу…
— А ты не спеши. Может, это демонстрация. Рванут они в другом месте. Чтобы было неожиданно. Я проверю полученные тобой данные по своим каналам. К вечеру постараюсь связаться с тобой и доложить все, что узнаю. Договорились?
— Ну, действуй! — протянул Ермаш руку посетителю. — Кажется, мы все вопросы, что намечали, обговорили. Прощевай пока!
Улагай ушел. Ермаш задумался. Все эти три дня после посещения Итум-Калинского отряда его тревожило то, что он там узнал. Это сидело в нем, как заноза, и он никак не мог решить, что сделать для разрешения возникшего конфликта. Хотя решимости ему было не занимать, но уж больно тонким, деликатным оказалось дело.
Перед вылетом из отряда он зашел в дежурку, чтобы позвонить в Ставрополь и узнать, что новенького в регионе за время его отсутствия. Оперативный куда-то отлучился, отпросившись у заместителя командира, который лично подменил его на это время.
Связавшись со штабом и получив подробную информацию обо всем, что его интересовало, Ермаш поинтересовался у полковника Метельского, как тому служится на новом месте.
— Тяжеловато небось тут? — спросил с улыбкой.
— Привыкаем помаленьку, — неопределенно ответил тот. — А на тяготы военной службы, товарищ генерал-лейтенант, жаловаться не положено. Тем более, мы на переднем плане службу несем!
Последняя фраза прозвучала несколько напыщенно. Ермаш не стал возражать, хотя подумал: тебе, дорогой, солдатиком здесь послужить бы, узнал тогда, почем фунт окопного лиха!
Метельский, совсем еще недавно работавший у него в штабе, не вызывал у генерала симпатии. Он считал, что ежели ты надел военную форму, то будь добр держаться строго и подтянуто, хотя бы внешне. Полковник же, несмотря на новенькое и довольно щегольское обмундирование, надетое на нем, выглядел каким-то рыхлым и нескладным.
Лицо круглое, пухловатое, слово надутый шарик с двойным подбородком, животик, развернутость плеч отсутствует начисто. Человек не виноват, что таким уродился. Был бы только работник ценный. А Метельский был слабым оперативником. Как исполнитель, еще куда ни шло: пунктуален до педантизма, готов моментально выполнить любое распоряжение начальства, особенно по части сбегать куда-то, принести что-то, достать. А вот в качестве разработчика, генератора идей, то есть человека думающего, никуда не годился. Больше года работал он в штабе и за все это время от него не поступало ни одного дельного предложения, к тому же, как докладывали Ермашу, полковник был болтлив, любил наушничать и собирать сплетни, чего генерал терпеть не мог. Вот почему он и постарался от него избавиться. Тем более, что Метельский практически не был в войсках на строевой работе, ошивался больше по штабам. Ермаш называл таких типов «паркетными шаркунами».
«Вот пусть ума и выправки в войсках и набирается», — сказал он начальнику оперативного отдела, подписывая приказ о переводе полковника в Итум-Калинский отряд.
— Со здешним начальством поладили? — спросил у Метельского Ермаш, плотнее устраиваясь на стуле.
— А как же! Люди замечательные! — воскликнул офицер опять с излишним пафосом. — Командный состав тут дружный, обстановка заставляет не расслабляться, помогать друг другу.
— И никаких трений нет? — насмешливо спросил Ермаш, зная, что в таком большом коллективе неизбежны, пусть не очень значительные, конфликты.
— Если и возникают какие-то разногласия, товарищ генерал-лейтенант, мы быстро их улаживаем, находим общий язык.
— По-вашему, полковник, выходит, что в отряде тишь да благодать? — не без иронии резюмировал Ермаш.
— Ну, не всегда, — уклончиво ответил Метельский. — Есть и у нас, конечно, кое в чем нелады…
— А конкретнее?
Полковник ответил не сразу. На лице у него отразились колебания. Видно, и хотел что-то особенное сказать, и побаивался. Так генералу, по крайней мере, показалось.
— Смелее полковник! — приободрил его Ермаш. — Командующий должен знать все, любые нюансы.
— Да тут дело такое, — морщась, как от зубной боли, протянул Метельский, — сугубо личное, интимное, можно сказать…
— Тем более, не можно, а нужно.
Ермаш закинул ногу на ногу и скрестил руки на коленях. Это была его излюбленная поза, когда он кого-нибудь слушал.
— Понимаете, товарищ генерал-лейтенант… Очень неприятно об этом докладывать. Но очень уж обострились отношения между командиром и инженером.
— Разногласия у Агейченкова с Даймагуловым? — искренне удивился генерал, прекрасно знавший обоих. — Они же закадычные друзья.
— Согласен. Но сейчас, к сожалению, между ними черная кошка пробежала.
— И как же зовут ее, если не секрет?
— Для вас, конечно, нет, товарищ генерал. Это доктор Квантарашвили.
— Что за ерунда! Вы имеете в виде Тамару Федоровну?
— Вы бы видели, как Даймагулов на нее смотрит. Богиня, красавица, ничего подобного никогда не встречал…
— Кому он мог так исповедаться? Уж не вам ли, полковник.
— Нет, это я случайно краем уха слышал. Но точно вам говорю, как на духу, влюблен наш инженер в докторшу без памяти.
— Ну а Агейченков-то тут при чем? Если у инженера с этой дамой взаимные чувства, так это хорошо: совет им да любовь.
— Так-то оно так… Но беда вся в том, что командир от нее тоже глаз оторвать не может. Видно, всколыхнулось в душе старое, вспыхнуло опять.
Информация была не из приятных. Если между командиром и его замом по вооружению и технике возникла неприязнь из-за женщины, добра не жди. Вот же ситуация! — хуже не придумаешь.
— Вот что, полковник, — сказал Ермаш, — держите-ка язык за зубами.
— Но я только вам, товарищ генерал-лейтенант.
— Ладно, только больше никому. Договорились?
— Слово даю!
Однако Ермаш ему не поверил. Разболтает по секрету всему свету. Слишком худая слава идет об этом офицере. Но делать было нечего. Поэтому он еще раз строго-настрого предупредил Метельского, чтобы тот ни под каким соусом не вздумал раздувать сплетню.
Ермашу так и не удалось увидеться с Агейченковым: синоптики торопили, объявив, что погода вот-вот испортится — и надолго. Пришлось улететь. Однако в душе, как заноза, осталось тревожное чувство. Более того, беспокойство нарастало. Ермаш очень ценил и Агейченкова, проча ему большое будущее, и трудягу Даймагулова, с которым не раз побывал под пулями. Он понимал, что люди они серьезные; и ежели между ними вспыхнет ссора… Допустить этого было нельзя. Но как это сделать? Он не знал.
Думая сейчас о судьбе своих лучших офицеров, Ермаш долго не мог прийти к какому-либо решению. Одного из них надо было убирать из отряда немедленно. Но надо найти для этого такой весомый предлог, чтобы комар носа не подточил. Конечно, дело от этого пострадает. И тот, и другой нужны были сейчас именно там — в Итум-Калинском отряде. На них можно было положиться. Особенно если учесть тревожную и все более обостряющуюся обстановку на этом участке границы…
Разрешение пришло внезапно. Ермаш сорвал телефонную трубку и вызвал своего начальника штаба, недавно получившего генеральское знание. На него посылали несколько раз представление, — и как в воду бросали.
— Послушай, Иван Иванович, — сказал он торопливо. — ты давеча, вроде, говорил, что к нам пришла разнарядка из Куйбышевской академии. Или как там она теперь называется, инженерный университет, что ли?
— Да, — удивляясь волнению командующего по столь незначительному поводу, спокойно сказал начштаба. — Они просят направить к ним опытного офицера инженерной службы на должность старшего преподавателя.
Ермаш несколько мгновений помедлил. Потом быстро сказал:
— Ты вот что. Предложи-ка эту должность полковнику Даймагулову.
— Но он же руководит в Итум-Калинском отряде всеми развернувшимися там инженерными работами, — с недо