Однако поработать не удалось. Не успел он прочесть и пары строчек московских приказов — из штаба войск часто шли разборы ЧП, наказания за них, предупреждения, — как кто-то тихо постучал. Он еще подумал: какому дьяволу я понадобился? И почему так робко?
Но в тот момент дверь распахнулась, и его бросило в жар. На пороге стояла Тамара. Он даже не поверил своим глазам.
— Ты? Не может быть…
— Здравствуй! — сказала она, зардевшись. — Извини, если помешала. Вот… зашла попрощаться.
Он резко вскочил, оттолкнув кресло ногами. Оно со скрипом откатилось назад и чуть не опрокинулось.
«Какой же я идиот, — подумалось, — совсем выскочило из головы. Сегодня же Тамара уезжает». Кончился срок ее командировки в отряде, и он еще намеревался…
Все предшествующие дни Агейченков с болью думал о том, что грядет час расставания. Глупо, конечно. Она и рядом, но далекая, чужая. И все же одно сознание того, что ты можешь увидеть свою бывшую повелительницу, ощутить себя причастным к каким-то ее делам, хотя бы пожать руку, согревали душу. Несколько раз он намеревался позвать Тамару для серьезного разговора. Однако не решался, про себя малодушно находя оправдания: погружен с головою в работу, нет минуты свободной. Все это были, конечно, отговорки. Позавчера же, когда до отъезда медиков оставалось чуть больше суток, Агейченков решился на отчаянный шаг. Решил хоть на прощание, хоть чем-то напомнить о себе. Задушевной беседы, чувствовал, не получится. Но и расстаться просто так не то, что не хотелось, — все внутри противилось этому… Он долго ломал голову, чем же и как отметить ее отлет? В конце концов пришел к единственному, по его мнению, выводу: на прощание она должна получить от него большой букет бело-розовых цветов. Как тогда, после регистрации брака.
Агейченков попросил вертолетчиков купить ему во Владикавказе огромную охапку цветов. Вчера букет был доставлен. Но вручить его прилюдно он не решился. На командира люди во все глаза смотрят. И как он будет выглядеть с цветочками! Поэтому вчера поздно вечером он пригласил к себе оперативного дежурного и, стесняясь, попросил его о небольшом одолжении: когда все в палатке госпитального медперсонала заснут, положить на прикроватную тумбочку хирурга Квантарашвили букет роз, привезенный вертолетчиками.
Дежурный офицер заверил, что все будет сделано в лучшем виде. Он, видно, был наслышан об их отношениях, потому с сочувствием сказал: «Как я вас понимаю, товарищ полковник…»
Сейчас одна из роз была в руках Тамары. Она, видно, сразу догадалась, откуда ветер дует, и взяла с собой один из цветков.
Не помня себя, Агейченков шагнул к ней и умоляюще протянул руки. Она среагировала мгновенно. Бросилась к нему и обняла за шею. Губы их слились в долгом поцелуе. Оба сразу поняли, что это означает примирение.
Он легонько отстранил Тамару чуть от себя и заглянул в глаза. Они были все такими же глубокими, темно-дымчатыми, как роскошное майское небо. Взгляды их встретились, и словно ток ударил в сердца.
— Ох, Колюшка! — простонала она. — Ты и не представляешь, как долго я ждала этого момента. Время… веришь?.. словно бы остановилось на шесть бесконечных лет. Но я всегда почему-то верила, что этому наступит конец. Все равно когда, но наступит…
— Я тоже все эти годы безумно тосковал по тебе! — воскликнул он.
— Почему же не дал понять?
— Думал, что ты не согла…
Она зажала ему рот рукой.
— Молчи! Ни слова больше! Скажу лишь одно: ты был очень не прав. И не надо никаких объяснений.
— Да, теперь я уже не буду дураком и больше ни за что тебя не отпущу! — засмеялся Агейченков.
— А вот этого делать нельзя, — сказала она с улыбкой.
— Почему? — удивленно воскликнул он. — Да, никакие преграды меня не остановят!
— Будь благоразумным, — она снова прижалась к нему. — Ты пока что не главнокомандующий, приказу которого подчиняются все, а я все же офицер, военврач. К тому же человек ты холостой и подневольный.
— Мы это быстренько поправим.
— Возможно. Но пока мы не вправе распоряжаться своими судьбами. По приказу я сегодня должна улететь. И никто его не отменял. Ты — человек военный и прекрасно это понимаешь.
— А как же быть? — спросил он растерянно. — Я не могу снова расстаться с тобой!
— Мы и не будем расставаться, — сказала Тамара, — мысленно, конечно… И, разумеется, пока. Нужно все официально оформить, иначе, согласись, мы можем оказаться в неловком положении…
— Понял! — обрадовался он. — Нам необходимо снова пожениться. Мадам, предлагаю вам руку и сердце! Дрожу от нетерпения получить ваше «да»! Только скажите его!
— Считайте его полученным, — засмеялась она. — Но скоро только сказки сказываются.
— О, это мы быстро провернем. Надеюсь, командующий не откажет мне в двух-трех днях по семейным обстоятельствам. Постой! — ударил себя Агейченков по лбу. — Мы совсем забыли. Ведь через неделю с небольшим будет годовщина нашей первой свадьбы. Почему бы нам не зарегистрироваться в тот же день? Вот здорово будет!
— Пожалуй, — согласилась она с лукавой улыбкой. — Только давай ЗАГС подкрепим, как ты сказал, венчанием.
— Как? В церкви? — оторопел он. — Но я же был коммунистом…
— Какое это теперь имеет значение? Если сам президент присутствует на богослужении и крестится, то уж господам офицерам по штату положено брать пример со своего главнокомандующего. Ездит же в ваш отряд батюшка из Владикавказа.
— Да, каждый месяц прилетает.
— И службы проводит?
— А зачем же ему тогда здесь быть?
— Ну а ты говоришь… — с легким упреком протянула она.
— Так я ж не прав, — сдался наконец он, убежденный ее убийственной аргументацией. — Раз ты хочешь, сделаем по-твоему.
Агейченков снова сжал Тамару в своих объятиях и стал целовать ее глаза, щеки, нос, подбородок, впитывая волшебный аромат, исходящий от этой божественной женщины.
— Пусти! — пискнула она. — Раздавишь!
Он отступил на шаг.
— Прошу прощения, моя повелительница! — сказал церемонно, назвав ее полузабытым обращением (многие годы он именно так к ней обращался). Потом вздохнул: — Пора на завтрак…
— Да, поспеши, — встрепенулась она. — А то столовка закроется.
— Командира все-равно будут ждать.
— А ты не пользуйся своим положением, — шутливо ударила его по руке Тамара.
— Слушаюсь, моя повелительница… Тогда пошли скорее, — распахнул он перед нею дверь.
В палатку хлынул поток серебристых лучей, только что вставшего над горами дневного светила, обдав их теплом с головы до ног. Он подхватил ее под руку и увлек за собой.
— Может, не надо так открыто демонстрировать? — шепнула Тамара, засмущавшись. — Ведь все увидят.
— Ну и пусть смотрят! И завидуют! И знают: командир счастлив! Потому что идет с любимой женой.
И они дружно зашагали навстречу солнцу, радостные, взволнованные и счастливые.
Утро выдалось на редкость теплое. Обычно по Аргунскому ущелью, как в аэродинамической трубе, вольготно гулял адский ветер, то ослабляя свой напор, то усиливая его так, что сносило палатки. И они улетали черт знает куда. Случился такой казус поначалу и с жилищем Вощагина. Он проснулся посреди ночи от дикого холода. Дело было зимой. Выглянул из-под одеяла и обмер. Матерь Божья! Вместо полога палатки над ним висело звездное небо. Парусины как не бывало. Борис Сергеевич вскочил, дрожа всем телом и постукивая зубами: мороз стоял приличный. Ветер чуть не сбил его с ног. Пришлось быстренько натянуть на себя не только обмундирование, но и полушубок. Палатку они нашли в полутора километрах, зацепившуюся случайно за бронетранспортер, стоящий на пути ее полета. Иначе она улетела бы в пропасть.
С тех пор по указанию Даймагулова палатки крепились к земле с особой прочностью. Крючья, державшие их оттяжки, забивали в грунт чуть ли не на полметра.
Вспоминая тот давний случай со своим жилищем, Вощагин опять подумал о чете Рундуковых. Леночка была такой хрупкой. Ее курносая обаятельная мордашка напоминала Борису Сергеевичу его строптивую любовь. Видя, как ладно живет эта пара новобрачных, он по-хорошему завидовал «комиссару». Вот бы мне так, думал с невольной горечью. Только рай в шалаше с милым не для его взбалмошного Верчика-перчика. А ведь она уже не так молода. Замужем еще не бывала. Может, когда-нибудь согласится выйти за него и приехать сюда? Он мужик терпеливый. Может еще подождать, хотя всему приходит конец…
В автопарке, расположенном под открытым небом, Вощагина окликнул Даймагулов.
— Ты не в первую комендатуру едешь? — спросил он.
— Туда. А что?
— Возьми и меня с собой. Я ж безлошадным уже стал.
— Как это?
— Очень просто. Обходной лист подписал. Машину сдал своему заму.
— А зачем тебе в таком случае нужна первая комендатура?
— Хочу еще раз взглянуть, как они там, на левом фланге, оборудовали рубежи по двум хребтам. Есть ли подбрустверные блиндажи в траншеях, которые я приказывал отрыть. Им, видите ли, тяжело это сделать: грунт-то каменистый. А когда снаряды полетят, вот тогда спасибо скажут.
— Делать тебе нечего, — засмеялся Вощагин. — Я бы на твоем месте лишних пару часиков подушку давил да с книжкой валялся. Вольный же казак теперь.
— Не привык я, Борис Сергеевич, сачковать. Лучше делом заняться.
— Ну, валяй, ежели есть такая охота. Места в машине хватит.
Неожиданно подошел Рундуков, слышавший, очевидно, конец их разговора, попросил и его взять с собой.
— Тебя-то, комиссар, какая лихоманка туда несет? — удивился Вощагин. — Или тут работы не хватает? Народишка здесь густо. Для политраба есть где развернуться.
— А мне по штату всюду бывать положено, — насупился Рундуков, и лицо его стало квадратным и угрюмым. Он был обидчив.
Вощагин, тонко чувствующий настроение собеседника, сразу уловил настроение замповоса и понял, что ляпнул бестактность. «Комиссар», действительно, обязан бывать во всех подразделениях.
— Да ты не того, — извиняющимся тоном протянул Вощагин, — не обижайся. Это я так, с дуру брякнул. Садись в машину. Втроем нам даже веселее будет ехать. — Он гостеприимно распахнул заднюю дверцу. — Прошу, господа офицеры!