Macacus cynomolgus), встречающихся на многих малайских островах и обитающих преимущественно по берегам рек. На Тиморе также водятся крайне редкая дикая полосатая кошка (Felis megalotis) – многие утверждают, что ее можно увидеть только на этом острове, – разновидность циветты, которую называют «генетта» (Paradosorus fasciatus), тиморский олень (Cervus Timoriensis), опоссум (Cuscus Orientalis) и дикая свинья (Sus Timoriensis). Все эти представители островной фауны весьма малочисленны и укрываются в малодоступных районах.
К счастью, когда первые лучи солнца коснулись верхушек деревьев, беглецы повстречали двух чернокожих туземцев, нагруженных провизией, которую те намеревались продать португальским поселенцам. Тиморяне, закоренелые жулики, вечно воюющие между собой, не отличаются особой жестокостью, хотя они безжалостны к врагам, которых превращают в рабов и весьма дурно с ними обращаются. При этом аборигены испытывают уважение к европейцам, и последние могут передвигаться по острову, чувствуя себя в полной безопасности.
Оба встречных являлись характерными представителями папуасской расы: все те же вьющиеся, спутанные, густые и всклокоченные волосы, черная кожа, нос с плоским загнутым вниз кончиком. На них было куда больше одежды, чем на их собратьях из Новой Гвинеи, – возможно, они и страдали, но честно напяливали на себя большой кусок ткани, спадающий почти до колен и подвязанный поясом. Оба островитянина могли похвастаться замечательными национальными зонтами, без которых ни один тиморянин не сделает и шагу. Этот необыкновенный «аксессуар» сконструирован из целого листа веерной пальмы, чьи зубцы искусно сшиты между собой, чтобы помешать зонту пропускать влагу. При желании зонт можно сложить и получить четырехугольную конструкцию. Когда начинается ливень, а дожди здесь часты, островитянин разворачивает зонт и держит его над собой, положив «трость» на плечо.
Двое черных туземцев, ленивые до невозможности, обычно не утруждали себя долгими прогулками. Они покинули свою деревню, потому что у них закончилось все спиртное. Один из аборигенов нес большую раздутую котомку, сделанную из грубой, очень прочной ткани, закрепленную при помощи четырех шнурков, пришитых к каждому концу полотнища, и затейливо украшенную раковинами и перьями. Другой сгибался под тяжестью бамбуковой корзины, наполненной диким медом.
Встреча с беглецами чрезвычайно обрадовала их, ведь она обещала развеять дорожную скуку и, кто знает, быть может, сулила нежданную прибыль. Островитяне, дружелюбно улыбаясь, приблизились к нашим друзьям и без всяких просьб предложили им, во-первых, великолепные золотистые лепешки, а во-вторых, мед, который они выложили прямо на широкие листья, напоминающие блюдца. Великодушие этих первобытных существ глубоко взволновало европейцев, ведь судьба давно их не баловала, а цивилизованные люди обращались с ними особенно жестоко.
Тиморяне пришли в восторг от того, что их снеди был оказан столь теплый прием, и принялись хохотать и произносить совершенно непонятные горловые фразы. К счастью, они обладали некими познаниями в малайском языке, и Виктор, вновь взяв на себя роль переводчика, спас положение. Фрике и Пьер узнали, что их великодушные «кормильцы» живут на горе, в маленькой деревеньке, до которой можно добраться к тому времени, когда солнце будет в зените, то есть приблизительно за шесть часов, и что иностранцы станут дорогими гостями всех ее обитателей, если они вдруг решат туда отправиться.
– Но до чего же вы добры, достойные островитяне, – не прекращал повторять Фрике, – какая жалость, что у нас нет ни единой монеты, чтобы хоть как-то отблагодарить вас за вашу любезность. Если бы только у меня было хоть что-нибудь из тех забавных безделушек, что заставляют так радоваться прекрасных людей, обитающих во всех солнечных странах. Увы, ничего нет! А знаешь, Пьер, эти «пирожные» просто чудесны; я могу поклясться, что они сделаны из настоящей пшеничной муки. Мне бы очень хотелось знать, из чего они их пекут.
– Что правда, то правда. Я бы от всего сердца пожелал, чтобы такими «сухарями» могли питаться моряки всего мира.
Произнося последнюю фразу, мастер-канонир совершенно машинально развернул узел, служивший ему подушкой всю ночь. К его глубокому изумлению, из него посыпались многочисленные серебряные и медные монеты, которые, позвякивая, раскатились по траве.
При виде подобного богатства глаза обителей Тимора алчно заблестели. Они отлично знали, что такое деньги, и представляли, в какое количество тростниковой водки могут превратиться эти кругляши. Несколько часов беззаботного веселья! Фрике мгновенно уловил жадные взгляды туземцев и рассмеялся.
– Безусловно, все эти деньги добыты самым нечестным образом, но вы-то не имеете к этой грязи никакого отношения. Держите, мои добрые друзья, уберите в карман – если у вас, конечно, есть карманы – эти медали за доблесть с изображением монарха Нидерландов. Представляешь себе, Пьер, должно быть, это деньги пиратов, и я вдвойне рад, что могу использовать их именно таким образом. И хотя пословица гласит, что «неправедно нажитое впрок не идет», на сей раз оно послужит доброму делу и порадует благородных тиморян.
Оба чернокожих островитянина, восхищенные случившимся, зажали в кулаках «свалившиеся» на них флорины и решили, что день и так уже достаточно насыщен и потому им нет никакого смысла идти дальше. Город подождет, а они останутся с новыми друзьями. Что касается провизии, то ее можно уничтожить по дороге в деревню, бредя неспешно, словно ученики на каникулах.
Европейцы с радостью приняли приглашение аборигенов, которое существенно облегчало им жизнь и дарило несколько дней беззаботного отдыха. После продолжительной сиесты наши герои двинулись в путь, ведомые островитянами. Они шли по едва заметной петляющей тропинке, которая вскоре привела друзей к основанию высокой горы. Начался утомительный подъем, но затраченные усилия того стоили. Чем выше поднимались путники, тем более бесподобный вид открывался их взорам; помимо этого, легкие, перенасыщенные влажным и зловонным воздухом низин, очищались, и европейцы блаженно вдыхали свежий горный воздух. Они миновали зону туманов, которые плотной пеленой окутывали равнинные земли, куда солнце с трудом пробивалось лишь к трем часам дня. Избавившись от этой непроницаемой, теплой, удушливой дымки, друзья оказались на солнечном плоскогорье, где цвели роскошные кофейные деревья, чье наличие свидетельствовало о немыслимой бесхозяйственности колонистов.
Действительно, следует отметить, что португальцы, заселившие восточную часть Тимора уже более трех столетий тому назад, невзирая на то что здоровье почти всех поселенцев было подточено малярией, даже и не подумали строить дома в горных районах. Они настолько закоренели в своей лени, что не желали возделывать огромные пространства, расположенные на высоте в триста метров, где кофейные деревья росли сами по себе. Более того, португальцы добровольно лишились еще одного продукта, самого ценного из существующих в мире, чье наличие в таком месте не могло не вызвать изумления путешественников. Я хочу поговорить о пшенице, которая великолепно вызревает на высоте в двенадцать сотен метров над уровнем моря. По всей видимости, климат Тимора наделен какими-то особенными свойствами, если пшеница, это растение, распространенное преимущественно в зонах умеренного климата, произрастает в тропиках, на подобной высоте. Вполне возможно, что этот остров – единственное место во всей Океании, где колосится пшеница. Удивительная вещь: зерно здесь отличается превосходным качеством и из него выпекают вкуснейший хлеб, не уступающий лучшему хлебу Европы, который готовят из самых отборных сортов пшеницы. А ведь муку туземцы получают самым примитивным способом! Португальцы пренебрежительно оставили эту злаковою культуру островитянам, а сами покупают зерно по завышенным ценам, и доставляется оно по безобразным дорогам. Закостенелые в невероятной лени, они не поощряют и не защищают сельскохозяйственных рабочих, а также не желают заниматься ремонтом дорог, пребывающих в плачевном состоянии. Колонисты предпочитают привозить муку в бочках из Европы, в то время как владеют плодороднейшей почвой, да и рабочих рук на Тиморе в избытке.
Такая неслыханная бесхозяйственность привела к тому, что Тимор остается одним из беднейших островов Океании, когда многие тропические земли процветают. Для того чтобы превратить несчастную колонию в настоящую житницу, надо всего-навсего немного энергии и желания – качества, которые кажутся абсолютно несовместимыми с темпераментом деградировавших потомков бывших хозяев Индо-Малайских островов.
Именно таким размышлениям предавался Фрике, глядя на небольшое поле пшеницы, чьи тяжелые золотистые колосья гнулись к земле невзирая на толстые стебли.
– Какие лентяи! – воскликнул он. – Вместо того чтобы грабить торговые суда, закрывать глаза на бесчинства, творимые морскими пиратами или бросать в тюрьму безобидных путешественников, таких как мы, я вас спрашиваю, неужели не лучше распахать эти обширные поля и засеять их чудесным зерном, которое растет, почти не нуждаясь в уходе? Им не надо браться ни за кирки, ни за плуги, и доказательство тому расстилается прямо у нас перед глазами. Достаточно кинуть семя в землю, которая великодушно вскормит его, даже не требуя никаких удобрений, как это заведено в других краях. Когда я думаю о наших босеронских крестьянах, которые, опасаясь засухи, молят Бога о дожде, страшатся поздних весенних заморозков, в течение шести месяце обрабатывают, пашут, боронят, сеют, обкуривают поля, и когда я вижу сей благословленный край, умытый солнцем и теплым дождем, всегда плодородную почву, чьи богатства неисчерпаемы, я не могу сдержать негодование и не выразить свое презрение тем, кто недооценивает и разбазаривает все это великолепие.
– Лодыри и дармоеды! – проворчал Пьер, весьма прозаично резюмируя длинную тираду друга. – Кстати, ты знаешь, конечно, очень здорово восхищаться природой и порицать недостойных хозяев, владеющих сей прекрасной страной, но мы же не собираемся поселиться здесь навеки? Хотя при этом я не вижу способов, с помощью которых мы могли бы вернуться на Суматру. Время бежит день за днем. И если так будет продолжаться, то мы увидим, как наступит 1900 год, а мы все будем бороздить моря, словно призрачные матросы «Летучего Голландца».