После ночи, проведенной на пустынном атолле, друзья вновь спустили пирогу на воду. И вот трое мужчин, пополнив свои запасы мясом черепах, оставили далеко за спиной коралловый остров, пребывание на котором вызвало в их памяти столь дорогие и столь драматичные воспоминания. Прошло четыре дня. За это время не произошло ничего интересного, если не считать того, что путешественники миновали несколько островов, отделенных друг от друга проливами средней величины. Фрике вполне справедливо решил, что это архипелаг д’Антркасто. Эта группа островов, расположенная рядом с юго-восточной оконечностью Новой Гвинеи, известна только под этим именем. Она также является плодом творчества полипов, и здесь проживают чернокожие аборигены, столь же гостеприимные, что и дикари с острова Вудларк: об этом можно судить по тем проклятиям и угрожающим жестам, которыми островитяне встречали плывущую пирогу.
Из-за папуасов лодка не могла пристать к берегу к бесконечному недовольству Пьера, мечтавшего как следует выспаться на твердой земле и съесть что-нибудь более существенное, чем наспех погруженные на борт фрукты.
Фрике же, напротив, не прекращал задорно хохотать, и время от времени на свет появлялся лукавый паренек из Парижа, обычно скрывающийся под маской прожженного искателя приключений.
– Мастер Пьер, а, мастер Пьер, – посмеивался Фрике, – вам нечего положить себе в рот? Извольте немного подождать, и вам предложат еду, достойную ресторана с бульвара.
– Гм! – ворчал бравый моряк. – Бульвар! Этот бульвар, о котором ты все время твердишь, негодный мальчишка, находится за тысячу миль от нас. А ты глотаешь всю эту дрянь, как будто бы она сделана из отборной пшеничной муки.
– Дрянь?! – возмутился Фрике. – Дрянь эти чудесные ямс, бататы, кокосовые орехи, бананы? Да я ничего подобного не видел в доме Шеве, ни когда я шел завтракать к фасаду Французского театра, ни когда макал в фонтанчик Уоллеса[47] кусок черствого хлеба. Черт возьми, сразу видно, что ты не жил, как я, целых пятнадцать лет в голоде и холоде.
– Зато ты отлично знаешь, что в умеренности в еде я превзойду самого верблюда. Возможно, ты думаешь, что обычный рацион моряка поражает разнообразием и роскошью?
– Тогда почему ты жалуешься?
– Я не жалуюсь. Я «брюзжу», ибо вижу, что мы не слишком-то продвинулись вперед, а время поджимает. И вообще, все так до тошноты однообразно, не правда, Виктор?
– Да, господина, – с неподдельным уважением ответил юный китаец.
– «Да, господина», «Нет, господина», твоя речь не слишком разнообразна, почти как наша еда, мой дорогой малыш, – подхватил Фрике. – Послушайте. Нас здесь трое приятелей, верно? Так к чему все эти церемонии в кругу друзей? Следовательно, мы упраздним «господ» и тем паче это дурацкое «господина», которым ты злоупотребляешь. Зови меня просто, по имени – Фрике.
– Да, господина.
– Скажи: «Фрике».
– Флике.
– Ну, надо же, это мне самой судьбой предначертано, а от нее не ускользнуть. И я проявляю ангельское терпение, хотя оба моих приемных ребенка мечтают снять с меня шкуру живьем. Мажесте, мой черный сынишка, зовет меня «Флики», а мой желтый малыш – «Флике». Это уже можно считать достижением. Все нормально, парень. Что касается этого старого ворчуна, то в его имени много букв «л», чтобы осчастливить тебя.
– Да… Пьелль ле Галль…
На этот раз Фрике зашелся таким безудержным смехом, что бретонский моряк не смог устоять и тоже расхохотался.
– Он действительно презабавный. Ему не достаточно трех «л»! Ему необходимо целых пять. Ха! И жалуйся после этого, Пьелль ле Галль.
Несчастный Виктор, решивший, что он сказал какую-то несусветную глупость, огорченно замолчал. Казалось, еще чуть-чуть – и он расплачется.
– Ну-ну, большой ребенок, разве ты не видишь, что мы просто шутим. Так посмейся вместе с нами. Зови нас, как хочешь. Ты прекрасный маленький человечек с большим сердцем, и мы любим тебя таким, каков ты есть.
При этих словах старый моряк протянул подростку свою тяжелую, но верную руку, а парижский парень, глядя на китайчонка добрыми светлыми глазами, сказал:
– Как же так, малыш из Китая, разве в твоей «фарфоровой стране» нет уличных мальчишек? Мы все одинаковые, дети улиц Парижа, а Париж – это Пекин Франции, немного насмешливые, немного задиристые, но в глубине души мы все нежные и преданные, словно пудель, обожающий своих хозяев. Надо же, я ляпнул еще одну глупость. О чем я только думал, когда начал говорить о пуделях жителю страны, в которой все собаки вообще не имеют шерсти и лысы, словно голые черепа ученых преподавателей. Что касается вас, месье Пьер ле Галль, с этого момента мы постараемся обеспечить вас хоть каким-нибудь подобием хлеба, который при этом не надо ни печь, ни сушить. Тем не менее, этот «хлеб» обладает отменным вкусом. Я хочу рассказать вам о саго.
– Не знаю такого.
– Еще познакомитесь. Итак, давайте готовиться к высадке, потому что через несколько часов мы будем у берегов Новой Гвинеи.
– Ты полагаешь, сынок, что, как только мы там окажемся, наше путешествие закончится?
– Мне хотелось бы в это верить, если, конечно, а это маловероятно, мы не сбились с пути.
– Даю слово моряка, не сбились.
– Я придерживаюсь того же мнения. И, прежде всего, потому, что эта высокая горная цепь, выделяющаяся на лазоревом фоне горизонта, может находиться только на обширных пространствах суши. Но нам по-прежнему следует держать ухо востро, потому что хоть этот край и прекрасен, он населен не самыми добрыми людьми.
– И, без сомнения, людоедами.
– По большей части. Но, возможно, нам улыбнется удача, и мы столкнемся с племенами, которые питаются не только человечиной. Это как повезет. Впрочем, я верю, что нам не следует опасаться приема, который нас ждал на острове Вудларк, потому что папуасы, обитающие на этом континенте, с некоторых пор поддерживают связи с европейцами.
– Ты сказал «континент», сынок.
– И я с чистой совестью могу так называть Новую Гвинею, ведь после Австралии это самый большой остров в мире.
– Что ты говоришь!
– Если мне не изменяет память, этот остров тянется на четыреста сухопутных лье в длину и приблизительно на сто тридцать лье в ширину, а его общая площадь составляет около сорока тысяч географических лье.
– А! Вот дьявол, ты действительно имеешь право называть его континентом. А каковы его координаты?
– На нашем обрывке английской карты он расположен между 131° и 151° восточной долготы и между 0° 19́ и 10° 40́ южной широты.
– Не маленький клочок суши.
– К несчастью, совсем мало исследованный. Его западный берег наиболее посещаем; там даже имеется несколько голландских колоний, но на восточном берегу мы не встретим ни одного европейца.
– Тогда давай вернемся к местным жителям.
– Черт возьми, некоторые авторы утверждают, что обитатели Новой Гвинеи являются переходным звеном между малайской и эфиопской расами.
– Те немногие аборигены, которых я видел, на мой взгляд, не похожи ни на тех, ни на других.
– Я полностью с тобой согласен. Более того, жителей этой страны некоторые ученые отнесли к двум различным группам. Арфаки, или горцы, и собственно папуасы, или обитатели прибрежных районов.
– Папуасы!.. Опять эти папуасы.
– Но настоящее название Новой Гвинеи – Папуазия; я полагал, что ты это знаешь. А название «арфаки», без сомнения, происходит от названия горной цепи, возвышающейся на острове. Но делать вывод, что все аборигены, проживающие в горах, во внутренней части страны, – арфаки, мне кажется несколько неосмотрительным.
– В конечном итоге, не слишком важно, кто из них – кто.
– Напротив. Прибрежные папуасы, а об этом я где-то читал, менее жестоки, чем жители гор. Кажется, к ним относятся и те аборигены, что населяют деревню Дорей, именно рядом с ней расположилась голландская колония, так вот у них хорошие отношения с белыми людьми и малайцами. Доказательством тому служит тот факт, что, когда путешественники или торговцы удаляются от берега по направлению к горам, прибрежные жители в страхе кричат им: «Арфаки! Арфаки!»
– А эта деревенька Дорей, она далеко? Ведь белые поселенцы должны поддерживать связь с цивилизованными странами.
– Приблизительно в четырехстах лье, то есть на северо-западной оконечности острова, а мы сейчас находимся на юго-восточной.
– Вот дьявол! Но со временем мы сможем одолеть и четыреста лье.
– Я полагаю, лучше будет направиться к Торресову проливу, откуда можно попасть на остров Буби.
– Это еще что такое?
– Пока не скажу, я тебя уже предупреждал, что подготовил сюрприз.
– Да, действительно.
– В любом случае нам необходимо причалить к берегу, чтобы наконец-то по-человечески отдохнуть после всех наших передряг, начавшихся еще на «Лао-Цзы», а также разнообразить запасы провизии. Вот что я предлагаю. Причалив, тут же найдем место, чтобы спрятать наши оружие, еду, инструменты и боеприпасы – в общем, все то, что мы не сможем унести.
– К счастью, в этих местах немало пещер.
– Затем мы снимем мачту с нашей пироги, опрокинем ее и затопим вблизи от берега на глубине пяти-шести саженей: так наша лодка станет недоступна любопытным взглядам.
– Отлично придумано. Твой план превосходен. Остается лишь выполнить его. Причаливаем потихоньку, потому что вот она, земля.
Высадка прошла без происшествий, оставалось воплотить в жизнь план парижанина. Когда пирога была затоплена, а ее содержимое надежно спрятано в глубокой расщелине, когда были поставлены малозаметные метки, чтобы при необходимости тут же обнаружить свои скромные пожитки, друзья взяли оружие, топоры и направились в глубь острова, ориентируясь по компасу.
Уже через несколько минут они потеряли берег из виду и оказались среди поражающего великолепием царства экваториальной флоры. Представьте себе огромный газон, на котором в изобилии растут фантастически прекрасные растения, чьи малорослые родичи порой встречаются в европейских парках и неизменно вызывают возгласы восхищения неискушенной публики. Мимозы, гибискусы, тиковые и мускатные деревья, коричники, казуарины, панданусы, банксии, хлебные деревья, фикусы, всевозможные пальмы, древовидные папоротники, гигантские представители бобовых с изысканными листьями, акации-великаны, чьи вечнозеленые пышные кроны образуют дивные своды, усеянные ослепительно белыми цветами, – все это расцвечено яркими лианами, напоминающими оснастку тысячи кораблей.