О многом не пишет — не хочет или не может писать славный первооткрыватель: о кознях хитрых врагов, невежественных хулителей, наконец, о двуличном поведении собственной супруги (о чем сохранилось немало рассказов современников и что, по-видимому, Шелихов желает скрыть и благородно вносит в книгу образ верной жены, которая «все трудности терпеть не отреклась»)…
Перелистывая страницы старинной книги, мы попадаем в мир храбрых, сильных людей, раздвигающих границы знания, просвещения, разума, меняющих место человека на земле (независимо от того, задумывались или нет отчаянные мореплаватели на столь абстрактные, философские темы).
Осень 1783 года. Один за другим шелиховский флагман «Три святителя» посещает, наносит на карту почти неведомые мировой науке острова — Алеутский архипелаг. Там живут коняги, алеуты — племена, еще ни разу не видавшие европейцев.
Судя по записям неукротимого рыльского купца, обе стороны, познакомившись, удивляются друг другу.
Шелихов стремится продемонстрировать конягам действие пороха: выбирает огромный камень, пробуравливает в нем дыру, куда закладывает порох, и ставит замок от ружья, а затем все взрывает в присутствии ошалевших островитян.
Коняги приезжают в гости к Шелихову, когда начинается солнечное затмение, длящееся полтора часа; оно производит на них «величайшее удивление». Вечером русские зажигают фонарь, и потрясенные туземцы думают, что это и есть солнце, украденное могущественными гостями: ведь не случайно же как раз в эти часы небо было пасмурное, бессолнечное!
Чем дальше, тем больше Шелихов и его спутники представляются местным жителям существами сверхъестественными. Однажды члены экспедиции, находившиеся на другом конце острова, отправили с одним туземцем чернослив для своего начальника. Половину продукта посланец съел по дороге и был ошеломлен, что Шелихов тотчас это узнал. Григорий Иванович объяснил ему, что догадался обо всем из приложенной к черносливу записки, на что коняга ответил: «Это подлинно, что сия бумажка востро на меня глядела, когда я их ел, но впредь я знаю, как от сего избавиться». И нашел выход: в следующий раз, когда ел, зарывал бумажку в песок.
Мирные бесхитростные коняги вызывают у Шелихова симпатию и сочувствие. Он не только купец, но и географ, ученый, не разучившийся удивляться, то есть не утративший первого качества подлинного исследователя.
Русский путешественник изучает жителей острова с тем же любопытством, с каким они его, и тщательно заносит в свои записи все, что находит интересным.
«Имена детям дают по первой с кем встрече, хотя бы зверя, птицы…»
«Люди сложения весьма крепкого и живут до 100 лет».
«Соль им неизвестна».
«Курильцы о боге никакого понятия не имеют, а объявляют, что в старину кто-то в тумане сходил с неба на землю. Мертвых зарывают в землю и верят, что они живут под землею».
«Ежели младенец раскричится, то мать, вынесши его на морской берег, окунывает в воду, летом или зимой, и держит его в оной до тех пор, пока он кричать не перестанет. Но сие не причиняет детям ни малейшего вреда, напротив того, укрепляет и подготавливает их к стуже, почему они во всю зиму ходят босые».
Разумеется, Шелихов — человек своего времени: он ищет и коммерческой выгоды, поражен неслыханными пушными богатствами. Каждый вложенный рубль, по его собственному признанию, приносит 50 копеек прибыли, а дотошный летописец точно фиксирует, сколько всего доходу получил Шелихов от одного путешествия: 133 450 рублей.
Однако большая заслуга Шелихова в том, что в число «коммерческих выгод» он включал и добрые, мирные отношения с местным населением. Не пошел по пути испанских конкистадоров и других колонизаторов, цель которых, не задумываясь о завтрашнем дне, побыстрее ограбить завоеванные земли, поскорее выжать из них любой, пусть самой кровавой, ценой максимум прибылей. Шелихов, натура широкая, миролюбивая, стремится наладить прочные контакты с местными жителями: ведь он собирается обосноваться на этих островах, а раз так — нужны добрососедские отношения; нужно здесь, на месте искать матросов, мастеровых. Разумеется, он призывает туземцев принять православную веру и после поставит это себе в заслугу, но мы не находим в его поступках той рьяности, того фанатизма, который не раз вел к истреблению «иноземцев-язычников» и других непокорных дикарей. Куда больше, чем о церковных делах, Шелихов рассказывает, как, например, он сам начал обучать алеутских мальчиков русскому языку, замечая по этому поводу: «Дети их весьма скоро понимали свои уроки, а некоторые до отъезда моего столько выучились по-российски говорить, что их можно было разуметь». Позже он постоянно наставляет своих помощников: «Грамоте петь и арифметике учить более мальчиков старайтесь, чтобы были из них мореходы и добрые матросы; также мастерствам разным учить их надобно, особливо плотничеству…»
Доходы, выгоды от американского плавания огромны, но даются не просто… Достаточно прочитать описание одного только возвращения из Охотска в Иркутск, длившегося почти месяц, с 12 марта по 6 апреля 1787 года, когда ехали на собаках и оленях, подвергая жизнь постоянной опасности из-за бесконечной пурги: «Спасались лежанием в снегу по два, три, пять дней, не сходя с места, без воды и не варя пищи. Для утоления жажды употребляли снег, а вместо пищи сухари или юколу грызли».
Заканчивая рассказ об этих тяжких днях, Шелихов благодарит своих попутчиков, называя их поименно и подчеркивая, что «они сохранили жизнь» его.
Наконец — победное возвращение в Иркутск.
На восточной стороне памятника, что стоит в ограде Знаменского монастыря, имеется надпись:
«Здесь в ожидании пришествия Христова погребено тело по прозванию Шелихова, по деяниям бесценного, по промыслу гражданина, по замыслам почтенного разума обширного и твердого, ибо в царствование Екатерины Вторыя императрицы и самодержицы всероссийской, государыни славной и великой, расширявшей свою империю победами врагов ее на западе и на полудне, он отважными своими морскими путешествиями на востоке нашел, покорил и присовокупил державе ее не только острова: Кыктак, Афогнак и многие другие, но и самую матерую часть Америки, простираясь к северо-востоку, завел в них домостроительство, кораблестроение и хлебопашество и, испрося архимандрита с братией и клиросом, провозгласил в грубом народе, неслыханным невежеством попранном, неведомое там имя божие и во имя святое живоначальныя троицы насадил православную христианскую веру в лето 1794 года».
Благочестие соблюдено, но представлено даже на памятнике как некое «приложение», или эпилог, к таким серьезным делам, как дома, корабли, хлеб…
С 1787 по 1795 год Шелихов настойчиво посылает на Восток новые корабли, пишет указания подчиненным о борьбе с пьянством, об организации школ на островах, где, по его выражению, «заводит помаленьку Русь».
Постепенно возникает «Русская Америка», то, что еще несколькими десятилетиями раньше показалось бы легендой, басней… Разведывание новых земель — дело верное и неверное. Один неуспех, один потерянный корабль — и все может кончиться. Чем больше удач, тем крупнее долги. Шелихов — человек энергичный, любящий и умеющий рисковать. Без поддержки правительства, однако, не обойтись: надо обеспечить себя, пятерых детей от игры случая.
В Москве, в Центральном государственном архиве древних актов СССР, хранится небольшое, но весьма любопытное дело. Складывалось оно из различных прошений, приходивших от Шелихова и его семьи в Петербург, «на высокоматерное высочайшее имя» императрицы Екатерины II. Прошения получал, прочитывал и готовил к ответу известный секретарь императрицы, будущий министр Дмитрий Прокофьевич Трощинский — человек серьезный, разумный (позже близкий к прогрессивным, околодекабристским кругам); он сам в молодости выдвинулся на высокие должности из казацких низов и мог лучше других вельмож понять нужды такого представителя «третьего сословия», как Григорий Шелихов, «северо-восточной Американской компании рыльский именитый гражданин» (таким титулом подписывает путешественник свои письма). Шелихов просит разрешения «завести своим иждивением» в самых далеких землях российской короны корабельную верфь, а в приличных местах матерой американской земли и на Курильских островах хлебопашество, для чего ему нужны несколько человек, «знающих мастерство», и десяток семей хлебопашцев; намекает, что взять их можно из числа ссыльнопоселенцев.
Царица идет навстречу, то ли действительно поняв значение шелиховских трудов, то ли обольстившись ловким и хитрым ходом — известием, что Прибылов, один из штурманов Шелихова, открыл в Беринговом море неизвестные острова с невиданными котиковыми лежбищами. Шелихов, желая угодить императрице, дает островам имя Платона Зубова — фаворита Екатерины (однако позже мореходы и географы не приняли этого названия, и сегодня на карте эти острова значатся как острова Прибылова).
Невелика лесть, а все-таки приносит Шелихову удачу. И другой поэт Иван Иванович Дмитриев, не столь знаменитый, как Державин, но уже имеющий литературное имя, тоже пишет стихи о завоеваниях Екатерины, упоминая и Григория Ивановича.
Именно эти строки мы читаем на западной стороне памятника:
Как царства падали к стопам Екатерины
Росс Шелихов, без войск, без громоносных сил,
Притек в Америку чрез бурные пучины
И нову область ей и богу покорил.
Не забывай, потомок,
что росс, твой предок,
и на востоке громок.
Поэтическая мысль столь резко оттеняет здесь мирный характер шелиховских завоеваний, что «наносит ущерб» Екатерине, присоединявшей другие земли и с войсками, и с громоносными силами… Однако царица этого не заметила, или, точнее, не успела заметить, так как ее царствование идет к концу.
Зато епископ иркутский заметит и вскоре обратит внимание Петербурга на обидную для короны шелиховскую славу «покорителя народов»…
Снова повторим, что преосвященный Вениамин должен был бы вроде радоваться новым российским приобретениям; к тому же Шелихов обр