Кабинет Еркова был таким же импровизированным, как и у командира, только чуть поменьше. Зато обстановка в нем была не столь аскетической, как у Агейченкова. Вдоль стены здесь стояли пузатый кожаный диван, малость потертый, полированный широкий стол (тоже чуть пошарпанный) и два широких бархатных кресла неопределенной окраски, а под потолком висел роскошный розовый абажур с бахромой. Все это были трофеи, доставшиеся пограничникам после бегства боевиков из Аргунской долины. С разрешения командира Ерков забрал их себе в «резиденцию», как называли палатку начальника штаба.
Всякий раз, попадая сюда, Вощагин, привыкший к аскетическому образу жизни, чувствовал себя неуютно. Рядом была граница, где постоянно шли стычки с врагом, и окружать себя шикарными вещами, по его мнению, было пижонством. Скромняга Вощагин никогда бы себе этого не позволил, однако он прощал такой ненужный шик Семену Яковлевичу. Тот происходил из дворянской, довольно известной в России династии. Дед его — генерал от инфантерии — геройски сражался еще в Японскую войну, затем в Германскую, будучи одним из заместителей легендарного Брусилова. Одним из первых он перешел на сторону красных и стал у них крупным военспецом, работал одно время даже в Генштабе. В тридцать седьмом, правда, был арестован. Но его миновала трагическая судьба многих сослуживцев, попавших под расстрел. Кто-то из друзей-фронтовиков, занимавший крупный пост в партийной иерархии, вытащил его из Бутырки, за что сам потом поплатился жизнью. Дед же продолжал служить и уже в Отечественную снова стал генералом. Воевал на сей раз вместе с сыном, шедшим по его стопам. Отец Семена Яковлевича был командиром танкового батальона и отличился в битве на Курской дуге, за что был удостоен звания Героя Советского Союза. Ушел в отставку он всего лет семь назад. Сына мечтал видеть художником — у Семенушки была страсть к рисованию с детства, и все прочили ему блестящее будущее на этом поприще. Но «мазилка», как потом говорил сам Семен Яковлевич, из него не вышел. Мог бы, конечно, посредственный. А серость Ерков не любил. Потому тоже по семейной традиции решил стать военным, только не в пехоте, а в погранвойсках. Было тогда у них в школе поветрие: ребята все хотели носить зеленые фуражки и чуть ли не целым классом надумали поступать в Бауманское училище.
Когда командир однажды не без удивления спросил Вощагина, откуда ему известны все эти нюансы из жизни начальника штаба, — сам-то тот никогда не откровенничал, — Борис Сергеевич хитровато улыбнулся и не без иронии сказал:
— Плохим бы я был разведчиком, товарищ полковник, не зная подноготной людей из моего окружения. Глаза и уши на что имеются? Да и народ все замечает. Узнает, а узнавши что-нибудь интимное, поделиться им с кем-нибудь стремится. Нужно только уметь слушать и сопоставлять.
Он, конечно, не сказал, что ему известно и многое другое о том же начальнике штаба Еркове. О том, что тот, например, хлебнув пограничного лиха, был потом не очень-то доволен службой. Ну, какая может быть роскошь или даже изыски цивилизации, к которым он привык сызмальства, на заставе, расположенной где-нибудь у черта на куличках? Тут хотя бы поиметь элементарный житейский быт с минимальными удобствами. Чтобы хоть до ветру не бегать по пояс в снегу. Однако и к этому Ерков в конце концов приноровился, сделавшись, правда, немного угрюмоватым и малообщительным. Приходилось ему все время ломать себя, сдерживать, наступая на горло собственной песне. Только тяга к красивым и удобным, нестандартным вещам осталась. Тут уж он с собой ничего не мог поделать. Потому и обставил свой кабинет такой необычной для окопного быта обстановкой.
Ерков встал из-за стола при виде входящего к нему Вощагина и хотел пойти к нему навстречу. Это был у начштаба знак высокого уважения. А к умному, находчивому разведчику он относился с большим пиететом. Поздоровавшись за руку, Ерков указал Вощагину на одно из широких кресел, сам уселся в такое же напротив.
— И зачем моя особа столь быстро понадобилась начальнику штаба? — с легкой насмешкой спросил Вощагин. Они были друзьями и позволяли себе вольности в разговоре. — Кажись, на разводе такой срочности и в помине не было. А прошло-то часа три не более.
— Верно, Борис Сергеевич, — подтвердил Ерков. На лице его тоже появилось что-то вроде усмешки, но глаза остались строгими и настороженными. — Но ты знаешь, где мы находимся. А на переднем крае обстановка может измениться в один миг.
— Что-нибудь случилось? — посерьезнел Вощагин.
— Ничего сверхъестественного, но одна деталь примечательна. Наряд, проверявший утром Кривую балку, обнаружил свежий лежак, где недавно ночевал боевик. И это при самом тщательном нашем контроле за тем районом.
— Ума не приложу, как он мог туда попасть, — признался огорченно Вощагин. — Мы же там все перевернули, тайные ходы и тропки проверили! Сам Даймагулов чуть ли не на пузе всю эту чертову долину пролазил. И если уж он сказал: «Чисто»…
— Да, он человек дотошный. Ему верить можно. Но если лежак появился снова, значит, курьер пришел ночью.
— Сквозь такой надежный заслон?
— И тем не менее это факт, — жестковато сказал начальник штаба. — Так что посылай-ка ты, Борис Сергеевич, туда сегодня своих ребят, пусть все еще раз тщательно проверят.
— Будет сделано, Семен Яковлевич. Организуем по всем правилам слепой разведывательный поиск в ночное время. Разрешите мне его лично возглавить?
Разведчик думал, что Ерков станет возражать. Начальник штаба долгое время был противником всяческих новомодных способов. Он считал, что границу надо охранять старыми, десятилетиями проверенными способами. Вероятно, Ерков и до сих пор думал, что все ущелья и промоины, везде, где можно пройти, следует пересечь традиционными контрольно-следовыми полосами, сделанными по всем правилам науки и техники. Любое нарушение можно тогда отслеживать. Ну а на наиболее опасных направлениях в горах выставить посты наблюдения с соответствующими приборами. Они прикроют тайные тропы… Но Агейченков все делал по-своему. Он полагал, что необходимо организовать постоянные поисковые группы в разное, преимущественно ночное время, на склонах гор поставить передвижные посты, чтобы боевики не могли их засечь и обойти, с очень точными современными приборами, способными уловить движение человека на дальней дистанции.
Однако Ерков ни словом не возразил против предложения Вощагина — тот даже немного удивился. Неужели начальник штаба стал, если не во всем, то во многом соглашаться с командиром?
— Да-да, — пробормотал Ерков, словно очнувшись после долгого раздумья. — Конечно, ты должен быть там. Надо… Надо, дорогой Борис Сергеевич, найти, каким же образом проникают террористы в Кривую балку.
Он снова сделал длинную паузу и, наклонив свою лысеющую голову, пристально посмотрел из-под лохматых бровей.
— У твоих людей есть какие-либо контакты с местным населением? — спросил неожиданно. — Ну, неформальные, что ли?
— А в чем, собственно, дело?
— Нужно узнать: не велись ли в этом районе какие-нибудь археологические или геологоразведочные работы в давние времена. Можно это сделать?
— Попробуем. Но вы же знаете, товарищ полковник, как трудно устанавливать контакты с так называемым, мирным населением. Трудно здесь доверять людям.
— Да знаю я, — поморщился Ерков. — И все же попытаться надо. Есть у меня одна мыслишка. Необходимо ее проверить… У меня имеются сведения, правда, не очень точные, что бывали здесь в послевоенное времена и археологи, и бурильщики. Но где и что делали — толку не смог добиться. Молчат. В лучшем случае говорят: моя не знает. А ведь наверняка старикам-то все известно!
Вощагин покосился на начштаба с недоумением. И зачем все это былое, поросшее травой забвения, ему понадобилось? Каким боком пограничников могут интересовать такие вещи? Нет, он отказывался понимать начштаба! Вощагин так и сказал откровенно Еркову: не вижу, мол, чтобы данный вопрос влезал в какие-нибудь ворота.
— Я пока тоже, — честно признался тот. — Но вот бродит одна идейка в башке несуразная, и не могу ее отбросить. Интуиция подсказывает, что где-то тут близко лежит разгадка всей шарады… — Он почесал затылок и вдруг улыбнулся. Лицо сразу разгладилось и подобрело. — Ну, да бог с ним! — сказал примирительно. — Давай-ка пока нашими дедовскими способами искать разгадку. Отправляйтесь в Кривую балку и буквально каждый метр там обшарьте.
Выйдя от начальника штаба, Вощагин сразу же направился к своим солдатам. Надо было прежде всего из своего блиндажа личные вещи перетащить в канцелярию, чтобы не мешали Рундукову и его милой Леночке. Молодец все-таки комиссар! Такую жену отхватил! Да и она героиня — поехала в тяжелейшее в Чечне место. Просто позавидовать можно. Его Верчик-перчик никогда бы не согласилась. А как она ему тут нужна! Но об этом не стоит и мечтать.
Вощагин поглядел на часы. Он рассчитывал, что у него есть еще четыре-пять часов светлого времени, чтобы добраться до Кривой балки.
Оказалось, что времени осталось с гулькин нос. Надо было срочно кормить бойцов обедом и отправляться к месту назначения. И он, плюнув на свои вещички (в конце концов, они не будут для новых жильцов такой уж обузой), поспешил в столовую, чтобы подзаправиться самому.
Пока Вощагин уплетал наваристый борщ, в «офицерскую едальню» вошел Даймагулов. Сбросив плащ-накидку (на улице начал накрапывать мелкий дождь), он подсел к разведчику.
— Как дела, Борис Сергеевич?
— Если говорить по-комиссарски: как сажа бела.
— Что так? Опять труба зовет?
— Вот именно.
Инженеру принесли борщ, и он стал уплетать его за обе щеки. Видно, тоже проголодался. Быстро расправившись с первым, офицеры с таким же аппетитом принялись за гороховое пюре с тушенкой.
— Что-нибудь сегодняшний борт из Владикавказа привез? — поинтересовался Даймагулов. — Ты, кажется, был при его посадке.
— Все, как обычно: почта, боеприпасы, оружие, немного пополнения. Да, самое главное! — воскликнул Вощагин. — Рундуков молодую жену привез.