тся. Солдату-то что? Отслужил свои восемь — двенадцать месяцев (больше редко в горячих точках находятся, разве что контрактники) — и по домам. Можно как-то выстоять. Постоянно же вертеться в этом кипевшем котле, жить в ритме взрыва — тяжело. Видеть одни и те же лица, горы, технику; постоянно выполнять опостылевшую порой работу — все это офицеру и прапорщику надо вытерпеть, не сломаться. Приходишь к себе в землянку, — и ты один, как перст божий, — хоть волком вой!
Из люка вертолета высунулась угловатая, с твердо очерченными чертами, до боли знакомая физиономия. Ее нельзя было не узнать. Рундуков, не пользуясь лестничкой, спрыгнул на землю и, повернувшись, протянул кому-то руку. Вощагин не поверил своим глазам. Из «вертушки» выглянуло очаровательное курносое существо. Большие светлые глазищи оглядели окрестности с тревожным любопытством. Приняв галантно предложенную комиссаром длань, она легко, белочка, сбежала по лесенке.
Став рядом с Рундуковым, молодая женщина оказалась ему чуть выше плеча. Да и по объему эта пигалица была в два раза тоньше могучего замповоса.
«Кто такая?» — с недоумением подумал Вощагин, зная, что Рудаков был заядлым холостяком и всячески это пропагандировал. «Пограничник не должен жениться, пока он служит у черта на куличках», — часто повторял он. Неужели все-таки нарушил свой обет? Не может быть, да и больно уж юное существо стояло рядом с ним.
Но потому, как комиссар по-хозяйски положил руку на плечи спутнице, а встретившись глазами, они понимающе улыбнулись друг другу, разведчик понял, что он ошибся. Так общаться между собой, нежно переглядываясь, могли только очень близкие люди.
«Неужели женился? — ахнул про себя Вощагин. — Ай да комиссар! И какую прелестную цыпочку выбрал!»
Оставив за себя зама и приказав продолжать тренировки, разведчик заторопился к Рундукову. Тому уже передали из вертолета два пузатых чемодана, очевидно, набитые семейным скарбом. Он подхватил их, как пушинки. Подскочив сзади, Вощагин отобрал один из них.
— Надорваться можно! — засмеялся.
«Комиссар» резко обернулся.
— Ах, это ты! — облегченно сказал он. — Привет!
Они обнялись.
— Знакомься, Борис Сергеевич, это моя жена Лена, — представил супругу Рундуков.
Вощагин бережно взял в руки маленькую теплую ладошку и чувством сказал:
— Приветствую вас сердечно, Леночка, на нашей суровой земле! Пусть она будет благосклонна к вам и станет родным домом! Мы постараемся это сделать. Хотя условия жизни в горах, сами понимаете…
— С милым рай и в шалаше, — хохотнул Рундуков. — Я моей суженой уже объяснил, что жизнь у нас не сахар. Отговаривал даже ехать сюда. А она ни в какую. Куда ты, туда и я, заявила, раз мы теперь семья. А ты знаешь, как трудно переубедить что-либо решившую женщину. Она у меня с характером!
Он посмотрел на жену с нежностью и уважением. А Вощагин снова позавидовал. Они пошли вниз — вертолетные площадки располагались на самой высокой части горного плата, где размещались штаб отряда и его специальные подразделения. Каждый из мужчин нес по чемодану. В руках Леночки оставалась только маленькая сумочка. Вощагин, увидев, что она приотстала, тихо спросил:
— И давно вы познакомились?
— Да вот уже три года как мы знаем друг друга. Но поначалу ничего такого не было.
Рундуков говорил тоже негромко. Жена его, занятая рассматриванием окружающих гор, вряд ли их слышала. Она была восхищена величественной картиной дикой природы, представшей перед ней.
— Леночка работает. Виноват. Работала, конечно, — поправился Рундуков. — в железнодорожной столовой, что рядом с нашим домом. Она сразу после ремесленного, выучившись на кондитера, была распределена туда. Ну а я, приезжая домой, частенько у них обедал, готовят там вкусно. А в доме у нас нет женщины. Отец, брат-школьник и второй, такой же холостой горемыка, как и я. Мать умерла давно. Так мы всей компанией иногда в столовку наведывались.
Лена нагнала их, пошла рядом.
— Какая же здесь у вас красотища! — сказала она восхищенно. — Дух захватило.
— Места тут что надо — Швейцария, — подтвердил с усмешкой Вощагин. — Только вот не очень тихая. Тут, знаете ли, летом стреляют. Вы смелая женщина. Сюда не каждый выпускник погранучилища рвется.
— Так я же казачка, — засмеялась она, озорно тряхнув кудрями, рассыпавшимися у нее по плечам широким ярко-рыжим веером. — Мой дед еще в германскую воевал. Отец всю Отечественную прошел. Брат в Афгане был. Что же я от них отставать буду?
Она чем-то напоминала Вощагину Верку-перчика. Той тоже был сват не брат. И ехать она сюда не хотела вовсе не из-за опасности. Просто привыкла к городской жизни. «У вас даже до ветру нельзя по-человечески сходить, — смеялась она, явно поддразнивая его. — А я люблю комфорт. Вот сделай мне его — тогда пожалуйста!»
Разведчик покосился на Рундукова. С виду увалень, а какую красавицу отхватил. Молодец комиссар!
— У Леночки отличная профессия, — сказал Рундуков. — Повара везде нужны. Я уже заму по тылу удочки закидывал. Возьми, сказал, вакансия всегда найдется. Так что быть моей супружнице тоже пограничницей.
— А жить где будете? — поинтересовался Вощагин.
— Пока у меня в палатке перекантуемся. А там видно будет, — беспечно махнул рукой комиссар.
— Э-э… Так дело не пойдет, — воспротивился Вощагин. — Под твоей парусиной только мышей морозить.
— У меня же классная железная печурка посреди стоит, — хмыкнул Рундуков. — Ее растопишь — такой жар идет!
— Ну, ты даешь, Яков Леонидович. От твоей буржуйки толку, как от козла молока. Пока горит — тепло, а нет — через час вместо холодильника можно использовать.
— Как-нибудь приспособимся. Верно, Леночка? — повернулся он к жене.
— Нам к трудностям не привыкать, — поддакнула она мужу. — У нас в ремесленном батареи тоже еле теплились. Зимой в пальто сидели.
— Чего хорошего? — возмутился Вощагин. — Гнать надо было вашего директора за такие дела!
Он окинул одобрительным взглядом понравившуюся ему пару и безапелляционно заявил:
— Вот что, други мои, как говорит наш командир, поселяйтесь-ка вы в моем блиндаже. Он у меня теплый. Уютный, и в нем есть все, что надо.
— А как же ты? — оторопело проговорил Рундуков.
— А я с солдатиками поживу. У них дневальный всю ночь огонек в печурке поддерживает — Ташкент!
— Нет, так дело не пойдет! — буйно запротестовал «комиссар». — Спасибо, конечно, дорогой! Но мы уж сами…
— Перестань! — перебил его Вощагин и, притянув за грудки к себе, зашептал в ухо: — Ты что же это, замповос, хочешь, чтобы хрупкая женщина оправляться на хлипкие доски над ямой с нечистотами бегала? Там же ветер насквозь продувает. Простудиться — раз плюнуть. А у меня, как ты знаешь…
Ему действительно надоело по ночам носиться в общественную уборную над обрывом, и он решил оборудовать свою персональную. Прямо от блиндажа отвел траншейку, выкопал яму, сделал над ней пол с дыркой. А над ней поставил сиденье, приспособив для этого сломанный стул. Сверху, естественно, сделал перекрытие. Подвел электричество, а на случай его отключения даже повесил «летучую мышь» и спички рядом положил.
Честно говоря, оборудуя отхожее место, Вощагин думал о Верке-перчике. Но даже самому себе в этом не признавался.
— Убедил? — спросил он у Рундукова.
Тот посмотрел на него хмурым взглядом, в котором, однако, проскальзывала и благодарность. И поскольку «комиссар» ошеломленно молчал, разведчик воскликнул:
— Ну вот и договорились! Сворачиваем к моему шалашу. И давайте больше не обсуждать сей деликатной проблемы…
Он схватил поставленный на землю чемодан. Взял его поудобнее и быстро зашагал к своему блиндажу. Рундукову с женой ничего не оставалось делать, как молча последовать за ним. Оба сразу поняли, что решение начальника разведки окончательное и обжалованию не подлежит.
— Вот тут и размещайтесь, — сказал Вощагин, когда они по аккуратно вырезанным прямо в земле и лишь слегка укрепленным досками огромным ступеням спустились в блиндаж. — Свое барахлишко я чуть позже заберу.
На грубо сколоченном из плохо отструганных досок негромко пискнул полевой телефон. Разведчик снял трубку. Кому-то он, значит, понадобился. Это хорошо, что хоть кто-то в тебе нуждается.
— Слушаю вас, — сказал он мягко.
— Нет, это я тебя хотел послушать! — рявкнула трубка. По хрипловатому голосу с придыханием Вощагин узнал голос начальника штаба. Звонок начальства, да еще с такими гневными интонациями не предвещал ничего хорошего. — Третий раз звоню, а тебя все нет и нет! — сердито продолжал Ерков. — Где тебя носит?
— Встречал пополнение и груз, товарищ полковник, — ответил разведчик осторожно, но не без легкой иронии. Обычно начштаба разговаривал с ним довольно деликатно и обращался не иначе, как по отчеству. Ни грубости, ни повышенных слов оба никогда не допускали. Значит, случилось что-то, выбившее деликатного Еркова из колеи. — Надо ж было посмотреть, что на сей раз прислали, — добавил он после паузы, как бы оправдываясь. Снабженцы из управления иногда отправляли им такие приборы и снаряжение, что их нужно было сразу чинить. Даже тут сказывалась нехватка средств, отпускаемых погранвойскам.
— Да ты не обижайся, Борис Сергеевич, — почувствовав колючесть его ответа, примирительно сказал начштаба. — Ты мне действительно очень нужен.
— Сейчас буду, Семен Яковлевич, — заверил Вощагин, окончательно утвердившись в мысли, что произошло какое-то довольно неприятное событие, причем не подлежащее широкому разглашению, иначе Ерков по телефону объяснил бы ему, в чем дело. — Одна нога здесь, другая там.
Повернувшись к Рундукову, он показал ему, где лежат хлеб, масло, консервы. Тот было замахал руками — мы-де не голодны, но Вощагин суровым жестом остановил его.
— Ты не хочешь, а слабый пол, — кивнул он на Лену, — подкормить с дороги надо. И потом неудобно. Приехал человек черт те откуда, а ему даже хлеб-соль не предлагают. Пограничники всегда были гостеприимными людьми. Так что корми жену, ешь сам, — хлопнул он «комиссара» по плечу, — а я побежал. Начальство срочно вызывает.