Судя по трети фотографий, род занятий этих женщин определить было бы невозможно. Некоторые полностью одеты: на одном снимке женщина в большой шляпе с перьями, белой блузке с длинными рукавами, украшенной брошью и медальоном, и черной юбке сидит во дворе на фоне низкого черного задника, за которым на бельевой веревке сушатся старые полотенца. Другие женщины – в нижнем белье или подобных атрибутах. Одна позирует на стуле, зажав руки за головой; на ней комичного вида чулки. Многие сфотографированы обнаженными – обнаруживая с неприхотливой откровенностью неприхотливые же в основном тела. Некоторые стоят в невыразительной позе, будто не зная, что им делать, после того как они разоблачились «на камеру». Лишь немногие изображают сладострастие, как подросткового вида одалиска в локонах на плетеном диване – возможно, это самая известная фотография, сделанная Беллоком. На двух фотографиях – женщины в масках. Один снимок – манящая картинка: исключительно привлекательная женщина с ослепительной улыбкой откинулась в шезлонге; помимо маски в стиле Зорро на ней только черные чулки. На другом снимке, в духе анти-пинап, аппарат запечатлел полностью обнаженную женщину с большим животом – ее маска съехала набок, она неловко сидит на краю деревянного стула; маска (кажется, это маска без нижней половинки) ей слишком велика. Первая женщина позирует с большим удовольствием (что неудивительно, учитывая ее прелесть); вторая – кажется сникшей, даже сбитой с толку. На некоторых снимках, когда модели принимают задумчивый вид, эмоции прочитать труднее. Но многие женщины превосходно понимают, что позирование – это игра и забава. Женщина в шали и ярких полосатых чулках, у столика с бутылкой бурбона «Рэйли Рай», с одобрением разглядывает свой наполненный стакан. Женщина в широкой пижаме и черных чулках вытянулась на гладильной доске, что установлена в каком-то дворе, и улыбается, глядя на собачку. Очевидно, что ни за одной из них не подглядывали; каждая позировала добровольно. Беллок не мог диктовать им, как они должны позировать – выставлять ли себя так, как они обычно показывают себя клиенту, или в отсутствие клиентов появляться в кадре здоровыми сельским бабами, кем они в большинстве своем и были.
В компании Беллока мы далеки от садомазохистских инсценировок со связанными женщинами, которые предлагают себя мужскому взору на скандально известных фотографиях Нобуёси Араки, или от холодноватого, стилистически выверенного, неизменно умного сладострастия в образах, запечатленных Гельмутом Ньютоном. Единственные фотографии, в которых, возможно, сквозит похоть или чувство отвращения к жизни проститутки, – это те, на которых вымараны лица. (На одном негативе вандал – может быть, сам Беллок? – выцарапал грудь.) На эти картинки действительно больно смотреть (по крайней мере мне). Но я женщина и, в отличие от многих мужчин, которые разглядывают эти фотографии, не нахожу ничего привлекательного в проституции. То, чем наслаждаюсь я, – это красота и естественность многих женщин, сфотографированных во вполне домашних обстоятельствах, которые подчеркивают как их чувственность и непринужденность, так и осязаемость их исчезнувшего мира. Насколько же трогательны и добродушны эти фотографии.
1996
Детки Борланд
Заглавие – Малые дети. Больше единицы. Группа. Похоже, это товарищество. Больше чем одно товарищество, или кружок, или компания. Мир.
Альбом фотографий, искусно расположенных, вводит в этот мир.
Одной фотографии было бы недостаточно. Или двух. Или трех. Чтобы показать мир, требуется обилие фотографий, причем идущих в последовательности. Первые – первыми. Напоследок – последние.
Последовательность будет туром по этому миру. Путешествием. Посвящением.
Вначале – фрагменты декора. Маленькое розовое атласное платье. Плюшевый медведь. Красочная простынка со зверюшками. Затем, постепенно, проступает человеческое присутствие. Пара туфель. Тапочки с мордочками кролика. Ступня. Колено.
Пройдет время, прежде чем мы увидим лица.
Что-то не складывается. На кадрах – все атрибуты детской. Однако человеческое присутствие непропорционально велико, безобразно – по природе оно бробдингнегское.
Мы ожидаем увидеть детей. Но перед нами, кажется, взрослые мужчины. Кожа младенцев, настоящих младенцев, совершенна. У этих людей кожа грубая, угреватая, поросшая волосами (иногда встречаются татуировки); их тела в основном дряблые или щуплые. Объектив Полли Борланд изучает их очень пристально.
Крупный план обнажает уродство. По сравнению с совершенством новорожденного взрослый безобразен.
Прибыв в страну, обитатели которой – великаны ростом более двадцати метров, Гулливер отмечает, что если видеть нечто в увеличенном масштабе, невозможно не поражаться изъянам. Он вспоминает, что в стране, из которой он только что приехал, где сам был великаном, ему казалось, «что нет в мире людей с таким прекрасным цветом лица, каким природа одарила эти крошечные создания», тогда как его маленькие новые друзья находили его самого невообразимо уродливым:
Когда я беседовал на эту тему с одним ученым лилипутом, моим близким другом, то он сказал мне, что мое лицо производит на него более приятное впечатление издали, когда он смотрит на меня с земли, чем с близкого расстояния, и откровенно признался мне, что когда я в первый раз взял его на руки и поднес к лицу, то своим видом оно ужаснуло его. По его словам, у меня на коже можно заметить большие отверстия, цвет ее представляет очень неприятное сочетание разных красок, а волосы на бороде кажутся в десять раз толще щетины кабана; между тем, позволю себе заметить, я ничуть не безобразнее большинства моих соотечественников и, несмотря на долгие путешествия, загорел очень мало[18].
Во второй части Путешествий Гулливера, застряв среди людей Бробдингнега, где сам он – лилипут, Гулливер находит их великанские тела и лица настолько же отталкивающими, насколько безобразным, с близкого расстояния, насколько сам он казался жителям Лилипутии. Но даже оторопев от внешности гигантов, Гулливер говорит себе, – благодаря развившемуся в нем здоровому культурному релятивизму, – что бробдингнегцы, вне всякого сомнения, так же красивы, как все другие люди на свете.
Мир, согласно Джонатану Свифту, – в изображении Полли Борланд – полон вызывающих неуютное чувство странностей.
По меркам младенца всякий взрослый груб и уродлив. Никакая самая прекрасная кожа не выдержит пристального взгляда фотокамеры.
Красота, очарование – и безобразие – это во многом вопрос благоприятного или несуразного масштаба и расстояния. И с этим – масштабом, фактором близости или отдаленности – фотографам приходится постоянно иметь дело.
Разумеется, «близость» существенно важна с точки зрения воздействия и значения этих фотографий.
Практически все снимки сделаны в типовых, скудно меблированных помещениях. Можно предположить, что модели Борланд прячутся в этих жалких, оклеенных обоями и, вероятно, небольших комнатах, которые нам, впрочем, не показывают целиком. Иногда они лежат. (Младенцам нужно много отдыхать.) Или же они активны. Нам также, похоже, дают подглядеть за шумной вечеринкой. Это вечеринка малышей. Детки ночуют в гостях у друзей.
Фотограф проник в пространство, где разворачивается тайная жизнь личности. Это частное пространство, арена банальной жизнедеятельности – однако плач, слюноотделение, еда, сон, купание, мастурбация здесь приобретают характер странных ритуалов, потому что они совершаются взрослыми мужчинами, одетыми и ведущими себя как маленькие дети.
Достойно удивления, что на одной из последних страниц альбома появляется фотография троих «деток» при полном параде на улице в городском предместье. (Австралия? Англия?) Поразительно, что кто-то из моделей Борланд рискнул выставить себя на обозрение случайным прохожим.
Прогрессия фотографий. Нас знакомят с этим миром посредством частей тела, странно оформленных и обрезанных в кадре. Отказ от демонстрации лиц в первой части и большое число кадров, снятых с верхней точки, словно утверждают чувство превосходства, которое мы, созерцатели образов Борланд, должны испытывать (поначалу) в отношении этих скрытничающих чудаков.
Мы смотрим на них. Они не смотрят на нас. Нам редко показывают, как смотрят эти дети; или же это взгляд «в детском стиле», рассеянный или, наоборот, свидетельствующий о самоуглубленности.
Весьма уместно, что книга заканчивается фронтальным фотопортретом одного из «малышей», теперь в обычном, взрослом, обличье – он даже выглядит симпатичным и пристально смотрит в объектив, на нас. Он возвращает нам взгляд. Наконец-то.
Уже давно фотокамера несет нам новости о сумасбродах, дзанни и париях, об их страданиях и причудах. Так нам показывают банальность ненормального. Так из всех нас делают вуайеристов.
Однако перед нами собрание работ, свидетельствующее об особой одаренности художника. Снимки Борланд представляются компетентными, проникнутыми сочувствием; здесь мала дистанция и слишком высока степень знакомства с моделями, чтобы говорить о простом любопытстве. Здесь нет пронзительности, бесхитростности взгляда, свойственного фотографиям Дианы Арбус. (Не сомневаюсь, что Арбус заинтересовал бы сам предмет, но она бы, конечно, сфотографировала этих «детей» по-другому.)
Рьяная колонизация новых, особенно рискованных тем – одна из главных традиций фотографии.
Вот – говорит эта книга – образец поведения, который правомерно претендует на наш интерес и внимание. На снимках отражена простая истина о человеческой природе, которая кажется слишком очевидной, для того чтобы ее постулировать (соблазн возвращения в детство? удовольствие от мнимого возвращения в детство?), но которую никогда не пытались представить с такой непосредственностью и остротой. Фотографии взывают к нашему чувству самоотождествления («Ничто человеческое мне не чуждо») – побуждая признать, что и мы способны испытывать схожие чувства, даже если изумлены тем, что некоторые среди нас решаются, не опасаясь огласки, разыграть свои фантазии наяву.