оящей сырой прохладой, которая казалась особенно приятной после тяжелой духоты, еще сохранившейся в лесу. Едва виднелась пелена воды, окаймленная черными силуэтами гор и лесов. Ветер проносился далеко, над другим берегом озера, и сюда доходила лишь мерная, тяжелая зыбь. Волны накатывались на пологий берег, то и дело щелкала сдвинутая с места галька. Чернела тень лесниковой лодки, привязанной к вбитому в гальку колу. Волны били лодку в днище, она покачивалась и скрипела.
Как и следовало ожидать, на берегу никого не оказалось. Слева его закрывала зубчатая стена Крутиков — громадных утесов, вплотную подступивших к воде. Правая, пологая часть берега тоже была пустынна. Нигде ни огонька, ни проблеска жизни, все по-ночному молчаливо и настороженно.
— Что ж, пройдемся по бережку, — предложил Годунов.
Они зашагали вдоль берега, осматривая нависшие над озером склоны гор. Под ногами щелкала и трещала галька.
— Ни шиша не найдем мы в этакой темноте! — сказал, наконец, Годунов. — До утра подождать, что ли...
— Погодите-ка! — внезапно проговорил Флегонт Лукич, и даже впотьмах было видно, как он предостерегающе поднял руку. — Дайте-ка послушать!
Все трое замерли, затаив дыхание. Но сколько ни слушали, так ничего и не услышали, кроме равномерного шума волн и леса...
— Не слыхать, — сказал лесник. — А вот носом дымок чую. Должно, кто-то костер палит. Пошли-ка вон к тому мыску...
Он уверенно повел спутников в горы, в глубину леса. Поднявшись повыше, они увидели колеблющиеся отсветы на желтых стволах сосен, а потом и самый костер. У огня сидели две человеческие фигуры.
— Мальцы! — прошептал лесник. — Потише пойдем, а то напугаются ребятишки.
Владимир Павлович напрягал зрение, стараясь различить лица, но костер то и дело заслоняли мохнатые ветви деревьев. Неожиданно Годунов зацепился ногой о корень и чуть не упал.
Один из мальчишек тут же вскочил, прикрыл ладонью глаза и стал вглядываться в темноту. Второй тоже оглянулся, и Владимир Павлович узнал Павлика.
Что-то разглядев, первый мальчишка бросился в противоположную сторону, на ходу крикнув товарищу:
— Павка! Беги!
Павлик растерянно озирался, соображая, что делать: бежать ли куда глаза глядят или оставаться у костра? Владимир Павлович кинулся напролом через кусты, крича:
— Павлик, подожди! Павлик!
КАК ВСЕ ПРОИЗОШЛО
Рыбачить на Светлое решили поехать еще вечером, и вечером же Павлик должен был отпроситься у родителей. Отпроситься! Что может быть унизительней, если учишься в шестом классе и считаешь себя человеком самостоятельным! Понятно, Павлик медлил. В конце концов отложил разговор на утро. А утром, когда проснулся, оказалось, что отец и мать уже ушли на завод. У кого же отпрашиваться, если в квартире одна тетя Клаша?
Пока он раздумывал над своим трудным положением, под окном появился Митя Пичугин.
— Посиживаешь? — ядовито спросил он. — Мы тебя ждем, ждем, клев пропадает, а ты посиживаешь! Чего копаешься?
Свесясь за окно, Павлик растерянно сказал:
— Понимаешь, как получилось...
— Не отпускают? Я так и знал!
— Не в этом дело, — отозвался Павлик. — Не отпрашивался я еще, вот что...
— Здрасте, я ваша тетя! Ну сейчас отпросись!
— А у кого? Одна тетя Клаша дома. У нее, что ли отпрашиваться? Вот еще!
До чего несообразительный человек этот Павлик! Дать бы ему по загривку, чтобы лучше мозгами ворочал!
— Копуша ты, вот что! — сказал Митя. — Телефон у вас есть?
— Есть, а что?
— А то! Звони к отцу и отпрашивайся. Пустяков сообразить не можешь.
Павлику, конечно, не очень-то понравилось, что он не сам додумался до такого простого выхода. Но предложение и в самом деле было хорошее: куда легче разговаривать с отцом по телефону, чем с глазу на глаз.
— Вызовите мне, пожалуйста, главного инженера, — сказал он телефонистке.
Но неудачи преследовали его с самого утра. Секретарь главного инженера Капитолина Алексеевна сказала:
— Ничего не поделаешь, Павлик, папе очень некогда. Он не будет с тобой разговаривать. — И положила трубку.
Павлик несколько минут обиженно прислушивался к шумам в телефоне. Вот как! Папа не хочет разговаривать? Хорошо! Пусть! Он уедет так! Ему тоже некогда!
Павлик пошел к буфету и начал решительно укладывать пирожки в школьный портфель. Конечно, тетя Клаша немедленно заинтересовалась: куда собирается Павлик?
— Пройдусь немного! — сердито пробормотал под нос Павлик и пошел к выходу.
Уже закрывая за собой дверь, Павлик нерешительно оглянулся. Потом пошел обратно, по телефону вызвал лабораторию литейного цеха. Не везет так не везет: мамы в лаборатории не было, она понесла анализы на участки. Теперь, казалось, совесть у Павлика совсем чиста: он сделал все, что мог, чтобы сказать родителям о поездке.
Через пятнадцать минут Павлик вместе с Митей и Семеном Зыковым сидели на пустой площадке лесовоза, ехавшего в сторону озера Светлого, на заводской лесоучасток.
Верховодил ребятами Семен, высокий и жилистый подросток в рваной куртке и широких лыжных шароварах. Резинка у штанов ослабла, и Семену то и дело приходилось подтягивать их. Летом обуви Семен не признавал — из штанин выглядывали босые загорелые ноги, большие, как у взрослого.
Жилось Семену нелегко: отца у него не было, а отчим, вагранщик литейного цеха, считал, что металлурги должны поддерживать свое здоровье водкой. От того, сколько употребил отчим этой жидкости, зависело его настроение. То он был не в меру добренький, слезливый и тогда душевно жалел «сироту-мальчишку», то, наоборот, мрачный и злой, походя давал затрещины. Бывало, что в класс Семен являлся с синяком под глазом и на вопросы отвечал посмеиваясь:
— Бегалки не сработали, попался старику...
Денег дома было мало, и Семен на обувь и одежду, а порой и на питание зарабатывал сам: колол дрова у соседей, убирал снег на дворах, ходил за водой к колонкам, весной вскапывал огороды. Из-за болезней и семейных неурядиц он пропустил два учебных года и теперь среди одноклассников выглядел настоящей колокольней.
Многие одноклассники набивались к Семену в приятели, но Мите и Павлику повезло больше всех: Зыков дружил с ними. Ребят тянуло к Семену, и не только потому, что он был старше и вдвое сильнее их. Им нравилось хладнокровное отношение Семена к житейским невзгодам, упорство, с которым он стремился к своей заветной цели — во что бы то ни стало закончить семилетку, поступить в ремесленное и стать электриком.
Семен всей душой льнул к рабочим и старался во всем походить на них. Если ему что-нибудь поручали взрослые, он выполнял поручение всегда с охотой, добросовестно, основательно. Даже сейчас, взобравшись на платформу попутного лесовоза, он расположился на ней как-то по-хозяйски, словно ему надо было ехать не какой-нибудь час, а по меньшей мере сутки: аккуратно разостлал дырявую телогрейку, сбросил куртку, прикрыл ею узелок с едой и улегся, намереваясь позагорать. Полуприкрыв глаза, из-за белесых ресниц Семен наблюдал за приятелями.
Митя Пичугин — мамкин баловень. У него тоже не было отца, но не было и отчима, а мать не чаяла в нем души. Мать потакала ему во многих делах, к великой зависти других ребят, у которых отношения с родителями были не так хороши.
На лесовозе Митя чувствовал себя превосходно, весь отдаваясь впечатлениям поездки. Машина катилась ходко, с ветерком, кепку пришлось натянуть на самые брови, чтоб не сдуло. Вцепившись в крышу кабины, Митя бойко посматривал по сторонам черными выпуклыми глазами и обо всем сообщал приятелям:
— Глядите, глядите, орел летит! Вон куда его занесло! Крылышки — будь здоров! Семен, а может орел человека поднять?
— Попросись, может, поднимет, — посоветовал Семен.
— Орел, орел, возьми меня с собой полетать! — закричал Митя.
Орел, не шевельнув крылом, скользнул за гору, а Митя уже кричал и махал рукой девчатам, половшим картошку на большом поле подле автострады. Девчата воспользовались случаем разогнуть усталые спины и помахали в ответ.
Навстречу вдоль обочины шла вереница пожилых женщин. Митя крикнул им во всю силу своих легких:
— Тетеньки-и! Ягоды поспели, не видали?
Женщины что-то ответили, но Митя не расслышал, да ему и не нужен был ответ. Он снова озирался вокруг, выискивая, к чему бы прицепиться, с кем бы перекинуться словечком. Митя наслаждался своей свободой...
На прицепе тяжко грохотала балка. Звенели и лязгали цепи, которыми стягивался груз. На платформе лежал толстый, шевелящийся от толчков слой щепы и кусков сосновой коры Павлик вымазал руки в смоле, попытался оттереть ее, но чем больше он тер ладони, тем черней и грязней они становились. Пальцы неприятно слипались.
Павлику стало не по себе и от этой липучей смолы и от грохота балки и звона цепей, а главным образом оттого, что уехал он все-таки без спросу и теперь дома никто не знал, где он. Бурное оживление Мити, уже распевавшего какую-то песню, казалось несносным...
РЫБАЦКИЕ НЕУДАЧИ
Для рыбалки облюбовали Крутики — гряду утесов, нависшую над озером. Серые бока скал неприступной отвесной стеной спускались прямо в воду. Только в одном месте к Крутикам привалилась цепь громадных валунов, и по ним, переходя с одного на другой, ребята ушли далеко в озеро, до самых глубоких мест.
Жарко грело солнце, обдувал легкий ветерок. Стеклянные волны бесшумно облизывали покрытый слизью бок валуна, похожий на борт корабля. Если не оглядываться назад, то вполне можно было вообразить, что ты находишься на борту броненосца и плывешь по неоглядному океану.
Вода была удивительно прозрачна: Павлику казалось, что поплавки держатся не на воде, а повисли в загустевшем воздухе. Лесу было ясно видно до самого крючка.
Стайка мальков, расположившись кружком и пошевеливая хвостами, рассматривала извивающегося на крючке червя, точно старалась разгадать, что это такое.