– Не может быть!
– Как перед Богом. Мне рассказала моя сестра Келли. В колониях дисциплина очень строгая, потому они и колонии. Сперва Барсук хотел добиться, чтобы того парня исключили. Но директор колонии не согласился, потому что кого исключают из колонии, того сразу отправляют в тюрьму. Автоматически. И вот через несколько недель Барсук устроил захват флага на Бредонском холме. Ночью.
– Это как?
– Ну, военная игра. Скауты тоже в нее играют. Нужно захватить флаг противника, и все такое. В общем, на следующее утро парень, который насрал Барсуку на машину, исчез.
– Куда?
– В том-то и дело! Директор сообщил в Интерпол, и все такое, что парень убежал во время игры. В колониях это часто бывает. Но Келли докопалась до истины. Только поклянись своей собственной могилой, что никому никогда не скажешь.
– Клянусь.
– Своей собственной могилой.
– Своей собственной могилой.
– Келли была в лавке у Ридда, и вдруг входит Барсук. Это было через три недели после того, как тот парень пропал, сечешь? Ну вот. Барсук покупает хлеб и все такое прочее. И уже собирается уходить, и вдруг мистер Ридд его спрашивает: «А что ж вы не берете „Педигри“ для своих собачек?» А Барсук такой: «Мои ребята на диете, мистер Ридд». Прямо вот так, спокойно: «Мои ребята на диете». И ушел, и тут Келли слышит, как мистер Ридд говорит мамке Пита Редмарли, что Барсук уже три недели не покупал «Педигри», как обычно покупает.
– Угу, – сказал я, не очень понимая, к чему он клонит.
– Не надо быть гением, чтобы догадаться, что ели доберманы Барсука все эти три недели.
– Что?
– Он их кормил мясом пропавшего парня!
– Господи Исусе! – Я по-настоящему задрожал.
– Значит, если Барсук только перепугал тебя до усрачки, ты еще легко отделался. – Дуран хлопнул меня по плечу.
Канава – вонючая, будто кто-то напердел, – затопила тропу в одном месте, и мы оба с разбегу перепрыгнули потоп. Я, как великий спортсмен, перескочил на сухое место. Дуран замочил одну ногу до щиколотки.
– Так куда ты шел, Джейс?
(Вешатель перехватил «никуда».)
– Так, просто шел. От нечего делать.
Кроссовка Дурана хлюпала.
– Но куда-то ты же направлялся.
– Ну, понимаешь, – сознался я, – я слыхал, что верховая тропа ведет к туннелю под Мальвернскими холмами. Решил позырить.
– Туннель? – Дуран остановился и вроде как хлопнул меня по руке от удивления. – Да ведь и я шел его искать!
– А как же твоя бабушка в Уайт-Ливд-Оук?
– Я иду к ней через потерянный туннель, который для этого нужно найти! Понимаешь? Тот самый, который римляне построили, чтобы вторгнуться в Хирфорд.
– Римляне? Туннель?
– А как еще они могли выгнать этих сволочей-викингов? Видишь, я изучил историю. У меня и фонарик есть, и моток бечевки, и все прочее. Под Мальвернскими холмами проходят три туннеля. Один – железнодорожный, через который поезда ходят в Хирфорд. Там живет привидение – машинист в оранжевом комбинезоне, с черной полосой поперек, где его переехал поезд. Второй туннель – Министерства обороны.
– Что?
– Туннель, который прокопало Министерство обороны. Он ведет к бомбоубежищу. А вход в него – в отделе садовых товаров «Вулворта» в Большом Мальверне. Чесслово. Одна стена отдела садовых товаров фальшивая, она скрывает железную дверь, как в банке. Когда прозвучит сигнал «четыре минуты до ядерной бомбардировки», военная полиция эвакуирует туда всех сотрудников Королевского института связи и радиолокации. Еще туда пустят членов Мальвернского городского совета, директора «Вулворта» и заместителей директора. Ну и пару самых хорошеньких продавщиц захватят, чтобы размножаться. Так что моя сестра в пролете, верно? Потом дверь закроется, а от всех нас останется мокрое место.
– Это что, Келли тебе рассказала?
– Нет, мужик, у которого мой папка покупает лошадиный навоз для сада. Его приятель работает барменом в Королевском институте.
Значит, это все правда.
– Господи Исусе.
Мне показалось, что из камуфляжной кучки сосновых игл торчат оленьи рога Охотника Герна, но это оказалась ветка.
– Ну что ж, мы можем объединить силы, – сказал я. – Вместе искать третий туннель. Забытый.
– А кто же будет давать интервью «Мальверн-газеттир»? – Дуран пнул сосновую шишку, но промахнулся.
Я поддал ногой шишку, и она улетела вдоль сумрачной тропы.
– Мы оба.
Бежим по ромашковому полю со сверхсветовой скоростью, не отводя глаз от земли. Просто круть. Звезды-цветы и кометы-одуванчики проносятся по зеленой вселенной. Мы с Дураном добежали до сарая на той стороне – голова кружилась после межгалактического путешествия. Я смеялся больше Дурана, потому что его сухая кроссовка уже не была сухой – она блестела свежим коровьим навозом. Тюки соломы образовали лестницу, по которой можно было залезть на расчерченную дырками-квадратами крышу сарая, так что мы полезли. Флюгерное дерево с петухом отсюда было видно не слева направо, как из моего окна, а справа налево.
– Крутое место для пулеметного гнезда, – сказал я, демонстрируя свои познания в военном деле.
Дуран спихнул с ноги загаженную кроссовку и лег на спину.
Я тоже лег. Ржавое железо было жарким, как горячая грелка.
– Такова жизнь, – вздохнул Дуран чуть погодя.
– Да что ты говоришь, – отозвался я.
– Я сказал «такова жизнь», – тут же сострил он.
Я так и знал, что он так скажет.
– Как оригинально!
За несколько полей позади нас блеяли овцы с ягнятами.
За несколько полей впереди грохотал трактор.
– А твой предок когда-нибудь напивается? – спросил Дуран.
Если бы я сказал «да», то соврал бы, но если бы сказал «нет», то выглядел бы полнейшим педиком.
– Он пропускает пару рюмок, когда у нас гостит дядя Брайан.
– Я не про пару рюмок. Я спрашиваю: он когда-нибудь нажирается так, что… что не может слова сказать?
– Нет.
Это «нет» превратило разделяющие нас три фута в три мили.
– Нет. – Дуран закрыл глаза. – Твой папка, он и не похож на такого.
– Да ведь и твой не похож. Он такой… дружелюбный и шутит всегда…
Самолет сверкнул каплей ртути в темной высокой синеве.
– Максина это так называет… она говорит «папа потемнел». Она права. Это как солнечное затмение. Он начинает… ну, с пары банок пива и принимается шуметь и рассказывать несмешные анекдоты, над которыми мы все должны смеяться. Орет, и все такое. Соседи колотят в стену и ругаются. Он колотит в ответ, обзывает их по-всякому… потом запирается у себя в комнате, но у него там бутылки. Мы слышим, как он их бьет… Одну за другой… Потом он засыпает и спит, пока не проспится. Потом извиняется, просит прощения… клянется, что больше и в рот не возьмет… Это едва ли не хуже. Знаешь, на что это похоже? Как будто какой-то нытик, мерзкий плаксивый гад, который на самом деле не мой отец, занимает место моего отца на все время запоя, но на самом деле это не он… но об этом знаю только я… и мама, и Келли, и Салли, и Макс. А больше никто не знает. Все думают: «Вот Фрэнк Дуран показывает свое настоящее лицо». Но это неправда.
Дуран изогнул шею, глядя на меня:
– Но это правда. Нет, неправда. Нет, правда. Черт, откуда мне знать, что правда и что нет?
Прошла мучительная минута.
Зеленый цвет состоит из желтого и синего, и больше ни из чего, но когда смотришь на зеленый, то непонятно, куда делись желтый и синий. Это имеет какое-то отношение к папе Дурана. Вдруг оказывается, что это имеет отношение ко всему и всем. Но если я попытаюсь сказать это Дурану, то вызову бесчисленное количество бед.
– Небось не откажешься от холодненького «Вудпекера»? – Дуран шмыгнул носом.
– Сидра? Ты принес сидр?
– Нет. Папка его весь выпил. Но у меня есть банка «Айрн-брю».
«Айрн-брю» – это жидкая газированная жвачка, но я сказал: «Конечно, я буду», потому что не взял с собой никакого питья, а даже «Айрн-брю» лучше, чем ничего. Я думал, что буду пить студеную воду лесных ручьев, но единственная вода, которая мне попалась за все это время, была в той вонючей канаве.
Банка «Айрн-брю» взорвалась у Дурана в руках, как граната.
– Черт!
– Осторожно с банкой, она вся переболталась и может взорваться.
– Да что ты говоришь!
Дуран дал мне отхлебнуть первым, а сам стал облизывать руку. В обмен я дал ему шоколадный батончик «Кэдбери» с карамелью. Батончик растаял и вытек из обертки, но мы отковыряли от него пух и мусор из кармана, и на вкус он оказался ничего. На меня напала сенная лихорадка, и я чихнул раз десять или двадцать подряд в носовой платок, усаженный засохшими соплями.
Реактивный след вспорол небо.
Но небо тут же зажило само. Без лишнего шума.
КРРААААААААРРРР!!!
Я с грохотом съехал до середины изогнутой крыши, трепыхаясь между сном и пробуждением, пока не обрел координацию и не остановился.
Там, где я последний раз видел Дурана, сидели три чудовищно огромные вороны.
Дурана и след простыл.
Вороньи клювы торчали кинжалами. В масленых глазках таились кровожадные планы.
– Пошли вон!
Вороны знают, когда силы равны.
Колокол церкви Святого Гавриила прозвонил одиннадцать или двенадцать раз – я слишком боялся ворон и потому сбился со счета. Крохотные водяные дротики осыпали мне лицо и шею. Пока я спал, погода переменилась. Мальвернские холмы исчезли под крыльями дождя, хлопающими всего лишь за несколько полей отсюда. Вороны парапланами взмыли ввысь и пропали.
Внутри сарая Дурана тоже не оказалось. Очевидно, он решил не делиться со мной местом на первой полосе «Мальверн-газеттир». Вот предатель! Но если он решил поиграть в Скотта в Антарктиде, а мне оставить роль Амундсена, я не против. Дуран еще никогда в жизни ни во что у меня не выиграл.
В сарае пахло подмышками, сеном и мочой.
Дождь затеял блицкриг, осыпая крышу дождем пуль и обстреливая лужицы на полу сарая. (Если дезертир Дуран промокнет и подхватит воспаление легких, так ему и надо!) Дождь смыл двадцатый век. От дождя мир выцвел, остались только серые и белые цвета.