Наскоро вытер руку о кусок чистой травы. Пока светло, решил подыскать место поудобнее. Пошатываясь, держась руками за голову, но пошел вдоль лощины. Да, не один он здесь такой чистюля, вокруг еще такие же ходят, высматривают. Только особо вверх не лезут. Один попробовал, так охрана даже разговаривать не стала, сразу пристрелила. Вон он, валяется как граница, выше которой подниматься не следует.
– Эймон, никак жив, чертяга! – донеслось откуда-то справа. Кто там еще?
Подошел поближе – матерь господня, его артиллеристы! О, и Пэдди с ними! Отлично, отправляться на виселицу в такой компании – уже веселей.
Подошел, присмотрелся. Ну да, все здесь, полный состав. Не особо избиты, даже почти не изорваны. И то сказать, брали-то их спящими, чего зря бить-то, силы тратить.
Подошел, присел.
– Как вы здесь?
– Пока живы, – откликнулся командир первого орудия. Бывший командир, разумеется. – До нас еще очередь не дошла. Островитяне рыскают, главарей выискивают. Но ты к нам садись. Вон, видишь, лента натянута. Это значит, что отсюда всех, кого надо, уже забрали. Бог даст, второй раз проверять не будут.
Перехвалил, оказывается, островитян – лентой проверенных отгородили, на этом успокоились, передвижения по лощине не запретили. И спасибо им за это. Его-то, с кого на самом деле этот бунт и начался, в первую очередь должны были искать. С другой стороны, какая разница? Только что теперь повесят чуть позже.
– Подвинься. Пэдди, ты-то как?
– Да так же, – брат освободил место, но взгляд не поднял. – Мое капральство все полегло, а я вот он, даже без единой царапины. Увидел твоих парней, здесь и обосновался. Парнишку еще с собой прихватил. Он уж совсем доходил, но пока еще жив.
Парнишку он прихватил! Кому тот парнишка нужен? Сдох бы – и сам бы отмучился, и людей не беспокоил.
Линч бросил взгляд на лежавшее рядом тело, укрытое какой-то драной, с пятнами крови курткой. Ну и кому это нужно?
Но подошел, склонился, положил руку на шею, проверил пульс. Нормальный, однако. Может быть, слегка учащенный, но уверенный, четкий. Линч на умирающих насмотрелся – этот точно жить будет.
Мальчишка? Не такой уж и мальчишка, лет семнадцать-восемнадцать. Рожа, да, изодранная, но не критично, шрамов точно не будет. Хотя до шрамов здесь никто не доживет. И рана на боку. Грубо, но заштопана.
– Коновал его лечил?
– Да нет. Я, чем мог, подсобил.
И в этом весь братишка. Всем готов помогать, а результат там, наверху, неподалеку сейчас сколачивают. Топоры стучат, аж звон стоит.
– Ладно, мужчины, давайте спать. Бог даст, завтра еще переживем.
– Давай, только помолимся.
Чего? Только молитвы здесь и не хватает. Хотя там, на эшафоте, знак Спасителя помог, в самом деле спас. Или не он? Или не спас, а лишь отсрочил конец? Ладно, так уж и быть, осеним себя. Вдруг еще раз поможет?
Огляделся. Его недавние бойцы молились всерьез, пристально глядя в небо, словно и впрямь надеясь узреть святой лик. Наи-и-ивные!
Утром Линч проснулся не по сигналу трубы или звону рынды, а от бурчания в животе. И жажды – пить хотелось смертельно. Впрочем, смертельным здесь и сейчас было все. Особенно солдаты наверху лощины, выстроившиеся плечом к плечу, словно на парад.
– Эй вы, скоты! – раздался громовой, возможно даже усиленный магией голос. – Всем встать и построиться в колонну по четыре! Считаю до ста, кто не успеет, будет пристрелен, как грязная свинья! Раз…
Пленники упрашивать себя не заставили – выстроились четко и относительно ровно. Отличная мишень, если начнут расстреливать.
Пока строились, успел пересчитать своих. Сто тридцать шесть человек. Больше, чем было, но это и понятно – прибился кто-то со стороны, как тот щенок. Кстати, где он? А, на две шеренги впереди, стоит, опираясь на руку Пэдди. Вот ведь брательник – неугомонная душа, чего с молокососом связался?
– Вперед марш! – прогремела команда. – Отставшие и пытающиеся бежать будут повешены!
Куда здесь бежать? Пошли уже.
М-да, про повешенных не шутка – вдоль дороги и впрямь виселицы, как украшения, расставлены. Большинство уже занято, и ветер мерно раскачивает тела. Иногда солдаты прямо из строя выдергивают кого-то, кажется, просто наобум, и тут же вздергивают, не обращая ни малейшего внимания на крики жертвы. Неплохо, кстати, дисциплину в строю укрепляет, напрочь отбивает желание не то что бежать – замедлить шаг.
Путешествие по этой обставленной виселицами дороге заняло четыре дня. С остановками, на которых кормили пресной кашей и давали возможность пить, вконец измотанные, прожаренные солнцем и пролитые дождями, наплевавшие уже на собственную судьбу бунтовщики добрались до предместий Ольстера.
В пути сам собой выработался порядок размещения. Вся колонна на привалах разбивалась на группы, располагавшиеся более-менее компактно. В том числе и та, большинство в которой составляли бывшие канониры. Единственное отличие конечной стоянки – для пленников были сколочены загоны, огороженные рогатками. Словно для скота. И было сделано объявление – попытка перебраться из одного загона в другой будет приравнена к побегу. Короче, сидеть тихо, спать, жрать и гадить, где указано.
О будущем невольников никто ничего не говорил, но вроде бы новых виселиц поблизости не строили, так что страх смерти понемногу рассосался. Хотя и не ушел полностью.
А через неделю, когда вонь в загонах стала вовсе невыносимой, пожаловали господа. Под эскортом вооруженных, готовых немедленно открыть огонь солдат по лагерю стали ходить группы прилично одетых господ. Заходили в загоны, строили пленников в шеренги и осматривали, словно скотину. Щупали мышцы, заглядывали в зубы, делали какие-то записи.
Особенно интересно выглядела одна, в которой, очевидно, главной была молодая, богато одетая женщина. Она могла даже показаться красивой, если бы не вечно брезгливая гримаса. Ходит, смотрит. Дошла очередь и до канониров. Неизраненных и не особо избитых.
Дама осмотрела всех, остановилась перед юношей, повернулась к спутникам.
– Этих берем всех, кроме него.
К ней тут же наклонился один из спутников, разряженный, как попугай, что-то прошептал на ухо.
– Серьезно? – в голосе женщины прозвучало удивление, вообще первая человеческая реакция на происходящее. – Хорошо, и этого берем.
Развернулась и зашагала прочь широким уверенным шагом. Свита и охрана поспешили за ней, только какой-то сержант скомандовал через плечо:
– Разойдись!
Обессиленные и изголодавшиеся пленники рухнули, кто где стоял. Только юноша какое-то время стоял, глядя вслед уходящим господам. Но недолго, сил и у него почти не осталось.
Зато еще через пару часов, если судить по солнцу, канониров, разбавив еще примерно полутора сотнями пленных, построили и погнали куда-то. Вроде бы в сторону моря, которого еще не было видно. Лишь парящие в той стороне чайки указывали на близость побережья.
Пригнали в новый загон. Побольше, даже обустроенный навесами от дождя. Покормили сытно. Не слишком, так, чтобы приученные за неделю к голоду животы не скрутило от обильной пищи.
Утром и в обед – еще питание, вода, в которую добавлено что-то крепкое, похожее на самогон. Все противное, но пить и есть можно без риска отравиться. Погано, но радует: тратить даже такую еду и питье на завтрашних висельников никому не интересно, что все же вселяет некий оптимизм.
Перед закатом построили вновь, погнали. На этот раз по главной улице города. Вся в виселицах, а центральная площадь и вовсе украшена поднятыми колесами, с которых свисают переломанные, но еще живые тела. Кажется, это командиры восставших. Сколько им еще мучиться?
Но ни Фогартахха, ни его ближайших сподвижников не видать. Отправлены в Лондон для красивого представления в постановке лучшего палача империи? Или господа смогли договориться? Как не раз бывало и не раз будет.
Кто знает!
Бредущих в колонне кельтов занимают совсем другие вопросы.
Колонна идет вниз, чаек в небе все больше. Вот и ворота в порт. В этом Линчу бывать не приходилось, но, в общем-то, какая разница? Порт, он и есть порт. Неважно, здесь, в Гибернии, в далеком Кейптауне или еще более далекой Джакарте.
Вот и пирс, к которому причален стремительный красавец-флейт. «Мирный» – никогда о таком не слышал.
– Мерзавцы! – прогремел с борта корабля мощный голос. Наверняка и здесь без магии не обошлось. – Император в своем бесконечном милосердии проявил к вам, грязным кельтским свиньям, неслыханную милость – он подарил вам ваши ничтожные жизни. И даже возможность заслужить свободу. Вы все будете проданы как рабы на сахарные и табачные плантации Ямайки на двадцать лет. После этого получите свободу и все права, которые только положены имперским подданным. Славьте императора!
Ответом была тишина, лишь немного нарушаемая шумом прибоя, криками чаек и скрипом снастей готового к отплытию корабля.
– Молчите, сволочи? Ничего! Уверяю вас, через двадцать лет те из вас, кто доживет, будут готовы вылизывать пыль с портретов его величества. А сейчас на погрузку вперед!
Все. Жизнь кончена. От четверти до трети рабов погибнет на корабле, остальные не протянут и пары лет, это известно каждому. Линч взглянул на развевающийся на грот-мачте ненавистный флаг империи, сплюнул.
И тут новый порыв ветра развернул вымпел владельца судна. На когда-то ярко-синем, но уже выцветшем под дождями и солнцем голубом фоне раскинул крылья белоснежный альбатрос! Моряки узнали! И впервые за долгое время на их изможденных лицах появились – нет, не улыбки, но что-то на них похожее. Ничего, еще поборемся, поживем.
Будущих рабов погнали в трюм, где тут же сковывали цепями и укладывали вплотную друг к другу на доски нижней палубы и специального, очевидно, недавно сколоченного настила второго яруса. Так, что не было возможности пошевелиться, не потревожив соседа.
– Нам всем конец, – прозвучал чей-то хриплый голос.
– Не думаю, – ответил другой, молодой и звонкий. Который мог принадлежать только одному человеку – тому самому израненному юноше, который лишь с помощью Пэдди смог добраться до этого жуткого трюма.