Был ли Жиль Бекдельевр настолько алчным, как его описывали обвинители? Он был практичным человеком, не упускавшим выгоду и стремившимся скрупулезно подсчитывать доходы и расходы (вспомним «палочки трудодней», которые он отмечал в бытность свою адвокатом сенешальства). При этом в молодые годы он был впечатлительным, насколько можно судить по попыткам вести настоящий дневник, но и в старости, судя по всему, он искренне стремился помочь своей сестре Розе, монахине из Динана. Можно усмотреть и возрастные черты: в молодости он не только был склонен к экзальтации, но и любил к месту и не к месту щеголять латынью; со временем латынь уходит даже из его судебных текстов.
Но для современников Бекдельевра его судьба вряд ли показалась бы чем-то исключительным. Автор богатейших по сохранившимся в них сведениям об эпохе «Мемуаров» Клод Атон, священник из города Провена, расположенного на границе между провинциями Шампань и Бри, наверняка с легкостью вписал бы Бекдельевра в свое повествование. Он видел корень бедствий, обрушившихся на Францию, в детях купцов и ростовщиков, которые становились адвокатами и скупали судейские должности, чтобы грабить народ. Эти люди были готовы покрывать воров и «еретиков», если это сулило им выгоду. Более того, они и сами становились еретиками, объединяясь с сельскими дворянами, которые превратили свои замки в разбойничьи гнезда и под видом новой религии грабили церкви и честных католиков. Поскольку их покрывали приятели, засевшие в судах, то надежды искоренить зло просто не было… Но и вполне конкретные факты биографии судьи из бретонского Ренна показались бы Клоду Атону известными.
Он сообщает, что
король в каждом бальяже, где уже был создан президиальный суд, велел учредить должность лейтенанта по уголовным делам, каковому лейтенанту было положено жалованье в 200 ливров, взимаемое с бедного люда. Для того чтобы купить эту должность, надо было заплатить королю сумму в 2500 ливров единовременно.
Это и стало причиной, «превратившей судей в воров, заставляющих именовать себя „господами“, но занимающихся выгодной розничной торговлей тем, что купили оптом». В Провене новую должность купил адвокат Этьен Бурдье.
Он карал воров, действующих тайно, но сам грабил в открытую… Первоначально он решил единолично вести все уголовные процессы и судить их только сам. Но президиальный суд ему в этом помешал. В итоге ему дозволили вести расследование, допрашивать и устраивать ставки свидетелей с преступниками одному, лишь в компании секретаря суда, но все же затем он должен был передавать дело на суд советников[224].
Клод Атон еще долго будет критиковать уголовного судью за различного рода злоупотребления, подозревая его в потакании преступникам за деньги (особенно «еретикам»). В начале 70-х годов XVI века Этьен Бурдье по состоянию здоровья передаст свою должность другому лицу, чтобы самому перед смертью занять должность советника. Как видим, конфликт лейтенанта по уголовным делам с другими судьями президиала одновременно разворачивался в двух удаленных друг от друга французских провинциях, да и биографическая канва двух уголовных судей окажется достаточно схожей[225].
Казус Жиля Бекдельевра на то и казус, чтобы, порождая напряжение нормы, обнажать скрытые от обычного взгляда процессы, являющиеся при этом вполне типичными.
Казус 6. Луазель против Сервена. Адвокат против адвоката: как определить, кто основал университет?[226]
Мы уже много говорили об адвокатах, рассматривая в основном их семейные коллизии, способы раздела наследства, стратегию социального возвышения. Мы изучали нотариальные источники, судебные постановления, иногда свидетельства современников. Теперь обратимся к главному в профессиональной деятельности адвокатов — к судебным речам. В регистрах парламента, как правило, указывались лишь имена адвокатов, в редких случаях резюмировалось содержание их речей. К счастью, адвокаты начиная со второй половины XVI века все чаще сами публиковали полные тексты своих судебных выступлений как отдельными брошюрами, так и в сборниках избранных речей.
Процесс, оказавшийся в центре моего внимания, вели два известных адвоката — Антуан Луазель и Луи Сервен, позаботившиеся об увековечении плодов своего красноречия.
С мая по август 1586 года в Парижском парламенте шел процесс между двумя претендентами на место кюре церкви Сен-Ком-э-Сен-Дамиан (Святых Косьмы и Дамиана), расположенной в университетском квартале Парижа. С давних пор университет обладал правом патроната над этой церковью, определяя кандидатуры на должность кюре. Когда место становилось вакантным, то та из семи корпораций[227], которой в этот раз выпадала очередь, номинировала своего кандидата, представляя его ректору. Ректор извещал о нем епископа, после чего кандидат поставлялся на приход, причем согласие церковных властей, включая папу римского, было формальностью. Этот порядок сложился давно, но окончательно укрепился в XV веке в период действия Буржской Прагматической санкции (1438–1516) и долгое время никем не оспаривался. Однако параллельно набирала силу и практика резигнации (resignatio in favorem) — передачи владельца церковного бенефиция своей должности другому лицу. В данном случае согласие папы римского было обязательным хотя бы потому, что подобное деяние могло расцениваться как грех симонии (святокупства), а отпускать такой грех мог только папа (что он обычно и делал за определенную сумму). Несмотря на всеобщее недовольство, церковных резигнаций меньше не становилось, тем более что параллельно в стране укреплялась практика продажи королевских должностей (vénalité des offices), также предполагавшая возможность резигнации должности другому лицу.
Летом 1585 года скончался кюре парижской церкви Сен-Ком-э-Сен-Дамиан мэтр Клод Версорис, теолог, занимавший эту должность свыше полувека. Очередь выдвигать своего кандидата наступила для германской нации университета. Она назвала имя бакалавра теологии шотландца Жана Амильтона (Джона Гамильтона). Однако выяснилось, что покойный мэтр Клод ранее свершил резигнацию в пользу мэтра Пьера Тенрие, причем этот акт санкционирован папой. Между двумя претендентами был возбужден процесс в суде первой инстанции — парижском Шатле, и 9 февраля 1586 года дело было решено в пользу Тенрие. Амильтон, поддержанный университетом, подал апелляцию в высший королевский суд — Парижский парламент.
По сути, на кону стоял вопрос о природе университета. Если его основателем является папа, а сам университет характеризуется как церковная корпорация, то решение Святого престола никак не может быть оспорено. Если же университет основан королем и является корпорацией светской или смешанной (подобно тому, как парламент состоял из советников-мирян и советников-клириков), то постановления папы относительно прав собственности (в том числе и права светского патроната над церковью) не имеют законной силы. Вопрос о происхождении университета переносился в практическую плоскость.
В Парламенте сторону Амильтона представлял адвокат Луи Сервен, а сторону Тенрие — Антуан Луазель. Забегая вперед, можно сказать, что судьи в итоге склонились на сторону шотландского теолога, причем, по всей видимости, решающую роль сыграл не столько ответ на вопрос о происхождении университета, сколько выявленные процедурные нарушения, допущенные при резигнации. Однако дело получило резонанс именно как «триумф университета». Речь Луи Сервена на этом процессе, а также его ответ («Реплика») Антуану Луазелю были опубликованы сразу же, в 1586 году[228]. В том же году вышел сборник латинских похвальных речей и стихов в честь участников процесса — судей Барнабе Бриссона и Ашиля Арле, а также адвоката Сервена, написанных университетскими докторами (прежде всего самим Амильтоном), а также представителями ведущих парижских университетских коллегий, прославлявших победу университета[229]. Позже эти выступления несколько раз включались в сборники избранных речей Сервена. Но и Антуан Луазель опубликовал извлечение из своей судебной речи, дав ему характерное заглавие: «О Парижском университете и о том, что он является более церковным, чем светским»[230]; позже этот текст включался в его избранные труды[231].
Процесс запомнился как тем, кто интересовался историей университетов (о чем будет сказано ниже), так и ученым-юристам. О нем говорили правоведы, специализирующиеся на судебных постановлениях («арестографы»). Жан Шеню включил речи Луазеля и Сервена (хотя и без его ответной «Реплики») в число избранной сотни «важных и любопытных вопросов права, разрешенных памятными постановлениями суверенных судов Франции, часть из коих была произнесена в красных мантиях»[232]. Еще ранее, в 1596 году, об этом процессе упоминалось в издании Луи Шаронда Ле Карона[233]. Сведения о нем приводились также в сборниках Жана Турне[234] и Клода де Ферье[235].
Прежде чем приступить к анализу речей наших адвокатов, надо обратить внимание на существенное различие имеющихся в нашем распоряжении источников. Сервен полностью опубликовал содержание своей судебной речи (Playdoyé) и ответа (Replique), Луазель же издал лишь извлечение (Exctraict) из своей речи, по объему уступающее текстам Сервена почти в четыре раза и посвященное практически одному вопросу — происхождению и природе университетской корпорации. Тексты Сервена изобилуют повторами и затрагивают много аспектов: прославление своего клиента — шотландца, перечисление заслуг его соотечественников перед Францией, описание ошибок и злоупотреблений, допущенных при резигнации Тенрие и Версориса, экскурсы в область бенефициального права и проч. Из пассажей Сервена, пытавшегося опровергнуть те или иные тезисы своего оппонента, становится ясно, что и Луазель, в свою очередь, атаковал противника сразу по многим направлениям. Однако он решил не упоминать их в своем «Извлечении», сконцентрировав внимание читателей на аргументах исторического характера.