самим Гелаевым. Но в общих чертах картина им была нарисована довольно верно.
Банда, напавшая на заставу, состояла из ста пятидесяти человек. Получив хорошее оружие, снаряжение и деньги — по пять тысяч «зеленых» на нос, они, покурив анаши для храбрости, вышли на дело. Задача их состояла в том, чтобы внезапным налетом захватить заставу капитана Найденыша и, уничтожив пограничников, дать второй подготовленной заранее группе беспрепятственно пройти здесь в Чечню.
Когда Вощагин доложил о результатах допроса Агейченкову, тот сказал:
— Судя по ходу боя, все сходится. — И усмехнувшись добавил: — Гладко было на бумаге, да забыли про овраги…
Глава 11
Почти неделю после боя на заставе Найденыша в Итум-Калинском отряде было шумно. Начальства понаехало столько, что ткни пальцем, обязательно попадешь в какую-нибудь «шишку». Тусхорой еще не видел такого нашествия генералов и полковников. Приехали люди не только из Ставрополя, а и из самой Москвы. Офицеры отряда штаба сбились с ног. Каждому вышестоящему надо оказать почет и уважение и показать, где и как развивались события. А когда на второй день приехал директор ФСГС и вовсе покоя не стало. Он дотошно разбирался во всем случившемся, вникал в любую мелочь, требовал подробностей от каждого участника боя, словно хотел не просто получить наиболее полную картину происшествия, а и знать все-все до тонкостей.
Агейченкову, который и спал-то за эту неделю всего четыре-пять часов в сутки, так хотелось спросить, зачем генералу надо знать все эти мелочи, но он не решился. Тот, видно, сам догадался, какие недоуменные мысли грызут командира отряда. Усмехнувшись, он сказал: «Мне же Верховному докладывать, Николай Иванович. А наш президент — человек дотошный. Терпеть не может “немогузнаек”. Попробуй только не ответить на один из вопросов!»
Весь последний день пребывания в отряде директор провел с Ермашом. Они решили еще раз съездить на заставу Найденыша, прихватив с собой лишь Даймагулова, как специалиста по фортификационным сооружениям, которые их очень интересовали.
Добрались на место лишь к полудню. Комендант отдал рапорт. Представился и капитан Найденыш. Прежде всего с его женой решили поговорить генералы. Настя явилась вся пунцовая, смутившаяся, но доложила четко. На ней была новенькая, отутюженная форма. Но разговаривать с высоким начальством да еще в присутствии стольких офицеров она не умела, запиналась, часто повторяя «так точно», «никак нет».
Ермаш улыбнулся и сказал, обращаясь к офицерам:
— Вы пока покурите в сторонке, а мы с женщиной побеседуем.
Даймагулов, Гокошвили и Найденыш быстренько отошли к курилке, прекрасно понимая всю деликатность положения. А генералы минут двадцать расспрашивали сержанта Найденыша о ее подвиге. Осмелев, она отвечала уже бойко, жестикулировала, а в одном месте даже рассмеялась.
Затем генералы в сопровождении Даймагулова обошли все инженерные сооружения заставы. Они побывали на всех огневых точках, спустились в ущелье справа и там походили по траншее. То же проделали и у ручья слева, где тоже были окопы.
— Добротно все сделано, — сказал директор удовлетворенно. — Вот только блиндажей подбрустверных, по-моему, маловато.
— Добавим немедленно, товарищ генерал-полковник, — заверил его Даймагулов.
— Фортификационные работы в Итум-Калинском отряде еще не завершены, Константин Васильевич, — пришел на помощь инженеру командир. — Но дела у них идут неплохо. Даймагулов здесь хорошо развернулся. Даже Воронежский мост восстановил капитально, о чем я вам уже докладывал. Да и на других объектах дела идут полным ходом. Николай Николаевич умеет людей настроить. Сам личный пример подает. Даже жалко отпускать такого специалиста.
— А куда его направляете? — поинтересовался директор.
— В инженерную академию старшим преподавателем на наш пограничный факультет.
Даймагулов удивленно посмотрел на Ермаша. Раз и тот уже в курсе дела, значит, вопрос решен. А ведь сам Николай Николаевич еще не дал согласия. Кадровики звонили, предлагали, причем довольно настойчиво. Отказывался он не то чтобы очень категорично, но сказал: подумаю. А про себя решил, что это ему вряд ли подходит. Он привык работать непосредственно в войсках, руководить конкретным делом, находиться в самой гуще событий. Академическая размеренная жизнь его не прельщала. Хоть это и Москва, и возможность заиметь научную степень, продвинуться по службе. Кадровики, правда, продолжали гнуть свою линию. Надо, мол, подходящая кандидатура, перспектива роста, — словно в регионе нет других достойных инженеров. И все же он не соглашался с ними. «Ну, подумай!» — сказали ему. И вдруг — на тебе. Это как в народе говорят: без меня меня женили…
— Опыт у полковника Даймагулова богатый, — продолжал между тем командующий. — Три войны прошел: афганскую и обе чеченские. Вот и пусть передает свои знания молодежи.
— Это хорошо, что на преподавательскую работу идут такие зрелые кадры, обладающие боевыми навыками, — одобрил директор. — Идущим нам на смену младшим офицерам нужно научиться воевать по-современному.
Слова генерала как бы вбивали последние гвозди в крышку гроба. Попробуй теперь отказаться от предложения, ежели сам глава федеральной пограничной службы одобрил.
— Вы правы, товарищ генерал-полковник, — поддержал высказывания директора Ермаш. — К сожалению, это наша беда: учим кадры еще по старинке, все больше к опыту Великой Отечественной обращаемся. А нынешние боевые действия, как правило, носят несколько иной характер, они более мобильны, скоротечны, имеют маневренный характер.
Генералы, беседуя, неторопливо шли к машине. А убитый поворотом своей судьбы Даймагулов, чуть поотстав, плелся следом. Даже себе он не хотел признаваться в том, что его держали в Северо-Кавказском региональном управлении не только привычка к практической работе, а кое-что еще и другое.
Да, была… была еще одна причина, пожалуй, главная, по которой он не хотел покидать сей край. И звалась она Тамарой Федоровной Квантарашвили, носящей звание майора медицинской службы. Уехать в Москву означало практически навсегда расстаться со своей богиней. Не только не видеть ее хоть иногда мельком, но и ничего не знать о ней, то есть самому отрубить все концы. А у него оставалась еще надежда. Пусть крохотная, но она была! Недаром же русские говорят: чем черт не шутит, когда бог спит.
Да, у его соперника, конечно, больше шансов. Двенадцать лет совместной жизни на помойку не выбросишь. Это что-то да значит. Но где уверенность в том, что она захочет вернуться к бывшему супругу? Бросил же он ее один раз. Значит, поступил по-предательски. А женщины редко такое прощают. Следовательно, и у другого мужчины, который ее сильно полюбит, тоже может появиться шанс. Надежда умирает последней. А вдруг? Ну, не получится ничего у Агейченкова. Возврат к прошлому не столь легок. Разбитый горшок трудно склеить. Всякое может случиться. А если выпадет и ему счастливый билет? Ну, бывает же такое!
Расставаться с мечтой никак не хотелось. И это мучило Даймагулова больше всего.
Всю обратную дорогу в Тусхорой Николай Николаевич с горечью думал о том, что произошло с ним. Он сидел на переднем сиденье рядом с водителем. Генералы разместились сзади, негромко беседовали. Но Даймагулов даже не слышал, о чем они там говорят. Мысли были поглощены случившимся, ввергнувшем инженера в транс. Все его существо бунтовало против свершившейся несправедливости. Он не мог понять одного: почему с ним так поступили? Что он, — плохо служил? Даже согласия его не получили… Несправедливо это! Но кому пожалуешься? Два главных начальника — вершители офицерских судеб — так решили…
У него мелькнула идея: а не подать ли рапорт об увольнении в запас. Выслуга есть. Пенсию дадут. И будет он вольной птицей… Но даже сама мысль остаться вне армии: существовать тихо, мирно, по-обывательски, а не в этой боевой, кипучей жизни, вызывала в душе яростный протест. Он не мыслил себя вне воинской среды, без крепкой дисциплины и напряженного трудового ритма, связанного с опасностью. Ведь сапер ошибается только раз! Нет, он был готов на все, что угодно, но только не на уход из войск, что означало бы уже не жизнь, а прозябание.
Выхода из создавшегося положения Даймагулов не видел.
Генералы улетели почти в сумерках. Агейченков присоединился к ним на подъезде к Тусхорою. Он еще утром хотел ехать с начальством на заставу Найденыша и в первую комендатуру. Но Ермаш воспротивился:
— У вас что, Николай Иванович, другой работы нет? — строго спросил он. — Вот и занимайтесь своими делами. Граница не любит, когда ее оставляют без надлежащего командирского присмотра. С нами едет инженер, — этого достаточно. Он вам потом обо всем доложит.
Агейченкову ничего другого не оставалось, как козырнуть:
— Слушаюсь, товарищ генерал-лейтенант!
— Давайте сразу на вертолетную площадку! — сказал директор, когда они по серпантину поднялись к отряду. — Машины, надеюсь, готовы к вылету?
— Так точно, товарищ генерал-полковник! — отчеканил Агейченков. — Вот только не поздно ли? Скоро стемнеет. И идти машине на небольшой высоте между скал опасно. Расстояние здесь между ними мизерное.
Он предложил генералам остаться в отряде до утра, чтобы, не дай бог, ничего не случилось. А сейчас поужинать. Все готово.
Но директор не согласился с ним. Покушать они успеют и во Владикавказе прямо на аэродроме. А ему нужно как можно скорее попасть в Москву.
— Вы что думаете, полковник, — с легкой усмешкой сказал он, — президент не ждет моего доклада? Надо понимать, что его волнуют здешние события, напрямую связанные с безопасностью государства.
Не согласиться с этим было нельзя. И Агейченков, скрепя сердце, дал команду выпустить «вертушки».
Проводив начальство, командир и инженер сели в машину и отправились в столовую. Ехали молча. Даймагулов кое-что хотел сказать Агейченкову, но тот сидел впереди угрюмый, насупленный, и инженер не решился заговорить первым.