егии, где, согласно Франсуа де Бельфоре, автору описания Парижа, помещалась «сокровищница хартий университета — привилегии и иммунитеты, пожалованные университету»[306]. Благодаря описи университетских архивов, составленной в 1623 году Николя Кентеном, известно, что булла Григория IX, на которую ссылался Сервен, действительно имелась только в «Книге ректора»[307]. Доступ к этому архиву был ограничен, его имели ректор и секретарь (greffier) университета, возможно также прокуроры наций и некоторые другие должностные лица университета. Сервен ссылался на Жана Филлесака, ознакомившего адвоката со «своей книгой». Однако это было, когда он готовил свою первую речь, поскольку полномочия Филлесака истекали в мае. Ответную речь Cервен готовил летом, для нее понадобилось тщательное знакомство с документами. Что-то он обнаружил в библиотеке Сен-Виктор, воспетой Рабле. По-видимому, ему был облегчен доступ и к университетским архивам: «Книгам ректора» и «Книгам прокуроров наций». Если Луазель мог опереться на помощь своего друга Паскье, то кто помогал Сервену?
Луазель был адвокатом Жана Амильтона, выступавшего как частное лицо. Однако его иск был поддержан Парижским университетом. В сборнике Луи ле Карона, составленном через десять лет после описываемого процесса, упомянуто, что на процессе помимо Сервена и Луазеля выступал и адвокат Шоар[308]. Жак Шоар был одним из присяжных адвокатов Парижского университета (avocet juré de l’Université), служивший корпорации уже не менее четвери века. Правда, в тех случаях, когда история доносит нам свидетельства о его деяниях, они оказываются не слишком удачными. В 1564 году он не принял участие в процессе университета против иезуитов, предоставив эту честь Этьену Паскье, в 1570 году безуспешно отстаивал интересы обладателей университетских степеней, обделенных вакантными бенефициями в архидиаконате Руана. Его противником тогда был могущественный кардинал Лотарингский, архиепископ Руанский[309], в 1579 году Шоар представлял университет в иске против Рош ле Баифа, медика, сторонника методов Парацельса, и опять неудачно[310]. И только однажды его имя упомянуто в описании процесса, выигранного университетом, — о предоставлении бенефиция обладателю университетской степени[311]. Но, во всяком случае, опыта и университетских связей Шоару было не занимать, и он вполне мог помочь коллеге поработать с университетскими архивами. Возможно, Сервен и сам работал с источниками, но обратим внимание, что демонстрировать свои изыскания он стал только после атаки Луазеля.
Было бы упрощением рассматривать процесс Амильтона против Тенрие как столкновение ученой и неученой или научной и ненаучной точек зрения на проблему происхождения университета. Все было гораздо сложнее. Помимо того, что сам процесс способствовал еще большему повышению интереса к университетской истории, очевидно, что по ряду вопросов адвокаты демонстрировали наличие консенсуса. Оба делали все возможное, чтобы подчеркнуть свою преданность университету, желание наилучшим образом защитить его привилегии и подчеркнуть его роль в истории страны и всего христианского мира. Оба демонстрировали приверженность галликанским вольностям церкви, согласие по поводу важнейших вех университетской истории, ссылались на один и тот же авторитетный набор памятников университетской культуры («Роман о Розе», «Сон виноградаря», проповеди Жерсона).
Но именно эта общность взглядов мешает вынести социально-политический диагноз рассмотренной коллизии, вписать ее в «большой исторический нарратив», как того требуют каноны социальной истории.
Если одна сторона выступает с идеей приоритета папы в университетских делах (назовем сторонников этой точки зрения «папистами»), желает сделать всех студентов и магистров клириками, а другая настаивает на том, что король — источник всех благ в университете, и на секуляризации университетской жизни (назовем сторонников этих идей «роялистами»), если мы знаем, что в Париже плетет сети заговора Католическая лига и через два года вспыхнет мятеж, в ходе которого король будет отрешен от власти лигёрами, то, казалось, мы с легкостью можем предсказать политическое будущее наших «папистов» и «роялистов».
Но реальная история полна неожиданностей. Жан Амильтон, прославлявший королевскую щедрость, станет одним из самых непримиримых лигёров. Он — единственный из вождей Лиги — попытается организовать сопротивление вступившему в город Генриху IV в марте 1594 года и в числе немногих, вопреки амнистии, будет навечно изгнан из страны[312]. Впрочем, в компании лигёров-изгнанников окажется и Кристоф Обри, упомянутый Сервеном в первой речи; он станет кюре церкви Сент-Андре-дез-Ар по представлению нормандской нации университета в 1584 году. Признание королевской супрематии над университетом отнюдь не предполагало, таким образом, устойчивости роялистских симпатий. Парижский университет вынесет в начале 1589 года постановление о законности свержения «тирана Генриха Валуа» — того самого Генриха III, хвала которому возносилась в рассмотренных нами судебных речах.
О судьбе Тенрие мне ничего не известно, но «папист» Луазель, как и его друг Паскье, покинут лигёрский Париж и свяжут судьбу с парламентом, собранным королем в Туре из числа парижских беженцев. В дальнейшем Паскье и Луазель станут непримиримыми борцами с «духом Лиги» и горячими приверженцами королевского галликанизма. «Роялист» Луи Сервен действовал на стороне Лиги на Генеральных Штатах в Блуа в 1588 году. Впрочем, особого успеха среди лигёров он не снискал, по-видимому, сказалось то, что в прошлом он был протестантом[313]. Примкнув к королевскому лагерю, он получил должность королевского адвоката в новоиспеченном Турском парламенте (точнее, в Парижском парламенте в изгнании) и сохранил свою должность после возвращения парламента в Париж. Его экскурсы в университетскую историю не прошли даром — в качестве королевского адвоката он участвовал в уже упомянутой нами реформе университета в 1598 году. Выступая как страстный противник иезуитов и защитник галликанизма, Сервен навлек на себя гнев Святого престола. Во время lit de justice Людовика XIII в парламенте 19 марта 1626 года королевский адвокат Сервен подал королю ремонстрацию с жалобами по поводу введения новых налогов. Это вызвало столь сильный гнев короля, что Луи Сервен в тот же день скончался, не перенеся потрясения.
Подобные жизненные траектории выглядят парадоксальными только для тех, кто предпочитает читать историю с конца. Тогда же, в 1586 году, политические страсти еще не заглушили ни профессиональных забот адвокатов, ни приверженности их к тому самому широкому консенсусу.
Тьери Амалу хорошо показал, каким образом борьба за сохранение привилегий (города, корпораций, университета) против все возрастающих посягательств со стороны королевской власти органично вписывалась в движение Лиги, рассматриваемое как реакция традиционных социальных структур на разрушительные социально-политические инновации[314]. Эти инновации виделись и во все разраставшейся практике продажи королевских должностей (vénalité des offices), но и в практике семейных резигнаций должностей церковных. Отметим, кстати, что Луазель, судя по замечаниям Сервена, вовсе не брал под свою защиту клан Версорисов, считавших церковь Сен-Ком-э-Сен-Дамиан своей собственностью, но представлял Тенрие стороной, пострадавшей от своекорыстия предыдущего кюре. И когда тот же Луазель пускается в морализаторство по поводу нравов, царящих ныне на Пре-о-Клер, или настаивает на придании университетской среде исключительно клерикального характера и подчеркивает успехи университета в искоренении ересей, как прошлых, так и настоящих, он действует вполне в духе ожиданий парижского общества времен Контрреформации (или, как говорят сейчас, эпохи конфессионализации)[315].
Если и искать в материалах процесса 1586 года зерна будущих коллизий, то речь надо вести о конфликте факультета теологии с факультетом искусств, декана с ректором или, если употреблять метонимию, Сорбоннской коллегии с коллегией Наваррской. Скрытое соперничество, до поры заслоняемое общей борьбой с протестантами, с иезуитами, с королевскими покушениями на академические привилегии и на университетскую собственность, с попытками провести радикальную реформу коллегий, выльется в открытый конфликт в середине XVII века.
И оружием в этом конфликте будет история. Тьери Амалу предполагает, что ради этого ректоры и решили составить опись университетских архивов, а университетский секретарь С. Э. Дю Буле предпринял свой гигантский труд — латинскую шеститомную «Историю Парижского университета» (Historia universitatis parisiensis). Первый том, насчитывающий около тысячи страниц, посвящен периоду до XII века, тем самым доказывая древнее, каролингское происхождение университета. Кстати, в середине XVII века Карл Великий уже считался покровителем всего Парижского университета, а не только его германской «нации»[316].
Теологи противопоставляли этому хорошо аргументированную концепцию эрудитов. В первом французском энциклопедическом словаре А. Ла Фюретьера, опубликованном в 1690 году (хотя работа над ним велась с середины XVII века), в статье «Университет» приводятся обе версии происхождения Парижского университета. Но предпочтение явно отдается датировке Паскье. В начале XVIII столетия пассаж Ла Фюретьера был дословно воспроизведен в иезуитском «Словаре Треву». Судя по всему, именно словари, а не речи адвокатов и не труды ученых обеспечили эрудитской версии перевес в общественном мнении.