– Да, конечно! – согласился Бестужев. – Утешение от ваших слов плохое, но правда истинная в них!.. А позволю себе спросить, князь, неужли совесть зазрила нашего хапугу-герцога… Слышал я тут: про китайские товары он поминал… Вам доля покойного графа Волынского была обещана… А заместо того – все тридцать тыщ…
– Курляндцу в руки попали… в его лапы загребущие. Што поделаешь! – вздохнул шумно Черкасский, но сейчас же хитро подмигнул и добавил: – Да, вот как поприжало малость друга милого – стал и он подобрее!.. Хо-хо-хо!.. А мы не брезгуем. Хоша и у пса в зубах побывало – лишь бы нас не миновало… Наше и в грязи подымем. Денежки-то не малые. Все пригодятся!
– Тс-с!.. – остерег толстяка Бестужев, сам же вызвавший хитро на откровенность простоватого князя. – Не так уж крепко костите. Знаете: в таких палатах стены и те с ушами да с глазами. Охота ли вам ссориться с нашим высоковельможным правителем, регентом трона!.. Хе-хе-хе…
– Какой вы добрый да оглядчивый стали, ваше превосходительство! – угрюмо глядя на лисью, хотя и красивую еще мордочку Бестужева, заметил толстяк. – Меня бережете… И на том благодарствую. Вы-то уж знаете повадку Бирона, мертвую хватку евонную, ась?..
– Знаю. Как не знать?.. Коли какая нужда – я у него в первую голову. Дружком считаюсь. Словно бы белый арап для милостивца служу… Ужли курляндец дойдет до своего… Станет нашим правителем? – полушепотом не то задал вопрос, не то поверил тайну хитрый интриган своему простому на вид, но тоже лукавому собеседнику.
– Видно, так! – почесывая голову, согласился добродушно Черкасский. А его заплывшие жиром свиные глазки пытливо так и сверлили Бестужева, желая угадать: о чем сейчас думает, чего добивается общий слуга, сводник и предатель?
– Кому же боле! – видя, что Бестужев выжидательно молчит, продолжал Черкасский. – Кто иной из немцев дела наши, русские, столь хорошо знает?.. А ежели наши русачки… Куды их в правительство! Э… Служить умеем, да и то плохонько. Вот с борзыми… да пображничать… да с девчонками… наше дело. А этого ирода на все хватает!.. Уж, видно, ему и быть!..
– То-то! – подмигнув, с видом полного доверия заговорил наконец негромко Бестужев, нащупав подходящую почву в покладливом князе. – Приказал он мне бумагу эту самую… о регентстве сочинить… Вот она. Да боюся: вдруг как никто и подписать не пожелает!.. Либо сама не соизволит. Мне тогда беда! Плохо, князенька! И не довернешься – бит! И перевернешься – дран!.. Вот оно, житье-то наше!
– Вам ли охать, ваше превосходительство! – возмущенный лицемерными причитаниями лукавца, заметил Черкасский с явной иронией в хриповатом, всегда сонливо-добродушном голосе. – Нешто такие, как вы, пропадают где-либо? Не-ет.
– Благодарствуйте за ласку, – не смущаясь, отразил неожиданный укол наглый, опытный царедворец.
– Почти, за што там желаешь! – совсем раздраженный такою меднолобостью, отмахнулся рукою князь и медленно, тяжело пошел навстречу входящим министрам с Бироном и Остерманом впереди.
А Бестужев уже так и метнулся к дверям, стараясь хоть бочком, сзади поддержать еле плетущегося Остермана, которого с одной стороны вел сам Бирон, а с другой – гофмаршал Левенвольде. Фон Менгден и Миних замыкали группу.
Все направились к угловому широкому дивану, куда и усадили Остермана. Остальные расселись тут же и на креслах, расставленных вокруг овального, преддиванного стола, покрытого тяжелой плюшевой скатертью.
– Э-э-э-х! – усаживаясь с кряхтеньем, бормотал, словно извиняясь, граф Остерман. – Как плохо хворать!.. Вот и водят тебя, как малого ребенка, на помочах…
– Ну, вас ли кому водить! – подхватывая намек, откликнулся, дружески улыбаясь, гофмаршал Левенвольде.
– Само собою! – поддержал и Бирон. – Мы сами – все следуем по вашим стопам.
– Ну, тогда вам несдобровать! – снова прозвучал загадочным, зловещим ответом скрипучий, сдавленный голос «оракула», как звали графа при дворе.
Все переглянулись с явным удивлением и тревогой.
– Чего удивляетесь! – растягивая свой беззубый рот в лукавую усмешку, продолжал «оракул». – Вон стопы-то мои какие ненадежные… Выдают меня каждый раз. Не служат, когда надо. По общей моде, видно, стопы мои поступают! – продолжал каламбурить остроумец. – Предательствуют в самую нужную минуту!.. Хе-хе!..
– Все шутите, уважаемый! – отозвался Бирон, не зная, как понять намеки Остермана.
– Шучу все, ваша светлость! Года мои такие: шутить либо плакать надо. Лучше же шутить. Как полагаете, а, ваша светлость?..
Бирон молчал, не находя подходящего ответа, и, увидя новых входящих, с довольным видом двинулся встречать обер-шталмейстера Куракина, начальника Тайной канцелярии, страшного для всех Андрея Иваныча Ушакова и генерал-прокурора, князя Никиту Трубецкого, которых только и ожидали, как главнейших представителей власти.
– Милости просим! – пожимая руки, говорил Бирон, совсем неузнаваемый в эти тяжелые дни, такой любезный и ласковый со всеми. – Вас только нам и не хватало, милостивые государи мои!.. Просим к столу… Поближе!..
Все, после взаимных приветствий, уселись вокруг стола. Только Миних, пожимаясь, словно от холода, отошел и уселся поодаль, у камина, положив ноги в ботфортах на решетку да изредка помешивая огонь, подбрасывая туда поленья, приготовленные рядом в круглом, закрытом ящике.
– Теперь почти все мы в сборе! – начал громко Бирон. – И первей всего оглашу я радостную весть: государыня, своего недуга ради, решила избрать сукцессора. Указ подписан, гласящий касательно его императорского величества, Иоанна Антоновича, как то и было общее наше упование. Следует ныне одному либо двум из нас, наиболее старейшим по рангам, принять готовый указ из дланей ее величества. Кого избираете, государи мои?
– Остермана… Миниха… Бирона! – раздались одновременно общие голоса.
– Почту за честь! – поклонился, подымаясь с места, фельдмаршал Миних.
– И я! – отозвался поспешно Бирон.
Остерман промолчал. Он только покряхтывал невнятно да потирал больные ноги.
– Но это еще не все! – снова, уже гораздо увереннее и тверже, заговорил Бирон. – Государь наш, вновь избранный Господом, – еще дитя… Нужна опека. Кого же изберем правительством до его совершения лет?.. Какое должно быть сие правительство? Вот наиглавнейший вопрос. Андрей Иванович, за вами слово, – обратился он к Остерману.
– Кхм… О-ох! – морщась и потирая колени, медленно заговорил тот. – Да я уж, слышь, говорил… Матушка здравствует у его величества… Самая близкая и законная опека. А в помощь ей – совет… из десяти либо двенадцати персон познатнее. О-о-ох… Ничего иного в сей час и не придумаю…
– Вот хорошо будет! – поспешно подал голос Бестужев, заметя, как потемнело лицо Бирона. – Заместо одного – дюжина господ… Беда тогда земле и царству.
– Ну, само собою, што… – начал было Черкасский, совсем не склонный к подобной форме правления, но не докончил и смолк, не зная, чего станет придерживаться большинство собрания.
– И мне также сдается! – осторожно подал голос Ушаков, уловив на себе вопросительный взгляд Бирона.
– Хоть на Польшу стоит поглядеть! – продолжал усердствовать и горячиться Бестужев. – Видели мы, куда там через край советы всякие завели!.. Многоголовое правительство… Плохо, если одного господина в делах нету… Одного прямого правителя нам надобно.
– Граф, что же вы от нас отдалились! – обратился Бирон прямо к Миниху. – Слышать изволили, что полагают наши господа министры о правительстве!
– Нет! – делая вид, что отрывается от глубокой задумчивости, покачал головой Миних. – Простите. Устал. Задумался. А какая речь?
– В рассуждении опеки господа министры полагают, не следует делать подобно тому, как в Польше, где сразу многие особы в высшем правительстве равную силу имеют. Совета верховного не желают у нас. Как вы, граф, полагать изволите?
– Да никак! – с притворной прямотой и простодушием отрезал Миних, делая непроницаемым свое красивое, еще моложавое лицо. – Я больше свое знаю, что на войне… по солдатской части… А здесь – как все, так и я. Не надо совета – и не надо. Регенту быть – так и то ладно!
И он снова откинулся на спинку своего кресла, стал греть ноги у пламени камина.
– Да кому регентом – вот вопрос! – в свою очередь обратился к Миниху Левенвольде. – Вот граф Андрей Иваныч за принцессу стоит… – поспешил он подчеркнуть кандидатуру своей покровительницы.
Но Бирон не дал ему кончить.
– Простите! Смею сказать: и я того же ждал! – решительно заговорил он. – И говорил государыне. Но ее воли нет на таковое избрание. А впрочем, как сами порешите, господа министры! От вас все теперь…
– Какую еще там правительницу! – не унимался Бестужев, видя, что большинство колеблется, и желая создать желаемое настроение. – Мужчину на такое дело надобно. Кроме вашей светлости, некому иному регентом и быть…
Слово было сказано. Быстро окинул взором окружающих говорун-угодник и сразу осекся. Все молчали. Ими овладела какая-то неловкость, какая бывает с людьми, не имеющими духу опровергнуть сказанную нелепость, но не желающими и поддержать наглеца.
Бестужева это не смутило. Передохнув, он решил поправить впечатление и сразу торопливо зачастил дальше:
– Вестимо, в иных государствах странно может показаться, что обошли отца и мать государя при таком назначении… Nicht wahr?[3] – почему-то по-немецки закончил он свою русскую речь.
Угрюмое молчание продолжало служить единственным ответом.
Тогда на помощь своему приспешнику выступил сам фаворит, чувствуя, что почва слишком колеблется у него под ногами. Исподлобья оглядывая всех, он глухо заговорил:
– Правда, не без зависти и ненависти будет кругом, если, минуя отца и мать… импе…
Голос его сорвался. Заметив, что Черкасский осторожно шепчет что-то Левенвольде, Бирон сразу вышел из себя и почти грубо крикнул:
– Да что вы там шепчете!.. Громко говорите. Не время теперь…
Он сдержался, не кончил резкого слова, готового сорваться с языка.