— Старорежимный. Вот до дому доведу и признавать не буду.
— Родного деда? Не признавать? Ну и ну!
— А чего он столько лет золото скрывал? Оно государству, знаете, как нужно было? Жадоба он, и больше ничего! — Юрка умолк, вспомнив, что жадобой назвал деда директорский сын Славка. После этого получилась драка. А теперь он сам второй раз называет деда жадобой... Такое противоречие обеспокоило Юрку. Но что же? Раз жадоба, значит, жадоба. — Он хотел мне свое золото отдать! Подрастешь, говорит, придешь сюда и сколько хочешь себе золота накопаешь.
— Вот как! И что же ты?
— Я отказался. Уж он меня ругал-ругал! А я про себя решил: пойду с ним, дорогу вызнаю и папке все расскажу, а он — государству.
— Хороший у тебя был план. Правильный.
— Еще бы не правильный! — самодовольно кивнул Юрка и вспомнил: — Вас директор велел позвать. «Беги, говорит, позови срочно водителя!».
— Так что же ты молчал! Вот наказание с тобой!
Бронислав расплел ноги и стал выбираться из-под машины. Юрка убедился, что высокий рост имеет и свои отрицательные стороны: водитель, вылезая, несколько раз жестоко стукнулся, так что «эмка» даже дрогнула и качнулась.
К тому времени Роман Егорыч окончательно размяк. Широко растопыривая руки, дед лез обниматься:
— Ах, Серега, мил человек! Не знал я, что ты такой есть! Бери мое золото! Пользуйся, не жалко!
Раскрасневшийся Сергей Михалыч, посмеиваясь, отталкивал старика:
— Ладно, ладно, Егорыч! — Он подмигнул Юрке и сказал Брониславу: — Броня, тебе придется увезти гостей на Пудовое.
— Помилуй бог, Сергей Михалыч! Гонять машину за полтораста километров из-за каких-то бродяжек... Безумие!
— Ах ты... — вскипел Роман Егорыч. — «Бродяжек»? А вот и повезешь! Хозяин сказал — и повезешь!
— Без скандала, Бронислав! Ты меня знаешь?
Бронислав, конечно, знал: покладистый у него начальник, веселый и добрый, но уж если решил — не перерешит. Разговаривать и, в самом деле, бесполезно.
— Ладно, повезу. У меня машина босая... Да, ладно, ладно, повезу!
— То-то же! — Роман Егорыч самодовольно похохотал. — Видал, Юрок? Домой, как министры, поедем... — И вдруг снова вспомнил: — Наследничек ты мой! Обездолил я тебя! Мне ничего не надо... Берите... Ах, господи боже мой, прости меня, внучек!..
От деда пахло вином, глаза были мутные, слезящиеся.
— Деда, ты пьяный! Вот погоди, я мамке-то расскажу! — отбивался от его объятий Юрка, не переносивший телячьих нежностей.
— Неужто деда продашь? Эх, внучек, внучек!
— А ты не пьянствуй! Годы у тебя, знаешь, какие?
Подошла «эмка», и старика посадили в машину. Поехали, Юрка высунулся из машины, усердно размахивая кепкой. Но Сергей Михалыч уже не смотрел на них. Озабоченный и строгий, он торопливо шел к драге. Поварихи, исполнившие свои дела, накормившие обедом и гостей, и приисковое население, стояли у входа в палатку и о чем-то судачили.
Как ни мал был в то время Юрка, а понял: не ко двору пришлись. Непрошеные и ненужные гости, от которых ни радости, ни корысти. И машину-то им дал Сергей Михалыч, может, для того, чтобы поскорее убирались с прииска...
А дед Роман Егорыч пел какую-то заунывную песню про «ерманца», шедшего походом на Россию. Потом стал требовать, чтобы его везли обратно, и нещадно ругал каменно молчавшего Бронислава. Наконец, утихомирился и уснул под собственное мурлыкание все той же песни про «ерманца».
12
В Пудовое приехали заполночь. Бронислав отбил кулаки, пока заставил проснуться Корсаковых, а пассажиров своих и совсем не смог разбудить. Пришлось Владимиру Романычу брать отца в охапку и, как ребенка, на руках нести в дом. Вяло барахтавшегося и тщетно пытавшегося проснуться Юрия нес Бронислав. Антонина Матвеевна напоила водителя наспех приготовленным чаем, и Бронислав тут же выехал обратно.
Целую неделю потом Роман Егорыч вздыхал и охал. И все твердил, что идет, идет к нему смертный час!
Но смертный час все не шел, и скоро деду надоело его ждать. Стал он присматривать себе какое-нибудь подходящее занятие. Нашелся приятель и подбил деда заняться рыбной ловлей. Сам того не заметив, Роман Егорыч стал заядлым рыбаком. Иногда, если удавалось выкроить свободное время в своей «деловой» жизни, к старикам примыкал и Юрка. И неизменным спутником рыбаков был коварный кот Васька, который однажды похитил у зазевавшегося Юрки завтрак. Дед жил долго. Юрка из мальчишки превратился в рослого парня. Он был далеко от родных мест, в одном из сибирских городов, в техникуме, когда пришла весть о кончине Романа Егорыча. Деда не стало. Но всюду, куда бы ни попал Юрий, он всегда с теплой и тихой грустью вспоминал то далекое лето, когда они три дня шагали по горам и долинам Южного Урала.
Многолетняя служба в армии забрасывала Юрия в разные края Советского Союза, бывал он и за рубежом родной страны. Встречались места красивые, великолепные, такие, что невольно думалось: «А, пожалуй, краше и не может быть»... Но вспоминался поход, вспоминался дед, его умиленное любование уральской благостью, и горячее тепло омывало душу. Чужие горы становились не так красивы, долины не так зелены, леса не так густы и тенисты. А о золоте, правду сказать, и не вспоминалось.
Золото, что ж... Так оно золотом и осталось, ни тепло от него, ни холодно современному человеку. Вот она, драга — золотодобывающий комбайн, на котором ему предстоит работать.
Она нисколько даже не изменилась, не постарела. Наоборот, выглядит куда как нарядно: была темной, некрашеной, а теперь маляры всю ее разделали светло-голубой краской с красными разводами — совсем как тульский пряник колоссальных размеров.
К голубому борту причалена лодка-плоскодонка — тоже голубая и тоже с широкой красной каймой. Та лодка, которую он видел тогда, или другая? Дерево — не железо, не так долговечно, так что едва ли она могла выдержать двадцатилетие, да еще на воде. Другая лодка, ясно. Вроде бы даже и меньше той, которую он видел в детстве. Или так кажется? Вещи, которые долго не видишь, всегда кажутся меньше, чем их себе представлял. Просто удивительно, каким низеньким показался ему родной дом, когда он подходил к нему с автобусной остановки неделю тому назад. Как будто годы придавили его к земле. А в комнатах темным-темно...
Однако долго ли ему торчать здесь, на берегу? Что они там: спать завалились, что ли?
— Эй, на драге!
Ни звука в ответ. И Юрий проревел что есть мочи какую-то бессмыслицу:
— О-о-о-эй! Го-го-го!
Наконец-то! Из люка вынырнула человеческая голова — стриженая, круглая, ушастая голова парня, надо полагать, дражного матроса. Лоб украшен широкой поперечной полосой коричневого цвета — не иначе, как солидол. Руки черные, как в перчатках. Запястьем вытер пот со лба и недовольно крикнул:
— Чего там?
— С добрым утром! Как живем-можем? — поприветствовал Юрий.
Парень сказал что-то вниз и поднялся на ступеньку выше. Стала видна тельняшка не первой свежести. «Матрос чистых кровей!» — усмехнулся Юрий. Только когда он сумел отслужить во флоте? Совсем еще мальчишка.
— Чего надо?
— Давай лодку! И больше ничего не надо. Пока, конечно. За будущее не ручаюсь.
— А вы кто?
— Давай лодку!
Парнюга присматривался к Юрию все внимательней и никаких признаков рвения не обнаруживал. Наоборот, лицо его становилось суровее, того и гляди, что снова исчезнет в трюме.
— Да механик я ваш, чего ты в самом деле!
— Механик?
Тут начало совершаться удивительное. Парень выскочил на палубу и засуетился, заметался так быстро, что стал похож на героя старого кинофильма, заснятого еще по шестнадцать кадров в секунду. Полминуты не прошло, а он уже сажал Юрия в краснополосую плоскодонку.
— Что делаешь на драге, малыш?
Парень, налегая на весла, неодобрительно мотнул головой:
— Какой я вам малыш? Рэу кончаю, на практике здесь, палубным матросом... У нас насос заклинило, и ничего сделать не можем.
Лодка ткнулась тупым носом в железную стенку дражного понтона, и тот отозвался на удар глухим пушечным гулом. Бравого вида усатый драгер стоял у борта, вытирая ветошью черные ладони. Он протянул руку, чтобы помочь Юрию выбраться из лодки. Юрий ловко сам выпрыгнул на звонкую железную палубу и крепко пожал протянутую руку:
— Здорово, драгер!
— Здорово, механик! — Они внимательно осматривали друг друга. — Полундра, что я вижу? Тоже из демобилизованных?
— Из них, из самых. Что с насосом?
— Мотор меня взял за горло, пехота! — Рука сама потянулась к довольно пышному усу и подергивала его за кончик. Драгер был в выцветшей матросской робе с недавно споротым гюйсом — нитки еще бахромились кое-где по шву вдоль воротника: поленился их выдернуть морячок. — Понимаешь ты, какая штука... Ты в электрике смыслишь, служба? Я перезабыл, оказывается, все на свете...
Так вот откуда у младенца тельняшка: флотский одарил. Да, видать, этот послужил, вдосталь похлебал матросского борща. Везет тебе, Юрий Корсаков, определенно везет: это ж одно удовольствие служить в компании с военной косточкой, локоть к локтю с человеком, прошедшим флотскую школу. Бывшие армейцы всегда отлично понимают друг друга, что там и говорить...
— Не беспокойся, флотский, электрика нам известна, — сказал он ласково драгеру. — Если не спалил ты обмотку — мотор у нас будет работать.
Дражный понтон здорово гудел, когда они втроем шагали к трюмному отсеку, где размещались насосы. Привычные к таким звукам, драгер и ремесленник не обращали на них внимания. Возможно, они даже не слышали этот железный гул.
А Юрий слышал. Слышал удивительно ясно и отчетливо. И казалось ему, что гудит не драга, а звенят где-то под нею сильные, могучие колокола. Точно тонны золота, лежавшие в недрах земных, приветствовали нового человека, нового хозяина, которого давно ждали.