Горбатый урод провел по воздуху юную красотку. За ними последовали ее отец, мать и тетка. Все они плакали.
Последними мимо нас проплыли играющая на гитаре (на бесструнной стороне) обезьяна и ее благодарная публика — два льстеца и умиленный до слез осел…
Опять «началось»?
Китаянка быстро вышла из-за прилавка и защелкнула замок на входной двери. Убрала висевшую в окошке картонку с надписью — OPEN.
Потом мягко, как кошечка подошла ко мне (мне показалось, что у нее два лица — человеческое и кошачье), сняла блузку и бюстгалтер, задрала мне майку… замурлыкала… погладила мой живот… одной рукой влезла мне в трусы… а пальцами другой сжала мне сосок…
Человеческое лицо ее исчезло, осталось только кошачье… она по-звериному улыбалась, показывая острые зубы и лиловый юркий язычок, и мурлыкала еще громче.
Я смутился. Не оттолкнул ее, как следовало. Одервенел.
Что привлекло ко мне эту чужую женщину-кошку из другого мира?
Неужели пузо, которого я так стеснялся?
Или она увидела, когда я расплачивался, толстенькую пачечку пятидесятиевровых бумажек у меня в портмоне? И захотела сделать интимный цап-царап? Напустила на меня морок и…
Морок мороком, а дело свое кошечка делать умела. Через минуту я уже был на высокой золотой горе и готов был прыгнуть с обрыва в голубую реку… и превратиться в сверкающие брызги…
Во время оргазма я испытал метаморфозу. Стал моложе лет на тридцать…
Ощутил, что парю в воздухе. Голый. А рядом со мной парила моя китаяночка.
За нами стоял огромный баран и смотрел в небо своими бараньими глазами.
А на земле под нами… кошечка заигрывала с рысью… рядом с ними лежали кувшин, череп, веретено и трупик какого-то неизвестного мне зверька.
Ведьма залезла своей лапой мне в голову… через дырку шириной в кулак… и вытащила оттуда камень, который мне мешал всю жизнь. Мне не было больно, мне было хорошо...
И вот… я блаженствую в воздухе… тело мое поет и радуется и назад, в ту, настоящую реальность, не хочет.
Недалеко от нас парят другие… Две ведьмы, старая и молодая оседлали длинную метлу. Молодая вцепилась старухе в волосы… Куда они летят?
Толстая-претолстая голая «мама» с ногами, пораженными водянкой…
Голову ей холит и щекотит ее «сестричка», а две «доченьки» держат «маму» в воздухе… Одна — сосет ее левую грудь, другая, та, на шее у которой покоится «мама» — широко раздвинула бедра… в заскорузлом ее паху — растопыривший крылья филин (символ того-сего в нудном мире искусствоведов). А сверху… лихо парящий котяра с солнечным зонтиком.
Солнца однако не видно…
Целая свора воющих ведьм летит на плечах ведьмака, поджавшего ноги и широко раскинувшего свои мускулистые руки-крылья…
Мы уже на земле. На «полянке». На Брокен не похоже. Скорее это знакомое мне место в Иудейской пустыне. Недалеко от Иерусалима. Вокруг нас — ведьмы, черти, демоны…
В середине поляны — на большом кварцевом валуне стоит, вульгарно отклячив зад. большой черный козел. Он тут главный. Вокруг него собрались сотни ведьм и колдунов. Они приветствуют его поцелуем в анус. Козел отвечает им зловонными ветрами.
В руках у них корзины с мертвыми младенцами. Они — единственная пища дьявола.
Два особенно ужасных существа (у одного — тело человека, а морда птицы, с громадным клювом, и ноги тоже птичьи, у другого — свиноподобное лицо с исполинскими ушами, растущими из макушки) сидят верхом на полуослах-полумедведях… Демоны эти, чем-то похожие на членов советского Политбюро ЦК КПСС, совершают свой променад…
Ведьма и ведьмак с ослиными ушами «подмазывают» нетерпеливого козла, рвущегося в дорогу…
Старая уродка-ведьмачка рассказывает подружкам о том. сколько ей удалось загубить невинных душ.
Юная ведьма — как пионерка моей юности — дает торжественную клятву… сидя на человеке с ослиными ногами.
Лыбящаяся ведьма в фартуке использует голого мальчика как поддувало, а ее приятель ведьмак сосет у младенца кровь из члена…
Привязанная к мужчине женщина уже и не бьется. В волосы ей вцепилась когтями крупная судейская сова в очках.
Великосветсткие львы глодают еще живую девушку-птичку…
Демоны-монахи распивают вино.
Эль Коко пугает детей, в спальню их матери крадется ее любовник.
Девушка пытается вырвать зуб у повешенного разбойника, она верит, что колдунья приготовит ей из него приворотное зелье.
Разбойники отдыхают перед новым нападением.
Пьяница не может натянуть штаны. Его дом горит.
Продажные женщины ощипывают кавалеров как петушков.
Жадные толпы народа ожидают сожжения еретиков в длинных конусообразных шапках.
Мать в ярости тупит сына по голой заднице тапочкой. Он разбил кувшин.
Голоногие красавицы со стульями на головах призывно улыбаются смеющимся кавалерам…
Черт смиренно стрижет когти другому черту большими кривыми ножницами.
Человек с ослиными ушами кормит ложечкой двух «шиншилл» с закрытыми глазами и с замками на ушах.
Крылатый демон изо всех сил дует на закрывших уши руками монахов.
Главный ведьмак сурово выговаривает своих подчиненных.
Три безобразные ведьмы прядут нити судьбы.
Врач-осел сидит у постели умирающего.
Толстопузый полицейский корчит из себя важную персону и запугивает бедняков.
Компания поклонников слушает речь попугая.
Задремавшему великану-жениху читают ложную родословную невесты.
Семидесятипятилетняя красотка смотрится в зеркало. Поправляет бант.
Восьмидесятилетний скупец трясется за свои денежки.
Отчаявшаяся босоногая женщина в застенке не замечает крыс у ее ног.
Очнулся я в своем номере в отеле. На кровати.
Как я сюда добрался?
Куда делась кошка-китаянка?
Было у меня с ней что-то?
Ничего не помню.
Купленные в лавочке продукты стояли на столе. Рядом с ними лежала книга из Прадо. В голове моей не было дырки… а тело… опять стало дряблым и старым.
Все хорошо, нормально, замечательно…
Я принял душ, поел и попил. Открыл книгу.
Картинки в ней больше не оживали. Почитал о «Капричос» в интернете.
Оказывается, эти занимательные изображения — не более чем критика испанского общества конца восемнадцатого столетия и его нравов. Борьба художника с несправедливостью и злоупотреблениями власть имущих… и с предрассудками народа.
Как скучно!
Какое мне дело до общества и его предрассудков?
Интересно, чем опоила меня эта чертова азиатка?
Надо проверить деньги в портмоне…
Перепрыгнул
В январе я перепрыгнул через 60. Лет. С моим весом это нелегко.
60 — голубое число, было для советских тружеников мужского пола одним из сакральных чисел, гораздо более важным, чем фундаментальные математические константы пи и е. Потому что в шестьдесят лет мужчины выходили на заслуженную пенсию. Чаще всего — в первый же день после дня рождения. За неделю до которого происходили торжественные проводы. Со слезами, награждениями, водкой и мордобоем. А если пенсионеры работали дальше, то для всех других они становились стариками, ветеранами, отработанным материалом.
Если статистика не врет, до пенсии доживали в СССР (и доживают сейчас, в путинской России) только семь мужчин из десяти, к шестидесяти пяти их оставалось четыре с половиной, а до семидесяти доживали только полтора человека. Могикане!
80 — число огненное. Обозначенная Всевышним граница жизни.
Восьмидесятилетние мужчины встречались в СССР редко, они считались долгожителями. Это были динозавры. Пережитки прошлого. Рамолики и отжившие свой век развалины… вечно больные, ворчливые, придирчивые… полуслепые, тугоухие, пованивающие… корчащиеся в больницах и домах для престарелых или сидящие на шеях постаревших детей, дожидающихся их смерти. И отравляющие все вокруг себя гноем старости. Были, конечно, и исключения. Например, мой родственник Алексей Борисович Певзнер, знаток конструктивизма, доцент по специальности «металловедение» и ярый антисоветчик, вышел на пенсию в шестьдесят лет и сказал: «Ну теперь поплатят мне большевички. Я буду жить долго!»
И действительно, прожил еще 27 лет, и умер, здоровый как огурчик, во сне, гостя у шестидесятилетней дочери в Будапеште. В Будапеште дядя Лёля (так звали его дома) случайно гостил и в 1956 году и видел… все видел… И часто говаривал: «Я-то знаю, что надо сделать со всеми брежневыми-сусловыми и их опричниками с Лубянки — на фонарных столбах повесить кверху жопами. Я это видел у венгров! Только разве от русских советчиков дождешься чего хорошего? Крысы и нелюди».
90 — число ледяное. Тут и комментарий бесполезен. Не только люди и их дела, но и память о них. и сами слова замерзают, не выдержав оцепенения небытия.
А 100 — это уже не число, а нечто юбилейно-статистическое.
В будущем году будет столетие ВОСР. Помните еще, что это такое? Столетие кромешного ужаса и торжествующей подлости. В которое давно пора воткнуть осиновый кол, а вместо этого запутинцы-крымнаши кормят проклятую гадину своей и чужой кровью… пытаются оживить смердящий труп СССР.
Шестидесятилетие притягивало и пугало. Многие надеялись на то, что, вот, мол, выйду на пенсию, и тогда отдохну, порыбачу, займусь наконец садом… лечением… воспитанием внуков… почитаю вволю… поиграю на трубе… посмотрю мир… напишу роман… выучу японский… посещу семью умершего брата в Ленинграде… разведусь…
Но почти ни у кого из этих «пенсионных мечтателей» не получалось ничего. Хорошо еще. если они не умирали в сорок или пятьдесят, а через пять лет после выхода на пенсию не ходили под себя.
А сколько было страхов! Океан ужаса. Уволят и стаж, стаж, понимаете, стаж прервется! Да что вы. не дай бог!!! Характеристику испортят — понизят зарплату, пенсия будет пятьдесят рублей. Не дадут персональную пенсию, а я всю жизнь на них ишачил!
Сколько из-за будущей пенсии, маячившей сладкой розовой полосой на свинцовом небосводе трудящегося совка, происходило инфарктов, инсультов и опоясывающих лишаев… Какой черной завистью пылали люди к тем, кто получит пенсию большую, чем они. Высчитывали бесконечно проценты… Жили не сегодняшним днем, а будущим, которое никогда не наступало… Как портили себе и другим нервы… каждый день, каждый день. Какие интриги устраивали… подсиживания, коллективную травлю, увольнения по сокращению штатов, проверки, персональные