передо мной широкий зал, даже не зал, а просто пустое пространство, стен не видно. Направо чернеет вход, и туда бежит хотя и неясная, но все же тропинка. Спускаюсь по ней. Через метров десять начинается заколдованный лес.
Это не снег и не лед. Это — гипс
Он бесконечен и дремуч. Переливаясь ледяными огнями, топорщатся колючие еловые лапы, белый сверкающий иней покрывает землю, сверху свисают граненые сосульки. Лежат запорошенные снегом, поваленные стволы, торчат белые пни — странные, полые внутри. Тишина абсолютная — такая, какой никогда не бывает на земле. Пещерная тишина. От зимней белизны невольно становится прохладно, хотя знаешь, что это не снег и не лед, а кристаллы гипса и что температура здесь зимой и летом одна и та же — около двадцати градусов тепла.
Каменный лес бесконечен и дремуч
Очень много интересного рассказал мне об этой пещере Султан Ялкапов, молодой геолог с расположенного неподалеку рудника. Он бывал в пещере десятки раз, помнил наизусть все ее переходы и знал о ней, наверно, больше, чем кто-либо другой.
Гипсовые сталагмиты
Карлюкская пещера возникла не по правилам, совсем не так, как большинство карстовых пещер. Ведь она лежит в толще нерастворимых пород, и тот гипс, который образует причудливые деревья, цветы и люстры, не всегда находился здесь. Когда-то он был расположен гораздо выше, и слой его был огромен — несколько сотен метров. Но шло время, росли горы, монолитные слои основной пароды трескались и разламывались от землетрясений; возникали подземные пустоты. А слой гипса тем временем размывался дождями; насыщенная гипсом вода стекала вниз по трещинам, отстаивалась в подземных коридорах, и гипс выпадал из раствора, покрывая стены и потолки сверкающими белыми кристаллами. Потом климат изменился, стал суше — вода ушла из пещеры. В течение тысячелетий завершали ее отделку капли и струйки воды, стекающие со сводов. А потом робко и осторожно вошел сюда первый человек, высоко подняв над головой пылающий факел — так же как сейчас я поднимаю вверх карбидку.
От зимней белизны невольно становилось прохладно
Ухожу все дальше по широкому тоннелю. Под ногами хрустит белый песок. В стороны отходят ходы, лазы и тупики; вдоль тропы тянутся десятки истлевших нитей и шпагатов — это следы людей, побывавших здесь раньше. Боясь заблудиться, кто-то даже тянул за собой струнную проволоку. Здесь мало резких спусков и повышений, нет колодцев. Только через несколько лет ашхабадские спелеологи сумеют подняться в одну из виднеющихся наверху "органных труб" и откроют ходы второго этажа пещеры.
Гипсовая змейка — сокровище Карлюкской пещеры
Постепенно тропа исчезает, и я оказываюсь в центре сложного переплетения ходов. Над головой серая скала, с которой давно уже осыпалась гипсовая корка. Куда идти? Достаю компас. В его футляре — сложенный во много раз лист кальки, план пещеры, сделанный группой московских спелеологов. В этот лист бумаги вложен огромный труд, его размеры и сложность может понять только тот, кому приходилось самому вести такую съемку, протаскивая мерную веревку через щели и дыры, делая засечки по огоньку свечи, складывая пикеты и записывая отсчеты измазанными в глине пальцами. И теперь я вижу, как путаница ходов, залов и коридоров складывается в сложную систему переплетающихся друг с другом колец — картина не очень обычная для гипсовой пещеры. На плане — сотни цифр. Каждая цифра — пикет, в ней прижатая камнем бумажка с тем же номером, что и на карте. Имея компас и такую карту, невозможно заблудиться даже в самом дальнем углу каменного лабиринта.
Я около пикета 256. Налево должен быть отнорок — аппендикс, заглядываю в него. Коридор как коридор, только понемногу спускается вниз. У входа какой-то белый наплыв на полу; случайный поворот света — и передо мной возникает гипсовый кенгуру. Присев на задние лапы, животное любопытно подняло голову и оттопырило длинные уши; кенгуру весь искрится белыми кристаллами, а поза его настолько жива, что хочется погладить зверя или покормить его камешками.
По пути в другой аппендикс — новое пещерное диво. Я шел, прилежно глядя под ноги, ибо только что споткнулся и набил шишку. И вдруг от стены отделилось огромное существо с высоким крупом, покатой спиной, мощными колоннами-ногами, длинной вытянутой вперед шеей и маленьким свиным хвостиком. Высотой метров в шесть, до потолка. Вот это зверь! А освети я его с другой стороны, мог бы просто пройти мимо, ничего не заметив. Зверь исчез бы, слился со стеной…
Чем кормят каменных кенгуру? Наверное, камешками?
Как бы его сфотографировать?
Конечно, надо дать основной свет — вспышек десять от аппарата; контуры выделить боковым светом слева. Но не хватает еще чего-то, какой-то мелкой детали, какого-то штриха.
Я отошел в сторону и еще раз пригляделся к "натурщику". Как хорошо, что он неподвижен, что никто не подгоняет и не тормошит меня и можно обдумать кадр не торопясь. Шея чудовища вытянута, как будто оно к чему-то присматривается. Да ведь оно хочет понюхать свечу! Я поставил ее перед зверем — как будто движение прошло по его телу, и на мгновение мне показалось, что гипсовый ящер оживает. Все. И больше мудрить не нужно.
Я бродил по пещере. Ее тоннели казались бесконечными. Порой они были наполнены мавританскими башенками, решетчатыми воротами и огромными белыми кипарисами, уходящими в гулкую темноту. Порой они были пусты и строги, сверкая только голубоватой белизной стен. А порой белизна эта была осквернена. Огромные, черные, корявые буквы вещали, что здесь были Ысак Таштемиров и Ф. Сконодобов. Черная копоть на гипсовом инее.
Все дни, что я бродил под землей, эти фамилии преследовали меня. Они — без преувеличений — сотни раз повторялись на стенах, изумляя дремучей, тупой старательностью их владельцев. И если Таштемиров был явно не очень грамотен — где-то у выхода попалась его надпись, радостно извещавшая, что дальше будет "волный воля", — то Сконодобов, личность утонченная, порой расписывался даже латинскими литерами.
Голубые кристаллы гипса при свете карбидки загораются оранжево-красным светом
Но бывали в Карлюке и другие люди. Их записки — как пожатие теплой руки, и когда я находил их, совсем не так уж одиноко казалось в пещере.
В одном из дальних коридоров, аскетически строгом, почти не украшенном натеками, на верхушке маленькой хрустальной елочки лежал кусок коробки от папирос; на нем карандашные буквы: "Это было 21.IX.31, нас шестеро", и слова о восторге и красоте. В другом месте, на скальной полке, я нашел тетрадь — это была целая "домовая книга" с десятками фамилий, стихами, шутками, а рядом карандаш. Прописался в этой книге и я.
Вообще находки в пещере случались занятные.
Голубые кристаллы гипса при свете карбидки загораются оранжево-красным светом
Немного ниже лагеря, в углублении между глыбами, валялась бухта толстенного — двухдюймового — пенькового троса. Кто и зачем его сюда заволок? Не затем же, чтобы отмечать путь за неимением ниток?
В одном из коридоров лежала книжечка билетов московского метро, почти совсем истлевших. А однажды я нашел у тропы новенькую карбидку, она была заправлена и залита водой, оставалось только прочистить горелку и зажечь, что я и сделал.
Первый день в пещере кончался. Сколько часов я брожу? Нахожу пикет, определяюсь и плетусь домой, мечтая о спальнике.
Когда добрался до лагеря наверху, на моих "часах" у входа не было ни проблеска света. Но было ли десять вечера или четыре утра, этого я так и не узнал.
Снова утро. Промокшая от пота рубаха, повешенная вчера сушиться, по-прежнему мокра. Даже здесь, в привходовой части, влажность близка к ста процентам. Хорошо еще, что тепло. В крымских пещерах, где температура редко превышает пять — семь градусов, я бы уже давно стучал зубами.
Позавтракав, принимаюсь за поиски насекомых. С пробирками и пинцетом в кармане брожу по скользким и влажным глыбам у конца спуска. Но мне упорно не везет.
Карлюк очень беден жизнью; здесь нет подземных рек и ручьев, заносящих органические остатки, и очень мало летучих мышей, за счет гуано которых живет так много пещерных обитателей. Живые существа встречаются только на гигантской привходовой осыпи. Ближе ко входу гнездятся дикие голуби, на сводах нижней части спуска — летучие мыши.
Гипсовый лес Карлюка
Но в конце концов мне улыбнулась удача. Я лез через скалы недалеко от лагеря и увидел — по камню бежит жук. Темно-коричневый, почти черный, со странными желобчатыми надкрыльями, покрытый редкими, тонкими и нежными волосками. Был он миллиметров восемь в длину, не больше. Когда я поднес фонарик поближе — жук помчался рысью, пытаясь скрыться от ненавистного света, но было поздно, через секунду он уже сидел в пробирке. Вскоре туда попал и второй. В Ленинграде их определили: это оказались довольно редкие чернотелки из рода лептодес, обитатели трещин в скалах, нор и пещер. Но сколько ни искал, я нашел только двух жуков. Может быть, это был "неурожайный" на лептодесов год?
Зато я нашел еще что-то, и, хотя об этом "что-то" читал и слышал раньше, находка все равно была неожиданной и радостной.
А случилось это так. Серо-желтые камушки, раскиданные повсюду, были того же цвета, что и огромные слагающие осыпь глыбы. Они не привлекали внимания, пока я не увидел на одном из них волнистую полоску. Подношу карбидку, и на переливающемся, как муаровая лента, изломе возникают нежные, паутинно-тонкие слои. Медовые, почти красные тона сложнейшей гаммой переходят к белому. На другом обломке зеленовато-белые полосы чередуются с серыми, розоватыми, янтарными, напоминая агаты и сердолики, которые волны выбрасывают на берег у стен Карадага.
Мраморный оникс — камень таинственный и великолепный
Это был мраморный оникс, камень таинственный и великолепный. Он добывается у нас в Закавказье. Москвичи могут любоваться им на станции метро "Киевская". Но геологи и геохимики давно уже были убеждены, что есть он и в Средней Азии. Ведь добывали же его во времена Тимура — им украшена внутри мечеть Гур-Эмир, где похоронен великий завоеватель. Но где месторождения этого минерала? Никто не мог предполагать, что огромные, бесформенные глыбы известняка в привходовой части Карлюка одеты толстой коркой мраморного оникса. Покрытый слоем окислов, оникс был незаметен, пока однажды кто-то не взял молоток и не отколол камень…